Глава третья ТРИ МЕСЯЦА ЧУДЕС

Глава третья

ТРИ МЕСЯЦА ЧУДЕС

Снятие осады Орлеана вызвало радость не только в самом городе, но и во всем королевстве. Дни, прежде уныло тянувшиеся чередой неудач, понеслись со скоростью молнии.

Жанна д’Арк во время осады Орлеана. Художник Ж.-Э. Ленепвё

Жанна д’Арк во время осады Орлеана. Художник Ж.-Э. Ленепвё

Из Орлеана в Шинон один за другим неслись гонцы, и дофин Карл без конца переписывал обращение к своим "добрым городам и областям" в связи с происшедшими событиями. После прибытия в город поиска во главе с Жанной он писал: "Именем короля, дорогие и возлюбленные, мы полагаем, что вам известны постоянные усилия, предпринимаемые нами, дабы оказать в меру наших сил помощь городу Орлеану, уже долгое время осаждаемому англичанами, давними врагами нашего королевства… И поскольку мы знаем, что наибольшей радостью и утешением для вас, преданных подданных, будут хорошие вести, возвещенные мною, сообщаю вам, что милостью Божьей, от которого все зависит, мы вновь, и дважды за одну педелю, сумели снабдить продовольствием, хорошо и обильно, город Орлеан на виду у врага, который ничего не смог сделать, дабы воспрепятствовать нам".

На тот момент прорыв в город двух обозов с продовольствием был самой большой новостью, но на следующий день Карл дописал строки о взятии укрепления Сен-Лу. Но этим дело не кончилось: "После того как мы написали это письмо, к нам прибыл герольд, примерно через час после полуночи, жизни своей не пощадивший, дабы сообщить мам, что в прошлую пятницу наши люди переправились через реку на лодках у Орлеана и осадили со стороны Солони бастиду, расположенную на краю моста. И в тот же день укрепились в бастиде августинцев и в субботу также штурмовали еще не занятую ими часть названной бастиды, преграждавшей въезд на мост, а было там 600 английских воинов под двумя стягами и знаменем… И наконец, проявив геройство и храбрость, милостью Божьей они заняли названную бастиду, а все англичане, которые там находились, были убиты или взяты в плен".

На рассвете 10 мая дофин, который от волнения не мог уснуть, дополнил наконец письмо последними строчками: "И с тех пор, еще до завершения этого письма, прибыли к нам два дворянина, коим было поручено засвидетельствовать и подтвердить все сообщенное герольдом и рассказать более подробно, чем он… После того как наши люди в прошлую субботу взяли бастиду на краю моста и наголову разгромили врага, на следующий день еще остававшиеся англичане отступили и бежали так поспешно, что оставили свои бомбарды, пушки и все военное снаряжение и большую часть продовольствия и вещей".

В тот же день в оккупированном англичанами Париже секретарь местного парламента Клеман де Фокомбер записал в свой дневник невиданную новость: "Стало известно, что в прошлое воскресенье люди дофина после нескольких штурмов при постоянной поддержке артиллерии в большом числе вошли в бастиду, удерживаемую Гийомом Гласделем и другими английскими капитанами и солдатами, и именем короля взяли ее, как и башню у выхода с Орлеанского моста на другом берегу Луары, и что в этот же день другие капитаны и воины, державшие осаду… покинули бастиды и сняли осаду, и солдаты короля разбили врага, и была с ними Дева, и сражались они под ее стягом, как говорят". Фокомбер был так заинтересован случившимся, что набросал на полях изображение Девы, какой он ее представлял — обычная девушка в платье и с длинными волосами, но с мечом и знаменем в руках. Это единственный прижизненный "портрет" Жанны, но он говорит не о ее внешности, а лишь о том, какой ее поначалу представляли французы. Только потом разнеслась весть, что Дева носит мужскую одежду, что часть людей осуждала, а другая, напротив, видела в этом доказательство ее особой миссии, направляемой самим Господом.

Еще 9 мая Жанна покинула ликующий Орлеан и вместе с Бастардом отправилась в Тур на встречу с королем. Немецкая хроника того времени рассказывает: "Она выехала навстречу королю, держа в руке свой стяг, и они встретились. Когда девушка склонила голову перед королем так низко, как только могла, король тотчас велел ей подняться, и подумали, что он чуть было не поцеловал ее от радости, охватившей его. Это случилось в среду, предшествующую Троице, и она оставалась при нем дольше, чем до третьего дня июня". Текст хроники, автором которой был Эберхард фон Виндеке, показывает, что известность Жанны быстро перешла границы Франции. В Европе внимательно следили за ходом Столетней войны, от которого зависела безопасность соседних стран, и поражение англичан не могло укрыться от глаз дипломатов, которые по обычаю всех времен были одновременно и шпионами.

Особенно любознательны были итальянцы, связанные с Францией торговыми интересами. В дневнике богатого венецианца Антонио Морозини цитируются письма его агентов, касающиеся Жанны. В одном из них, посланном из Брюгге, говорится: "Эта девушка явилась к дофину и хотела говорить только с ним и ни с кем другим… Она сказала ему, что он должен сделать еще одно усилие в этой войне, направить в Орлеан продовольствие и дать бой англичанам — французы, несомненно, победят, и с города будет снята осада… Англичанин по имени Лоуренс Трент, человек честный и сдержанный, узнав, что сообщают в своих письмах столько уважаемых и достойных доверия людей, пишет: "Это сводит меня с ума". Он добавляет как очевидец, что многие бароны, а также простые люди относятся к ней с большим почтением… Ее бесспорная победа в дискуссиях с профессорами богословия наводит на мысль о святой Екатерине, спустившейся на землю. Многие рыцари, слыша, какие доводы она приводит и какие великолепные слова произносит каждый день, считают, что это великое чудо".

Конечно, интересовались Жанной и ее враги — англичане и их французские союзники. В "Дневнике парижского горожанина", одном из интереснейших источников той эпохи, писец Парижского университета, настроенный враждебно к дофину и всем патриотам, сообщал, что Дева выросла в Лотарингии и с детства творила чудеса: "Лесные и полевые птицы прилетали по ее зову и клевали хлеб у нее на коленях, как ручные". Еще одним ее чудом стало предсказание смерти, сделанное английскому капитану у стен Орлеана: "Так и случилось, ибо он утонул в день сражения". Запись сделана в мае, а это значит, что гибель Гласдейла в битве за Турель уже получила широкую огласку. Общее мнение друзей и врагов гласило: никто во Франции еще не совершал столь славных дел, как Дева, за такое короткое время. Достаточно было нехитрого подсчета: Орлеан осаждали двести дней, а для снятия осады усилиями Жанны хватило девяти.

Но почивать на лаврах было рано — Дева торопила события, заявив дофину что пора готовить коронацию. С этим были согласны далеко не все: большинство полководцев считали, что теперь, в условиях растерянности противника, возможно освобождение крупных юродов. Одни предлагали наступать на Париж, другие захватить Нормандию с Руаном, чтобы разорвать связь между Англией и ее войсками на континенте. Со стратегической точки зрения ото и правда казалось лучшим ходом, но Жанна думала иначе. Без законного короля Франция так и останется телом, лишенным головы, и все ее победы вскоре обернутся поражениями, как случалось уже не раз. Ей пришлось долго отстаивать свою точку зрения, путешествуя вслед за королем из замка в замок. Окончательное решение было принято 22 мая в Лоне, о чем вспоминал Дюнуа на оправдательном процессе: "Перед тем как войти, Дева постучала в дверь, а войдя, нала на колени, обняла ноги короля и сказала следующие слова или сходные с ними: "Благородный дофин, не собирайте более так часто столь долгих советов, но как можно скорее поезжайте в Реймс, чтобы получить достойную вас корону"". При этом она, как обычно, сослалась на Божью волю, и тогда король спросил, откуда эта воля ей известна. Дюнуа передает ее ответ так: "Когда дело не ладилось, потому что не хотели довериться ей в том, что ей было сказано именем Бога, она удалялась и молилась Богу, жалуясь Ему, как ей трудно заставить поверить своим словам тех, с кем она говорит; и после произнесения молитвы, обращенной к Богу, она слышала голос, обращенный к ней: "Дочь моя, ступай, иди, я приду тебе на помощь, иди". И слыша этот голос, она испытывала большую радость, и ей хотелось постоянно находиться в этом состоянии… Повторяя, таким образом, услышанные слова, она необычайно радовалась, подняв глаза к небу".

Ссылка на Божий авторитет сделала свое дело: король и его военачальники согласились с ее советом. Из Лота она отправилась в Сен-Флоран-ле-Сомюр в замок герцога Алан-сонского. Он сумел наконец уплатить англичанам выкуп за свою свободу и мог теперь, не нарушая клятв, участвовать в войне. Радушно приняв Жанну, он вместе с ней отправился в Сель-ан-Берри, а потом в Сент-Эньян, где король собирал войско для похода. Туда со всех сторон стекались молодые дворяне, одним из которых был Ги де Лаваль, родственник Жиля де Ре из Бретани. Он хотел не только поучаствовать в войне с англичанами, но и увидеть прославленную Деву, и его желание исполнилось: "Дева оказала очень хороший прием моему брату и мне, она была в боевом снаряжении, только голова оставалась непокрытой, в руке она держала копье. После того как мы приехали в Сель, я отправился к ней в дом, чтобы повидаться; она приказала принести вина и сказала, что скоро угостит меня вином в Париже. И кажутся божественными ее поступки, и радостно видеть и слышать ее".

Жанна вручила юноше свадебный подарок для его выходящей замуж матери — золотое кольцо. Молодой провинциал был совершенно очарован: "Я видел, как она, в доспехах и при полном боевом снаряжении, с маленькой секирой в руке, садилась у выхода из дома на своего огромного черного боевого коня, который пребывал в большом нетерпении и не позволял оседлать себя; тогда она молвила: "Отведите его к кресту", который находился перед церковью на дороге. Затем она вскочила в седло, а он не шелохнулся, как если бы был связан. И тогда она обернулась к церковным вратам, находившимся совсем близко от нее: "А вы, священники и священнослужители, устройте процессию и помолитесь Богу". И тогда она отправилась в путь, приговаривая: "Идите вперед, вперед". Миловидный паж нес ее развернутое знамя, а она держала в руке секиру. Ее брат, прибывший неделю тому назад, уехал вместе с ней, он был в доспехах и вооружен…"

Те теплые весенние дни в долине Луары стали самым безмятежным временем в военной карьере Жанны. Она гуляла, играла в мяч, тренировалась в обращении с мечом и копьем. Каждый день к ней приходили как местные жители, так и гости издалека, желавшие взглянуть на Деву, — многие смотрели молча, издалека, только самые смелые подходили ближе и что-нибудь спрашивали. Она общалась со всеми ровно и приветливо, хотя это назойливое внимание было тягостно для нее. Скоро мирная передышка кончилась; 6 июня Жанна с братом отправились в Роморантен, а оттуда к Орлеану, где набранное королем войско соединилось с освободившей город армией. Англичане под предводительством графа Саффолка отошли на восток к Жаржо, где ждали подхода подкреплений Джона Фастольфа — с их помощью они рассчитывали дать сражение французам, разбить их и снова осадить Орлеан. Целью французских полководцев было освобождение верховьев Луары, откуда открывался путь на север, к Реймсу.

Командовать Луарской кампанией поручили герцогу Алансонскому, армия которого насчитывала 2000 человек.

В Орлеане к ним присоединились еще столько же, а у англичан в Жаржо было вдвое меньше. Однако капитаны опасались идти на штурм; недавние победы еще не вытравили в них привычный страх перед врагом. На военном совете Жанне опять пришлось просить, доказывать, грозить, но окончательного решения так и не приняли. 11 июня войска подошли к Жаржо и стали лагерем в окрестностях. Позже герцог рассказывал: "Узнав об этом, англичане вышли навстречу и сначала оттеснили людей короля. Видя это, Жанна подхватила свое знамя и пошла в наступление, увещевая и приободряя солдат, и солдаты короля сражались так храбро, что эту ночь они провели в предместье Жаржо. Я верю, что Бог руководил этим делом, поскольку этой ночью, в сущности, не было выставлено охранение и, если бы англичане вышли из города, солдаты короля оказались бы в большой опасности".

Утром следующего дня Жанна решительно взяла дело в свои руки. По словам герцога, "она сама обратилась ко мне: "Вперед, милый герцог, на штурм!" И так как мне казалось преждевременным так быстро начинать наступление, Жанна сказала: "Не сомневайтесь, час наступает, когда это угодно Богу". И еще она сказала, что следовало действовать, когда того хочет Бог: "Действуйте, и Бог будет действовать!" — а позже она утешила меня: — "О милый герцог, неужели гы боишься? Разве ты не знаешь, что я обещала твоей жене привезти тебя обратно целым и невредимым?"…Вдруг Жанна попросила меня перейти на другое место, иначе находящееся в городе орудие, на которое она мне указала, убьет меня. Я отошел в сторону, и чуть позже на том самом месте, с которого я ушел, был убит некто по имени монсеньор дю Люд; это меня чрезвычайно напугало, и после случившегося я не перестаю изумляться словам Жанны".

Граф Саффолк попросил о перемирии, но его не стали слушать: всем было ясно, что победа уже близка. Жанна со знаменем стала подниматься на стену, но брошенный сверху камень сбил ее на землю. Тут же поднявшись, она закричала: "Друзья, вперед! Господь наш вынес приговор англичанам, и теперь они наши!" Ободренные солдаты бросились вперед, и крепость пала — это было 12 июня. Саффолк вместе со всем гарнизоном сдался в плен, а войско направилось к городам Менг и Божанси. Жанна в это время поехала отдохнуть в Орлеан, но уже через день вернулась к войскам. За это время к французам пожелал присоединиться коннетабль Артур де Ришмон, долго находившийся в опале. Этот жестокий и жадный коротышка был в то же время талантливым полководцем, и его помощь могла оказаться весьма полезной. Однако мало кто мог найти с ним общий язык, и герцог Алансонский прямо заявил Жанне: если Ришмон появится в армии, то его здесь не будет. Ей пришлось мирить военачальников, проявляя при этом недюжинный талант дипломата.

Гонцы донесли, что с севера к ним подходит английское войско; дождавшись прихода Фастальфа, Талбот решил дать решающее сражение на подступах к Орлеану. У англичан было около 4000 человек, у французов — чуть меньше. Английский командующий планировал решительным ударом разбить вражескую армию и вновь осадить город или даже взять его с ходу, пользуясь тем, что французский гарнизон почти полностью покинул его. 17 июня обе армии встали друг против друга, но было уже поздно, и битву перенесли на следующий день. Вечером состоялся военный совет, на котором Жанна велела всем рыцарям приготовить хорошие шпоры. Герцог Алансонский в тревоге спросил: "Неужели мы обратимся в бегство?" Но она ответила, что шпоры нужны для преследования англичан.

Битва состоялась у городка Пате к северу от Орлеана. Лучшее ее описание оставил Жан де Вавреи, француз, сражавшийся, как многие другие, на стороне англичан. Толбот расположил у опушки леса на мути французской армии засаду лучников, которая должна была, как при Креси и Пуатье, с безопасного расстояния расстрелять рыцарское войско. После этого смешавшиеся ряды французов должен был атаковать авангард под командованием самого Толбота, а стоявший позади отряд Фастольфа довершил бы разгром. Этот стройный план разрушило событие, которое трудно было не связать с вмешательством высших сил. Когда французский авангард под началом Ла Гира и Потона де Сентрая уже подходил к месту засады, из леса неожиданно выскочил олень, ворвавшийся прямо в расположение англичан. Стрелки начали ловить его, раздался шум, и французы поняли, где находится противник. Они тут же бросились на лучников, не дав им времени подготовиться к стрельбе, изрубили их и врезались в авангард англичан, который начал в беспорядке отходить. Увидев бегущих в его сторону солдат, Фастольф решил, что битва проиграна, и велел трубить отступление. Ваврен пишет: "Ему было сказано в моем присутствии, чтобы он сам о себе позаботился, так как они проиграли битву. И французы, участвовавшие в схватке, могли вволю убивать или брать в плен, как им заблагорассудится; и в конце концов англичане потерпели полное поражение при малых потерях со стороны французов".

Французские хронисты пишут, что с их стороны погибло всего три человека, а потери английской армии составили 4000 убитыми и плетнями. Это типичное для средневековых авторов преувеличение: немалая часть англичан спаслась, и бургундский историк Ангерран де Монстреле более объективно оценил их общие потери в 2000 человек. Сегодня эти цифры выглядят скромно, но для крупных сражений Средневековья они вполне внушительны: примерно столько же потеряли французы при Креси и Пуатье. Джои Толбот попал в плен, где находился до 1433 года. Фастольф бежал с остатками армии, за что его обвиняли в трусости и даже в предательстве, что вряд ли справедливо: в других сражениях он проявил себя толковым и храбрым командиром. Шекспир, поддавшись общему мнению (как и в случае с Жанной д’Арк), изобразил его в образе трусливого хвастуна Фальстафа.

Битва при Пате повлияла на современников еще сильнее, чем снятие осады Орлеана. Ее единодушно признали признаком того, что небесное покровительство окончательно перешло от англичан к французам и время их поражений кончилось. Даже в Париже, расположенном в 150 километрах от Пате, жители "подумали, что теперь арманьяки нападут на них, усилили караулы и начали укреплять крепостные стены". Арманьяки оставили о себе в столице недобрую память — их грабежи и беззакония вынудили на-рижан в 1418 году поднять восстание и сдать город бургундцам. Состоятельные горожане по-прежнему поддерживали бургундскую партию и англичан, но городские низы были недовольны и все чаще поговаривали о том, что при своем, французском короле их положение было бы куда лучше. Эти разговоры особенно усилились после Пате, когда всю страну охватил патриотический подъем. Именно с этого сражения начались "три месяца чудес", когда сторонникам дофина почти без сопротивления удалось занять обширные территории на севере страны.

Армия продолжала расти — после Пате добровольцы шли в нее уже не поодиночке, а целыми отрядами. Одних влекла мысль об освобождении страны и возвращении к мирной жизни, других — перспектива хорошо поживиться в освобожденных от англичан городах. К королю стали перебегать феодалы, служившие прежде его противникам. К концу июня армия, обосновавшаяся теперь в городе Жьен к востоку от Орлеана, насчитывала уже 12 тысяч воинов. С такой силой даже осторожный дофин решился отправиться в Реймс, но его сборы затянулись на целых 11 дней; кроме армии, нужно было взять с собой весь двор с сотнями вельмож, слуг, конюших, поваров, фрейлин, пажей, а также повозки с провизией и всевозможным добром.

Король каждый день рассылал грамоты своим "верным городам", знатнейшим сеньорам и духовным лицам, приглашая их на коронацию. Герцогу Бургундскому он писать отказался, тогда Жанна продиктовала письмо сама. В этом письме она призывала Филиппа Доброго "не воевать более со святым Французским королевством" и помириться со своим "братом". Дофин с герцогом и правда были троюродными братьями, но между ними царила непримиримая вражда с тех пор, как Карл VII организовал убийство отца Филиппа Жана Бесстрашного. Естественно, герцог на письмо не ответил, а между тем все области на пути от Луары к Реймсу находились в его руках. Жанна рассчитывала, что после Пате бургундцы не осмелятся воевать с победоносной французской армией, и надежды эти блестяще оправдались.

Первым городом на пути армии, двинувшейся в путь 29 июня, был Оксер. Горожане так и не открыли дофину ворота, пообещав, что сделают это, если ему покорятся Труа и Реймс. Труа, где был подписан злополучный договор 1420 года, был столицей Шампани, богатым городом купцов и сукноделов. Приблизившись к нему, Карл отправил горожанам письмо, обещая полное прощение и безопасность в случае добровольной сдачи. Жители Труа колебались; если они и хотели сдаться, то им мешал это сделать сильный бургундский гарнизон. На переговоры они послали францисканского монаха, брата Ришара; приблизившись к Жанне, он начал усиленно креститься и брызгать в ее сторону святой водой, словно собирался изгнать дьявола. "Не бойтесь, отче, я не улечу!" — сказала она, улыбаясь. Конечно, она знала о том, что враги называют ее ведьмой, но до поры потешалась над этими слухами.

На самом деле французам было не до веселья: большой, хорошо укрепленный город мог надолго задержать армию. Но Жанна, по словам Дюнуа, сказала Карлу: "Благородный дофин, прикажите, чтобы ваши люди пришли и осадили город Труа, и не затягивайте Совет, потому что, во имя Бога, не пройдет и трех дней, как я введу вас в город Труа любовью, или силой, или храбростью и лживая Бургундия будет этим посрамлена". Сказав это, она принялась расставлять войска и артиллерию вдоль крепостных рвов, "и она так хорошо потрудилась этой ночью, что на следующий день епископ и горожане, дрожащие и трепещущие, выказали повиновение королю".

Эта "психическая атака" указала путь, которым французская армия с тех пор исправно следовала. 10 июля дофин торжественно въехал в город, и Жанна следовала за ним в числе военачальников. Города Арси и Шалон добровольно вручили победителям ключи. В последнем из них Жанну встретили земляки из Домреми, специально пришедшие повидать ее. Один из них, Жан Моро, еще много лет благоговейно вспоминал, как девушка подарила ему свое красное платье для его дочери. Очевидно, это было то же платье, в котором Жанна в свое время явилась в Вокулёр, — выходит, что она пронесла его через все свои странствия как память о доме. То, что она теперь вдруг решила избавиться от него, говорило о тревожном предчувствии завершения своего предназначения, а с ним и жизни. Предчувствием можно считать и слова, сказанные ею другому земляку, Жерардену из Эпиналя, — она призналась, что не боится ничего, кроме предательства. А ведь Жанна тогда находилась на пике славы, и казалось, что никто в целом королевстве не осмелится поднять на нее руку.

До Реймса оставалось совсем немного. 16 июля в замке Сет-Со король принял именитых горожан, которые выразили ему полную покорность. В тот же день город спешно покинули сторонники бургундской партии, одним из которых был местный уроженец Пьер Кошои, бывший ректор Парижского университета. Этого предателя и будущего палача Жанны судьба будто нарочно наградила фамилией, близкой по звучанию к слову cochon — свинья. Сын богатого винодела, он родился в 1371 году и получил в Париже степень доктора богословия, прославившись не столько как ученый, сколько как умелый и жесткий администратор. В политической борьбе Кошои сразу принял сторону бургундцев, а потом и англичан, став советником короля Генриха V, а после его малолетнего сына Генриха VI, Получив в награду богатое епископство Бове в Пикардии, он потерял его из-за прихода французских войск во главе с Жанной и навсегда затаил злобу против нее.

Но пока девушка не слышала про Кошона и не думала о нем. Вечером того же 16 июля она вместе с королем вступила в Реймс под радостные крики жителей. На следующий день в кафедральном соборе состоялась торжественная коронация Карла VII. Вначале он дал необходимые клятвы, потом архиепископ Реньо благословил королевские регалии: корону, скипетр, золотые шпоры, а также "руку правосудия" — ладонь, вырезанную из слоновой кости, которая заменяла французским королям державу. Потом Карла помазали священным миром из аббатства Сен-Реми — по преданию, ангелы принесли его на коронацию первого короля франков Хлодвига. После помазания кистей рук на них надели перчатки и золотое кольцо, символизировавшее союз короля и его народа. Затем его повели к трону, стоящему на возвышении, пока двенадцать пэров — шесть светских и шесть духовных — держали над его головой корону, которую в конце концов водрузил на него архиепископ.

В письме трех анжуйских дворян королеве Марии, которая из-за очередной беременности осталась в Париже, говорилось: "В час, когда король был миропомазан и также когда ему на голову возложили корону, все закричали: "Ноэль!"[6] И трубы зазвучали так громко, что казалось, своды церкви рухнут. И во время этого таинства Дева постоянно находилась рядом с королем и держала в руке свое знамя. И было так отрадно видеть короля, державшегося с большим благородством и достоинством, а также Деву. И Богу лишь известно, были ли вы здесь желанны". На кар тинах, изображающих эту церемонию, Жанну изображают в латах, но на самом деле она была в платье из золотой парчи. Возможно, ее уговорили не нарушать приличий, но архиепископ Реньо был возмущен этим: "Она возгордилась и облачилась в роскошные одежды". Думается, правда, что если бы она явилась в собор в мужском костюме, святой отец был бы недоволен еще больше.

После церемонии Жанна упала перед Карлом на колени и горько заплакала, говоря: "Милый король, отныне исполнено желание Бога, который хотел, чтобы я сняла осаду с Орлеана и привела вас в этот город Реймс принять ваше святое миропомазание, показав тем самым, что вы истинный король и тот, кому должно принадлежать королевство". "Почему же ты плачешь?" — спросил в недоумении король. "Потому, что мне скоро предстоит покинуть вас". То же самое она сказала отцу и матери, которые тоже присутствовали на церемонии, приехав из Домреми по ее приглашению. Точных слов ее мы не знаем, но Жак д’Арк и Изабелла Роме уехали домой в далеко не радостном настроении.

Коронация Карла VII в Реймсе. Книжная иллюстрация

Коронация Карла VII в Реймсе. Книжная иллюстрация

Но большинство французов ликовали — впервые за три с лишним десятилетия у них появился законный и притом дееспособный король. Многие восприняли это как окончание долгой эпохи бедствий, принесенное волей Всевышнего через Его посланницу — Орлеанскую Деву, которую после Реймса все чаще называли Девой Франции. Эту мысль почти одновременно проводили в своих сочинениях три выдающихся деятеля французской культуры XV века. Первым был известный богослов Жан Жерсон (1363–1429), скончавшийся в канун коронации Карла VII. Незадолго до этого он написал похвальное слово Жанне, защищавшее ее от обвинений в колдовстве. Жерсон указывал, что девушка, сделавшая своей единственной целью защиту Франции и ее короля, никак не может быть посланницей дьявола.

Вскоре после коронации свою поэму "Прославление Жанны" написала Кристина Пизанская (1365–1430). Бывшая фрейлина Изабеллы Баварской, она была одной из первых французских поэтесс и Схмело защищала права женщин в своей "Книге о Граде женском". После захвата Парижа бургундцами ей, патриотке Франции, пришлось бежать в монастырь Буасси, где она жила до конца жизни. С приходом Девы, как она признавалась, для нее и для всей страны "снова воссияло Солнце". Кристина сравнивает Жанну с библейскими Деборой, Эсфирью и Юдифью, снова вспоминает предсказание Мерлина и предсказывает своей героине новые удивительные подвиги — победу над еретиками-гуситами в Чехии и даже отвоевание Святой земли у сарацин, о котором европейцы мечтали уже не первый век.

Тогда же, в июле 1429 года, Жанне посвятил свое произведение другой поэт, Ален Шартье (1392–1430). Этот доктор права, дипломат и советник короля написал множество книг в стихах и прозе, включая "Письмо о Жанне", где говорилось: "Вот она, та, что, как кажется, пришла не из земной юдоли, но ниспослана Небом, дабы поддержать голову сраженной Галлии… О дева необычная, достойная похвал и славы, божественных почестей, в тебе величие королевства, ты светоч лилии, ты свет, ты слава не только французов, но и всех христиан". По странному совпадению, все трое авторов, прославивших Жанну при жизни, очень скоро умерли — как будто печальная участь, предназначенная Деве, бросила свою тень и на них.

После церемонии в Реймсе Карл, его армия и свита уже 21 июля двинулись дальше. Первым делом король посетил аббатство Сен-Маркюль-де-Корбени, где провел традиционный для французских монархов обряд исцеления больных золотухой. Теперь его путь лежал к Парижу, который нужно было освободить, но Карл не торопился — путь длиной 150 километров занял у него больше месяца, притом что сопротивления ему по-прежнему никто не оказывал. Одной из причин была дипломатическая игра: еще 30 июня камергер де ла Тремуй начал переговоры с посланцами герцога Бургундии. Он добивался разрыва англо-бургундского союза и ухода бургундцев из захваченных ими французских областей. Узнав об этом, герцог Бедфорд забеспокоился и немедленно пригласил Филиппа Доброго погостить в Париже. Там бургундцу были вручены 20 тысяч ливров на военные нужды и обещана еще большая сумма вместе с новыми владениями. Заручившись поддержкой союзников, бургундцы стали неуступчивей, и в итоге де ла Тремуй вместо мира заключил с ними смехотворное перемирие сроком на две недели.

Жанна ничего не знала об этих закулисных переговорах, но призрак предательства не переставал тревожить ее. 11 августа у города Крепи-ан-Валуа она вдруг сказала Бастарду: "Надеюсь, мой Бог и Создатель позволит мне уехать домой и пасти овец в хозяйстве отца и матушки!" До этого она никогда не высказывала подобных желаний вслух. Возможно, причиной была усталость или недовольство бесконечными интригами придворных. Но не исключено, что Дева просто сознавала завершение своей программы — все ее планы до этого заканчивались коронацией Карла, и что делать дальше, она не знала. Может быть, она думала, что после этого англичане сразу признают свое поражение и уйдут, но они не ушли. Теперь требовались долгие усилия, военные и дипломатические, а они были ей явно не по плечу. "Месяцы чудес" кончились, впереди были серые будни. Подчинишься хитрым царедворцам вроде де ла Тремуя, стать всего лишь одним из капитанов королевского войска такая участь не привлекала Жанну. Растерянность возвращали ее к мыслям одоме, оставленном полгода назад. 31 июля Карл VII выполнил ее просьбу и освободил жителей Домреми от налогов они не платили их до Великой французской революции.

Армия миновала Суассон, Шато-Тьери, Монмирай. Навстречу ей из Парижа направился Бедфорд с англобургундским войском численностью до 5000 человек. Из Монтеро он послал королю Франции письмо, полное оскорблений: "Вы, искушающий и злоупотребляющий доверием невежественного народа, вы, прибегающий к помощи людей суеверных и проклятых, таких, как бесноватая, потерявшая стыд распутница, одетая в мужскую одежду". 14 августа англичане остановились у деревни Монпийю близ Санлиса, где рассчитывали встретить французов. Герольд Беррийский, бывший свидетелем тех событий, сообщал: "Весь день они стояли друг против друга на расстоянии выстрела из кулеврины, и не было между ними ни изгородей, ни кустов, и не произошло никакого сражения. А вечером король удалился и повел свою армию в Крепи, а герцог Бедфорд отправился в Санлис".

Странно, что Жанна не помешала отмене сражения, в котором численно превосходящие французы вполне могли победить. Быть может, она не решалась возражать королю так же решительно, как его капитанам. Недовольство она выражала только в письмах одно из них было отправлено жителям Реймса; "Обещаю и ручаюсь, что не покину вас, пока жива. Это правда, что король заключил на пятнадцать дней перемирие с герцогом Бургундским… Сколько бы ни было перемирий, заключенных подобным образом, я этим очень недовольна и не знаю, буду ли соблюдать их. Но ежели я соблюдаю их, то только потому, что дорожу честью короля".

17 августа в Крени-ан-Валуа королю передали ключи от Компьена сильной крепости в Пикардии, гарнизон которой отказался от присяги герцогу Бургундскому. На следующий день король и его военачальники въехали в город, где Жанна встретилась с командиром гарнизона Гийомом де Флави, сыгравшим в ее судьбе весьма мрачную роль. В Компьене задержались надолго — здесь проходили переговоры с бургундцами, которые закончились 28 августа подписанием нового перемирия, теперь уже на четыре месяца. По нему французы обязались не захватывать принадлежащие Бургундии крепости и даже отдавали им обратно несколько городов, включая тот же Компьен. Взамен посланцы герцога негласно пообещали воздержаться от помощи англичанам. Неясным оставался вопрос о Париже, которым англичане и бургундцы владели совместно: король хоть и отправлялся к его стенам, но дал понять, что штурма не будет, если герцог выполнит свое обещание.

Когда переговоры еще продолжались, Жанна, намученная бездействием, оставила Комиьен и поехала к Парижу с герцогом Алансонским и его отрядом. 26 августа они достигли города Сен-Дени, расположенного совсем рядом со столицей (а позже поглощенного ею). Это было сделано вопреки воле короля, уже готового повернуть войско и уйти за Луару. Волей-неволей ему пришлось последовать за Девой к Парижу и стать лагерем в его предместьях. Момент для штурма был удачный: в Нормандии усилилась активность партизан, и Бедфорд отправился туда с большей частью армии. В городе осталось не более 2000 английских и бургундских солдат. Правда, на их стороне были симпатии многих жителей столицы, но там имелись и сторонники арманьяков, готовые в нужный момент оказать помощь королю. Присутствие Девы воодушевляло и их, и французских солдат, которые по-прежнему рвались в бой.

Но странное дело — дар предсказания будто бы оставил Жанну. Она никому не говорила, что возьмет Париж, что Бог велит англичанам оставить город. Голоса, не оставляющие ее прежде без поддержки, на время замолчали. Только крепло странное чувство, что Бог оставил ее, что она выполнила свою задачу и обречена теперь исчезнуть — может быть, вернуться домой, как ей хотелось? Но теперь ей и дома не дадут покоя, да и как оставить без присмотра армию, короля, всю Францию? Нет, нужно идти в этот поход, в котором — она все яснее понимала это, — у нее нет шансов победить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.