Политические репрезентации
Политические репрезентации
Памятный фонд в Ютике и Издательство Св. Иоанна Кронштадтского в Теннесси основное внимание уделяли сущности и особенностям служения о. Иоанна. Православные мыслители либерального толка подчеркивали его духовность, а также преемственность по отношению к преп. Серафиму Саровскому, традиции исихазма и связь его книги «Моя жизнь во Христе» с трудами богослова XIV в. Николая Кавасилы{901}. Однако собственно политическое наследие пастыря находило других приверженцев. Представление об о. Иоанне как о пророке, предупреждавшем о том зле, которое несет революция, распространялось иерархами Русской православной церкви за рубежом с особым усердием. Для этих эмигрантов, представлявших собой наиболее консервативную часть дореволюционного российского общества, о. Иоанн был пророческим гласом, к которому надо было прислушаться, чтобы избежать катастрофы, разметавшей их по разным концам света. Они были наследниками тех, кто собирал и публиковал его «Новые грозные слова» и «Обличительные проповеди» еще при его жизни. В таких публикациях, как «Отец Иоанн как пророк, посланный Богом, чтобы вразумить Россию», они повторяли его последнее предостережение, обращенное к православной пастве и «печально подтвердившееся» теперь: Россия была на пороге разрушения, революция означала катастрофу, русские люди должны не изменять своей вере и своему Царю, иначе само название страны сгинет навеки{902}. Последние проповеди о. Иоанна стали краеугольным камнем для их собственных политических воззрений. Они глубоко прониклись его чувствами, поскольку и им, и России революция обошлась очень дорого. Они горько оплакивали других эмигрантов, которые продолжали придерживаться «тех самых убеждений, которые погубили Россию», и утверждали, что до тех пор, пока те, кто трудится для новой России, будут продолжать мыслить мирскими категориями и не будут стремиться излечиться от духовного разложения, они обречены на поражение: «Вот почему ни Белое движение, ни так называемая Русская Освободительная Армия не достигли успеха»{903}. Для РПЦЗ канонизация о. Иоанна в 1964 г. явилась свидетельством перед Богом о ее приверженности идеалам симфонии «церковь-государство», Святой Руси и даже Третьего Рима{904}.
Неудивительно, что именно этот аспект выходит на первый план в написанных в эмиграции богослужебных текстах, посвященных о. Иоанну: его называют «могучим оплотом православного владычества России… истинным заступником благочестивых государей»{905}. Хотя тропарь и кондак, составленные Русской православной церковью за рубежом, обращены к людям всех стран и всех политических взглядов и раскрывают прежде всего многогранность его святости, акафист, сочиненный в начале 1930-х гг. афонским иеросхимонахом Пахомием и включенный в богослужение после канонизации о. Иоанна в 1964 г., содержит такие фразы:
«Нова беда и гнев Божий постиже нас, не восхотевших внимати богодухновенным твоим глаголом: держава бо царства наша разрушися, и слугам сатаны во власть предадеся, иже честныя обители иноческие разориша, святыя храмы оскверниша, и вся благочестивые люди люте озлобиша, и множество духовнаго и мірскаго чина мученической смерти предаша»{906}.
Таким образом, канонизация о. Иоанна в эмиграции в равной мере означала как осуждение революции 1917 г. и одобрение концепции симфонии «церковь — государство», так и признание его святости. Его политические взгляды заложили основы для непримиримой по отношению к советской системе и Московскому патриархату позиции РПЦЗ. Поскольку последующие поколения эмигрантов, рожденные в Австралии, Европе и на Американском континенте, растут в еще большем отдалении от российского контекста, интересно, будет ли этот аспект по-прежнему доминировать в культе о. Иоанна за рубежом.
Однако на территории России внимание эмигрантов к политическим взглядам о. Иоанна сыграло важную роль. В XX веке это один из многочисленных примеров того, как ультраправая традиция, вынужденная уйти на дно у себя на родине, поддерживалась благодаря зарубежной диаспоре. Даже несмотря на относительную обособленность СССР от остального мира, обеим сторонам удавалось обмениваться информацией. Например, о явлениях кому-либо о. Иоанна в видениях сообщалось как в эмигрантской прессе, так и в советских атеистических работах 1970-х гг., что способствовало приобщению отечественных читателей к знанию, иначе не доступному. Таким образом, крайне правые политические взгляды о. Иоанна открыто поддерживались частью русской эмиграции и тайно — жителями СССР, причем и тем и другим удавалось сохранять связь и обмениваться новыми сведениями в течение многих лет. С другой стороны, эти взгляды высмеивались официальной атеистической советской прессой и зарубежными либеральными авторами. После перестройки и канонизации о. Иоанна Московским патриархатом в 1990 г. эти правые тенденции вновь стали достоянием гласности. Теперь, когда XX век закончился, мы видим, что о. Иоанн словно бы путешествовал по кругу: тексты о нем появились в России и за рубежом в период примерно с 1900 по 1935 г., в 1938–1988 гг. они были переизданы за рубежом, а затем, начиная с 1990 г., вновь переиздавались в России и распространялись как в России, так и в эмигрантской среде{907}.
В самом Советском Союзе политические взгляды о. Иоанна оценивались с двух противоположных позиций. Если эмигранты в своей борьбе за существование в Париже и Берлине испытывали ностальгию по дореволюционному образу жизни, то у советских людей, переживших коллективизацию, разрушение храмов и сталинские чистки, ощущение, что ты ограблен и находишься на осадном положении, было тем более острым. Неудивительно, что в СССР политические взгляды о. Иоанна описывались в еще более жесткой и полемически заостренной форме, чем в эмиграции. К примеру, в «Сне отца Иоанна Кронштадтского» видение, которое якобы было у о. Иоанна в 1908 г., использовалось для развенчания таких явлений советской жизни, как «Живая Церковь», а также убийц Николая II и всех, кто носит пятиконечную красную звезду. Образы в «Сне» были схематичны и выразительны: умерщвленные в результате аборта приравниваются к мученикам за православную веру, а смрадные черви ползают между «этими безбожными, еретическими книгами… копошатся и распространяют страшное зловоние»{908}. Содержащиеся в сне описания Антихриста, клейменных его числом лбов и животных напрямую восходят к пророчествам Даниила и Апокалипсису. Первая пятилетка, принудительная коллективизация и повсеместное преследование православного духовенства — все это сделало больше для разрушения православного образа жизни, чем сама Октябрьская революция, и в результате всегда потенциально присутствующие в православии эсхатологические мотивы стали ключевыми. Для тех, кто ощущал, что конец света уже наступил, о. Иоанн, святитель Тихон Задонский и преподобный Серафим Саровский стали важными символическими фигурами не из-за личной доброты или внимания к сердечной молитве, но из-за своих эсхатологических высказываний. Например, они помнили, как святитель Тихон напророчил, что последний патриарх будет носить его имя, как преподобному Серафиму открылись судьбы последних русских царей и как о. Иоанн прогнал некоторых маленьких детей, приведенных к нему для благословения, говоря, что они вырастут «живыми бесами»{909}.
Останки о. Иоанна были осквернены и намертво закрыты на долгие десятилетия. Монастырь на Карповке превратили в конце 1920-х годов в гигантское учреждение со множеством складов и контор. Собор св. Андрея взорвали в 1930-х гг., а на его месте разбили парк со статуей Ленина{910}. Из-за этого о. Иоанн стал недоступен в своей материальной ипостаси, хотя люди «случайно» роняли что-нибудь перед заколоченным отныне подвальным окном его склепа, чтобы встать на колени, или праздновали день его памяти, выходя помолиться на улицы{911}. Тогда он начал являться в видениях. Согласно свидетельству 1919 г., о. Иоанн чудесным образом явился Силаеву, матросу-большевику с крейсера «Алмаз» и комиссару ЧК, и вдохновил его покаяться и возглавить контрреволюционное движение{912}. Он также являлся вместе с преподобными Сергием Радонежским и Серафимом Саровским, чтобы служить заупокойные молитвы по тем, кто умер без погребения{913}.
Видения этих народных заступников связывались с чудотворными родниками и источниками, как это случилось в 1930 г., когда в колхозе был явлен родник с отражавшимся в воде изображением о. Иоанна{914}. Родники и источники с древнейших времен являлись главными местами поклонения. В России это было развито в меньшей степени, чем в Европе, однако борьба с религией в советский период привела к тому, что поклонение переместилось с икон на «природные» явления — феномен, заслуживающий особого изучения{915}. Сообщавшие об этом деревенские жители считали вполне логичным, что святые теперь странствуют по свету. Их традиционные источники веры — иконы, крестные ходы, церковные богослужения, часовни, священники — были отняты или уничтожены; поэтому было совершенно оправданно (хотя они и признавали, что это «невероятно»), что умершие святые являлись во плоти и служили источником воодушевления и утешения{916}.
В советское время явление о. Иоанна не всегда означало благо; мотив возмездия, знакомый по более ранним свидетельствам, возникает и теперь. Так, в одном рассказе очевидцев описывается явление о. Иоанна на антирелигиозном комсомольском собрании. Один из разъяренных комсомольцев швыряет в него бутылку, однако она пролетает сквозь фигуру таинственного священника, который исчезает; и лишь слова «Отец Иоанн Кронштадтский» внезапно появляются на стене. Несмотря на то что это видение смущает коммунистических агитаторов, они объясняют его как «поповские штучки» и продолжают собрание. Вдруг, в безоблачный зимний день, дверь комсомольского клуба озаряет вспышка молнии. Аудитория отброшена, но не пострадала; атеистические агитаторы убиты молнией. Местные газеты описывают это событие как злонамеренный поджог, совершенный антисоветскими элементами. Но, конечно, в деревне лучше знают, как было на самом деле. Чтобы избежать ареста, трое обвиненных в поджоге юношей уходят из села и становятся странниками, проповедуя православную веру и рассказывая всем, что с ними произошло{917}.
В другом явлении о. Иоанна, описанном в письме от 1934 г., колхозник рассказывал, как он увидел священника, гуляющего по полю с симпатичным молодым солдатом, который «был похож на великомученика Георгия на иконах или, может, Архангела Михаила». Оправившись от шока, вызванного присутствием священника как такового, — к середине 1930-х гг., после многочисленных гонений, их редко можно было встретить, — люди постарше сказали, что священник похож на о. Иоанна. Он благословил землю верующих на все четыре стороны, а затем прошел в совхоз. Когда коммунисты попытались прогнать его, он заметил им, что, поскольку то поле было вотчиной сатаны, а не Господа, они будут наказаны за свое неверие. Дважды при попытке схватить его призрак исчезал. Через десять минут поле охватил огонь; частный же участок верующих оставался нетронутым. Здесь, как и в другом случае, «Известия» объявили, что пожар — дело рук религиозных «вредителей», а подозреваемыми назвали священника и молодого военного{918}.
Таким образом, в этих видениях советской эпохи, материалы о которых собирались подпольно, о. Иоанн помешается в контекст богатой традиции апокалиптических видений; он выступает защитником верующих и врагом атеистического советского режима{919}. Когда иконы у народа были конфискованы, их место заняли портреты о. Иоанна, «только мы их прячем, чтобы не рассердить коммунистов». Некоторые начали вырезать иконы из дерева, в том числе и изображения о. Иоанна, что, как они утверждали, способствовало чудодейственному исцелению{920}. Он также появлялся и в литературных произведениях: например — иносказательно — в фантастическом романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», где описывается приход сатаны в сталинскую Москву, как «писатель Иоанн из Кронштадта»{921}.
В официальных же советских публикациях образ пастыря был попросту перевернут, и без конца повторялась старая формула: о. Иоанн был «ярый монархист, один из основателей черносотенного “Союза русского народа”, непримиримый противник революционного движения, который прикидывался чудотворцем»{922}. Парадоксально, но в разгаре борьбы с «пережитками» в 1970-х гг. советская пресса сама предавала гласности и распространяла те взгляды, с которыми боролась. Придерживаясь своей схемы, согласно которой международные реакционные силы вступили в заговор, чтобы свергнуть коммунизм, она с одинаковой силой обличала как реакционно настроенных эмигрантов, так и их «сотоварищей» на территории Советского Союза. Уделяя такое внимание обеим группам, советские публицисты усиливали у них сознание огромного значения своей борьбы — получалось, что их стремились одолеть одновременно и «международный коммунизм» и «международный либерализм». Кроме того, намеренно стирая различие между правыми эмигрантами и доморощенными оппозиционерами, советские журналисты продолжали традицию дореволюционных радикальных литераторов, которые разоблачали иоаннитов.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.