Под гвардейским знаменем
Под гвардейским знаменем
Есть в жизни события, которые наполняют тебя всецело гордостью; сами собой разворачиваются плечи, и ты готов принять на них новые трудности фронтового бытия, готов идти наперекор всему во имя святая святых — независимости Отчизны.
У нас большой праздник. Застывший строй полка, словно высеченный из малахита. Яркие лучи солнца играют на боевых наградах летчиков, воздушных стрелков, техников. Перед личным составом командир корпуса генерал В. Г. Рязанов проносит гвардейское знамя. Пламенеет горячий шелк стяга, на котором золотом вышит портрет любимого Ильича и призывно сияют слова «За нашу Советскую Родину!». А вручить высокую награду приехал сам командующий фронтом Маршал Советского Союза И. С. Конев. Командир полка опускается на одно колено, целует конец знамени. Вдоль строя катится мощное «ура!». После официальной церемонии командующий начал беседовать с летчиками. Оказывается, он знал многих штурмовиков полка, не раз наблюдал за их действиями в воздухе.
Позже маршал И. С. Конев так напишет о нас в своих воспоминаниях:
«Летчики корпуса Рязанова были лучшими штурмовиками, каких я только знал за весь период войны. Сам Рязанов являлся командиром высокой культуры, высокой организованности, добросовестнейшего отношения к выполнению своего воинского долга».
Да, мы всегда гордились командиром корпуса. Василий Георгиевич Рязанов прошел за свою жизнь как бы два служебных этапа: сначала он был политработником, потом авиационным командиром. Вот этот сплав и помогал ему изучать людей, прислушиваться к их мнению, вселять в подчиненных боевой дух, вызывать на откровенность. Летчики охотно и живо делились с Василием Георгиевичем своими мыслями, и его всегда радовали тактическая зрелость, умение трезво оценить обстановку, широта кругозора рядовых воздушных бойцов. Генерал Рязанов, как правило, находился в боевых порядках на своем КП, наводил штурмовики на цель, командуя по радио отдельными экипажами или группами, ставшими в «круг». Бинокль и стереотруба давали ему возможность видеть цели, поэтому наведение всегда было эффективным.
Мы — гвардейцы! Гордое, высокое звание. С этого момента наша часть стала именоваться так: 140-й Киевский гвардейский штурмовой авиационный полк, который в будущем прикрепит на алое полотнище с портретом В. И. Ленина два ордена — Красного Знамени и Богдана Хмельницкого.
…Вставало светлое, ласковое июньское утро. Умытое росой солнце ласково щурилось, и, кажется, нет на свете войны, крови, слез. Одни только свет и спокойная синева! Но ничего этого не замечаешь, когда мысли заняты предстоящим полетом. Обхожу несколько раз «ильюшин», кулаком постукиваю по обшивке плоскости. «Куда же сегодня понесешь нас, конь-огонь?» Стрелок Аркадий Кирилец облокотился на парашют, лежит, покусывая и сплевывая сочную травку.
— Драченко, к командиру, — кричит дежурный.
Захожу в блиндаж, майор Круглов подводит меня к карте.
— Нужно пройти до Ясс, затем спуститься к Хуши, сфотографировать дороги, потом правый берег Серета. Ведомый — младший лейтенант Круглов. Прикрытие — шестерка ЯК-3. Командир — капитан Сергей Луганский.
С Костей Кругловым мне не часто приходилось выполнять подобные задания, хотя я знал, что летчик он прекрасный, смелый, дерзкий в бою, а вот с Сергеем Луганским каши фронтовой пришлось похлебать изрядно. Прикрывал он нас еще под Харьковом, когда водили «хороводы» над вражескими аэродромами.
Сергей имел завидную внешность: голубоглазый, блондинистый, атлетического сложения. Был он большим квалифицированным мастером воздушного боя, легко «читал» и знал повадки врага, его манеру драться; «опробовал» своим огнем почти все типы фашистских машин. Я хорошо знал и его товарищей по оружию Николая Дунаева, Николая Шутта, Ивана Корниенко.
И вот летим во вражеский тыл. Видимость на нашей территории — 6 баллов. Около Ясс небо — как стеклышко. Под нами зеленеют поля виноградников, тянутся перелески, плывут тонкие извилистые черточки дорог. Вполне мирная картина. Но рядом с этой идиллией замечаем и колонны машин, и многочисленные дзоты, отсечные позиции, проволочные заграждения, «спирали Бруно», «пакеты Фельдта». Все надо положить на пленку, запомнить визуально.
Сфотографировав мощные оборонительные рубежи и дороги в районе Ясс, Хуши, Роман, берем курс на север по западному берегу реки Серет с выходом на Тергул-Фрумос. Вот тут-то попал я в огненный водоворот. Как наскипидаренные, откуда-то выскочили четыре тупоносых «фоккера». Я их заметил сразу.
— Командир! — истошно кричит в СПУ стрелок Кирилец. — Снизу подходят двенадцать «мессеров».
Да, обстановочка складывается отчаянная! «Фокке-вульфы» резко вышли на второй «этаж», связали боем истребителей Луганского. Ясно: решили отсечь нас от прикрытия. Для дюжины фашистских «мессеров» мы оказались прямо-таки летящими мишенями. «Почему же Сергей не выручает?» — стиснув зубы, я подавил в себе чувство гнева. Посмотрел вверх: там «фоккеры» и ЯКи сплелись в один дымящийся клубок, клокочущий огнем.
— Переходим в «ножницы»! — приказал я Косте Круглову.
И мы на высоте 600 метров начали уходить в глубь территории противника. Но «мессеры», сломя голову, бросились преследовать нас, впившись в нас, как клещи в тулуп. На моей левой плоскости белой полосой взбугрилась обшивка. Кирилец волчком крутится в задней кабине, бьет из турельной установки короткими очередями по стервятникам, норовящим подстроиться в хвост. В СПУ слышу захлебывающийся радостный голос Аркадия:
— Командир! «Мессу» приделали хвост!
Действительно, желтопузый, как подранок, свалился на крыло и, охваченный пламенем, заштопорил к земле. Мимолетная радость за успех сменилась щемящей болью: на какой-то миг стоило оторваться от моей машины Косте Круглову, и его подстерегла ядовито-оранжевая трасса наземного эрликона. «Ильюшин» товарища лизнули языки пламени, и он, минуту тому сильный и неприступный, беспомощно начал отсчитывать последние метры падения. Потрясенный случившимся, я сдавил пальцами виски, провел рукой по онемевшей коже лица. Двинув сектор газа до отказа, еще ниже притерся к земле. Глистоподобный ME-109 с желтым коком продырявил надо мной воздух, заполнил кольцо прицела — ВВ-1. Нажав на все гашетки, я его развалил как перезревший арбуз. «Месс», только что казавшийся неуязвимым демоном, рассыпался и грудой провалился вниз.
— Присвоили еще одному фашисту осиновый крест, — глухо прокомментировал сзади Кирилец удачу и, перебрасывая турель с одной стороны на другую, выплеснул из ствола веер каленых пуль. А я, возвращаясь назад, уже вел штурмовик по фарватеру Серета. Ожесточившись, гитлеровцы старались загнать «ильюшин» в огненный мешок. Под крылом — Фалешты, дальше село Егоровка.
Жизнь машины да и наша собственная внесла на волоске. Несколько поперхнулся мотор, на плоскостях кучерявилась разодранная дюраль. В Егоровке приметил на горе церквушку с колокольней. Подскочив к ней, поставил крыло самолета вертикально к земле, ввел штурмовик в стремительный разворот и пошел вокруг колокольни наматывать концентрические круги. Что подумали о моей затее фашисты, не знаю, но наверняка подумали, что тронулся умом. «Мессеры», как воронье, кружились над церковью и, вдруг собравшись, начали уходить. Я даже машинально перекрестился: неужели отвязались? К Бельцам не летел, а полз, словно тяжесть машины повисла у меня на плечах. Ее то мотало из стороны в сторону, то она клевала носом, то наоборот — задирала нос. Стрелка бензиномера подбиралась к красной черте. Ручка управления выскальзывала из рук. Все силы прилагал к тому, чтобы уменьшить угол планирования. На аэродром не садился, а падал. Приземлился на одно колесо, немного погнув левую консоль.
В кабине сидел с выражением тяжелой сосредоточенности. Еле стащил с педали онемевшие ноги, обжигаемые горячим воздухом от мотора. Со всех сторон обдавало смесью запахов горячего масла, глицерина, эмалита. Посмотрел на ИЛ со стороны — ни дать ни взять — дуршлаг: более 400 пробоин, но фотокамеры оказались целыми. А машина лежала загнанной лошадью, на боках которой лоснилась жирная испарина.
Доложив командиру полка о выполнении задания, не преминул вставить в рапорт два сбитых «мессера». Майор Круглов, довольный результатом разведки, по-отечески обнял меня и пожал руку Аркадию Кирильцу. Сзади ребята подмигнули: сегодня, мол, тебе положена двойная чарка. По пути к расположению рассказывал о том, как сбили ведомого Костю Круглова. Если выпрыгнул, то все равно попал к гитлеровцам. Нет уж, лучше похоронить себя вместе с машиной в огненном смерче, зарыться в землю, рассыпаться, раствориться!
Короткая передышка, наспех проглоченная тарелка борща, без ощущения вкуса и запаха, и — вылет. У новой машины Кирилец, пошатываясь, запрокинул голову.
— Что с тобой, Аркадии?
— Командир, убей меня на месте, лететь не могу. Дай отдохнуть… Ну хоть чуть-чуть…
Пришлось менять стрелка. Его место занял Александр Савин. Меня и самого трепала нервная дрожь, холодила спину, сползала к ногам. В теле непреоборимая тяжесть, от озноба стучат зубы. Только на высоте начал приходить в себя, ощутив прилив сил, сбрасывая с плеч свинцовую усталость. Сзади справа неотрывно за мной следовал ведомый Паша Баранов. В районе Ясс засекли новые цели, взяли курс на свой аэродром. В воздухе царило относительное спокойствие. Но вот из-за облаков выкатились четыре самолета.
— Наши «лавочкины», — густой октавой пробасил в переговорное устройство Савин. Одновременно с этим ведомый доложил: — «Фиалка!» По курсу — «фоккеры».
Да, это неслись на нас изделия Курта Танка. Мы уже научились отличать ФВ-190 от нашего истребителя ЛА-5. На первый взгляд, оба самолета казались похожими. Но у немецкого истребителя часть фонаря состояла как бы из одной прямой с утонченным фюзеляжем, а у «лавочкина» фонарь заметно возвышался.
«Фоккеры» плеснули на нас огнем.
— Вот тебе и «лавочкины»! Смотри в оба, — приказал я стрелку.
В облака вскочить не успели и перешли с Барановым в стремительное пикирование. Истребители кинулись следом. Мы стали в вираж, у земли змейкой уползая домой. Сзади что-то сверкнуло, на пол кабины посыпалась стеклянная крошка. Переключили рацию на стрелка.
— Савин, как ты там?
В ответ — молчание.
Посадив машину, я содрал с рук перчатки, отстегнул ремни, спрыгнул на левую часть центроплана. Савин сидел в кабине ссутулившись, обплетенный парашютными лямками и без головы. Его руки застыли на гашетках, окоченело сжали их, а головы нет. Меня будто саданули сзади увесистой дубиной. Я начал вытягивать тело стрелка из кабины, но сам ничего не смог сделать. Позвал на помощь. Кое-как с механиками вытащили стрелка, положили на плащ-палатку. Девушки — укладчицы парашютов, прибористки, — в страхе закрыв лица, бросились от машины в сторону. Я плелся по летному полю и глотал слезы, уткнувшись в шлемофон. Смерть, жестокая, неумолимая! Почему же ты так нещадно косишь нашу юность! Парню бы радоваться восходу солнца и вечерней зорьке, работать, учиться, целовать девушек, а он лежит, обезглавленный, скрючившись на выцветшей солдатской плащ-палатке! С нами уже нет Жени Буракова, Володи Колисняка, неизвестна судьба Кости Круглова.
Вечером в столовой я опрокинул свои наркомовские, но спокойнее на душе не стало. Сцепились с Сергеем Луганским, вспыхнули берестой. Я выговаривал ему за то, что его истребители, увлекшись боем, бросили нас на произвол судьбы. Сергей доказывал, что ситуация сложилась чрезвычайно трудная, сами еле дотянули до аэродрома. Так и разошлись, надолго затаив друг на друга обиду.
Вскоре я узнал, что меня представили к ордену Славы III степени за уничтожение железнодорожного состава и доставку ценных разведданных о дислокации противника в районах Ясс, Хуши, Тергул-Фрумос, а также за сбитый ME-109 в неравном схватке с двенадцатью «мессерами».
Скоротечны последние майские ночи: не успеешь забыться в глубоком сне, а уже румянеет восток, утренняя прохлада врывается вместе с аэродромным гулом в открытые окна. Ребята выскакивают размяться, возвращаясь, бодро покрякивают. Завтракаем — и к машинам. Задание получено. Для меня уже стало привычкой ходить на разведку во вражеский тыл, быть готовым ко всяким неожиданностям.
…Водянистый круг трехлопастного винта сечет воздух. «Ильюшин» мягко подпрыгивает на мелкой кочке, поднимает клубы пыли. Совершив пробег, отрываюсь от земли. Ведомый у меня Анатолий Кобзев. Забираемся на высоту и под облака. В разрывах молочных облаков зеленеют поля, мелькают извилистые черточки дорог, кудрявятся перелески. Как всегда, с противозенитным маневром резко теряем высоту, меняем курс полета, пересекаем линию боевого соприкосновения. Ни одного выстрела, ни одного самолета в воздухе. Только истребители прикрытия старшего лейтенанта Николая Быкасова из 156-го гвардейского истребительного полка неотрывно сопровождают нас к намеченным объектам. Все время держу связь со своим командным пунктом. Сфотографировал правый берег Серета, около Роман засекли аэродром «подскока» с целым скопищем авиационной техники без всякой маскировки. На многих самолетах работали двигатели. Около Хуши — подобная картина: штук шестьдесят «мессершмиттов», Ю-87, Ю-52, ХЕ-111 готовились к вылету. Командование сразу среагировало на мой доклад: в воздух немедленно подняли шесть шестерок ИЛов. Ведущий — командир эскадрильи Иван Голчин. К нему пристроились еще шесть ЯК-3.
Боем руководил командир корпуса генерал В. Г. Рязанов. По его команде: «Гвардейцы! Атака!» — завязался ожесточенный поединок. Мне впервые пришлось видеть такую потрясающую картину. Море огня и свинца! В эфире разноязычные команды перекрывали друг друга. Меткие очереди штурмовиков и истребителей пронзали фюзеляжи, окантованные крестами, крылья, хвосты вражеских стервятников гасли в них, как спички, опущенные в воду. То один, то другой «юнкерс», напоровшись на сфокусированные жгуты трасс, вздыбившись, вставал свечой и волок за собой рыжее пламя. Почувствовав, что пахнет жареным, «юнкерсы» освободились от бомб и старались вырваться из смертельного круговорота.
Четыре пары «лапотников» столкнулись в воздухе, развалились, лопнули кроваво-черными пузырями. Дымили тупорылые тяжеловозы Ю-52, издали похожие на мохнатых шмелей. На фоне грязноватых облачков разрывов виднелись купола парашютов, под которыми покачивались гитлеровские летчики, чем-то напоминая дергающихся кукол.
Я приземлился на десять минут раньше остальных, так как выполнял роль разведчика-контролера. Личным наблюдением и подтверждением наземных войск было определено: противник в бою потерял 24 машины, мы — ни одной.
Не могу не вспомнить курьезный случай, происшедший с Николаем Пушкиным. Поработав на совесть около Ясс, шестерка «ильюшиных» шла по курсу на аэродром. Командир корпуса лично следил за действиями гвардейцев, оставивших после себя что-то наподобие вулканического извержения. Он запросил лидера:
— Кто ведет группу?
— Пушкин! — бодро доложил Николай и снова услышал голос генерала В. Г. Рязанова с явными нотками раздражения:
— Я еще раз спрашиваю: кто возглавляет группу?
— Пушкин, — каким-то поникшим голосом ответил лейтенант.
— Придется разобраться… — оборвал разговор генерал, и Николай понял, что над его головой сгустились тучи. Но что же случилось? Ума не мог приложить.
Через пару часов на аэродроме приземлился командир корпуса и приказал майору Круглову срочно собрать летный состав. Все забеспокоились: неужели попали в своих? Тут пощады не жди! За такие вещи у нас никого не гладили но голове.
Генерал Рязанов, широко вышагивая перед строем, так что полы кожаного реглана разлетались в стороны, строго спросил:
— Так кто же вел шестерку? — Его глаза пронзили стоящих от правого фланга до левого. — Выйти из строя.
Николай сделал три шага, и я понял, что значит сделать эти шаги навстречу неизвестности.
— Лейтенант Пушкин. — Голос у Николая был словно одеревеневший.
Генерал еще раз переспросил фамилию. Тот повторил.
— М-да! — протянул командир корпуса, улыбнулся и сбил фуражку на макушку. — А я думал, что решили меня разыграть. Уже приготовился дать перцу новоявленному поэту. Так вот, товарищ Пушкин, фашистов сегодня вы поколотили по-гвардейски, со знанием дела. Действуйте, орлы, так и впредь. От лица службы вам, лейтенант, и вашему летному составу группы объявляю благодарность!
Николай, воспрянув духом, звонко отчеканил:
— Служу Советскому Союзу!
…Среди нашего брата бытовали разные поверья: перед вылетом ни в коем случае нельзя прощаться с товарищами, фотографий с собой не брать, не садиться в машину, на которой тебя сбили, не бриться, с опаской поглядывать на 13-е число и прочие «не». Если придерживаться всех этих примет, то выходит, что летать некогда. Я не очень верил во всякие «заповеди» и «предчувствия», даже доказал: 13-е число счастливое.
Два штурмовика — мой и Анатолия Кобзева — стремительно набирали высоту. Держим курс на юго-запад с заданием разведать переправы на реке Серет. Как к предполагали, фашисты не очень-то любезно нас встретят и дадут безнаказанно сфотографировать свои важные объекты. С берегов на нас посыпался град термитных снарядов. Эрликоны визжали внизу, трассы ярким фейерверком неслись около самолетов — вертикальные, наклонные, пересекающиеся. Тысячи разрывов в одну секунду. Наткнись на такого «ежа», не поможет никакая броня. Активность вражеских зенитчиков мы раскусили сразу: где-то рядом переправа. И действительно: через реку севернее Роман тянулась темная лепта, а по ней шли танки, машины, тягачи с пушками. Снизившись, я заметил вторую переправу. Хитер фриц! Ее он притопил, думал — не обнаружим.
Но что это?! Прямо по фарватеру шли два бронекатера, и не какие-то замызганные, обеспечивающие понтонеров, а элегантные, вроде бы прогулочные. Они шли быстро, распустив сзади белые усы.
— Кобзев! — сказал я Анатолию по радио. — Атакуем, аллюр три креста!
Обе машины ринулись в отвесное пике, с направляющих бешено сорвались эрэсы.
Мимо! Точечную цель бить довольно трудно эрэсами, но все же. Делаем второй заход, третий, четвертый. Что за чертовщина? Катера выскальзывают, как налимы, умело маневрируют зигзагами, уходят вверх под защиту береговых батарей, которые ожили, выдавая себя частой, косматой щетиной огня. Возле нас, словно огромные маковые бутоны, лопались то розово-красные, то черные, то фиолетовые, то белые вспышки зенитных батарей. Озлобился до предела: козявки плавающие, а вон какие штучки выкидывают. Взъерошили зеркальную гладь пушечно-пулеметными очередями. Фонтаны воды веером рассыпались перед катерами. На шестом заходе все-таки выпустили из них пар. Один перевернулся, другой рассыпался на части, они медленно, словно нехотя, перестали существовать. Сфотографировав их в момент затопления, набрали высоту и нырнули в облака.
Прошло три дня. Я уже и забыл о катерах, тем более неудобно было рассказывать о шести заходах над ними, как вдруг меня срочно вызвали к командиру полка. Вездесущий начальник штаба майор Спащанский, встретив, схватившись за голову, только и сказал: «Ой, что же ты, Иван, натворил!» Я шел к майору Круглову в полном недоумении. Ступив на порог командирской землянки, увидел его сияющее лицо.
— Иван Григорьевич, — торжественно, по имени-отчеству обратился ко мне Круглов, — вы пустили на дно штабные катера. По данным нашей агентурной разведки на этих утюгах находилось восемнадцать гитлеровских генералов, а выползли на берег только пять. Один из фашистских генералов, выплывая на берег, заявил, что если бы хоть одного их этих русских львов сбили, он дал бы свой Железный крест. Кое-кому на противоположной стороне обязательно сдернут погоны вместе с головами, А вас приказано представить к ордену Славы II степени. С чем и поздравляю.
На ужине я во всеуслышание объявил:
— Цифра тринадцать — счастливая цифра. А вылетать в такие дни надо обязательно бритым.
Уже давно баюкала землю теплая июньская ночь, а мы шутили, дурачились, как будто завтра ждала нас обыденная работа: учеба, заводская проходная, полевой стан…
В конце июля 1944 года наша 8-я дивизия, входившая в состав 1-го гвардейского штурмового авиационного корпуса, из Молдавии перебазировалась на Львовское направление. Войскам фронта здесь противостояла мощная группировка противника, насчитывающая более 10 дивизий, более 900 танков и штурмовых орудий, около 1000 боевых самолетов. Используя выгодные условия местности, гитлеровцы создали глубоко эшелонированную оборону, превратив в крепости такие крупные города, как Львов, Перемышль, Рава-Русская, Сокаль, Горохов и другие. В ходе подготовки к оборонительному сражению немецко-фашистское командование широко рекламировало личное обращение Гитлера, в котором он требовал, чтобы фронт группы армий «Северная Украина» стоял непоколебимо, как скала.
Львовско-Сандомирская наступательная операция началась 13 июля. А утром во всех частях, в том числе и в нашем полку, прошли митинги.
Замер строй. Перед ним развевалось гвардейское знамя, как будто стремилось туда, ввысь, куда улетят краснозвездные эскадрильи.
Под святыней части гвардейцы поклялись сломать хребет фашистскому зверью, загнать его в собственное логово, уничтожить, освободить народы Европы от коричневой чумы.
На митинге со страстным призывным словом выступил замполит полка майор Константинов. В эти дни наша армейская газета «Крылья победы» писала:
«Воздушный воин! Ты помнишь Курскую дугу, пылающий Белгород, дымное небо над Прохоровкой… Теперь ты далеко от тех героических мест. Теперь под твоим самолетом старинный Львов, Станислав, Перемышль. Теперь ты гораздо сильнее, чем год назад. Перед тобой враг, не раз уже отступивший под силой твоих ударов, с ужасом ждущий грядущего возмездия за совершенные им преступления. Пусть же не знает враг пощады. Он пришел сюда, чтобы грабить твою страну. Пусть же найдет он здесь свою смерть».
…Аэродром тонул в сплошном гуле. Взлетали группы штурмовиков с тяжелым грузом «гостинцев» и брали курс туда, где наземные войска стальным клином вонзились в оборону противника. На следующий день обстановка обострилась: фашисты резервом с юга нанесли контрудар в районе Золочева. Пять часов над полем боя висели «петляковы», «ильюшины», ЯКи, отражая натиск озверевших гитлеровцев. Шестеркой ИЛов, ведомых Героем Советского Союза капитаном Николаем Евсюковым (комэск первым в полку получил это высокое звание), преодолев густой заслон зенитного огня с бреющего, набросились на танки и автомашины фашистов. Высыпав из бомболюков всю «начинку», начали методически расстреливать технику, косить ошалевшего от внезапного удара противника. Танки, словно контуженные, слепо расползались по полю, искали укрытия за складками местности. Цели выбирали на свое усмотрение, били крестатые коробки наверняка. Над землей, окутанной сплошным огнем, плыл густой смрадный дым.
Участник этих событий гитлеровский генерал Меллентин писал впоследствии:
«На марше 8-я танковая дивизия, двигавшаяся длинными колоннами, была атакована русской авиацией и понесла огромные потери; все надежды на контратаку рухнули».
Оборону врага наши войска все-таки прогрызли, но, как оказалось, на довольно узком участке — всего в четыре-шесть километров. В любой момент фашисты могли закрыть образовавшуюся брешь, перерезать «колтовский коридор». И они попытались это сделать. Но в узкую горловину стремительно ринулась 3-я танковая армия генерала П. С. Рыбалко. Обстановка накалялась до невероятности. Фашистское командование поставило на карту все, пытаясь любой ценой заткнуть злополучный «коридор».
Но его потуги оказались тщетными: танки рыбалковцев шли и шли в тыл врага, а мы расчищали им дорогу, оставляя за собой остовы хваленой брони, раскусив эрэсами очередную загадку гитлеровцев — «королевские тигры», развороченные муравейники дотов и дзотов, захлебнувшиеся зенитки, разбросанные серо-зеленые поленья трупов среди перезревших хлебов и безмолвно тлеющих хат.
Летали в эти дни как ошалелые: садились, заливали баки бензином, подвешивали эрэсы, заряжали пушки и снова уходили на штурмовку.
На подступах к Львову немецкие танки контратаковали наши войска. Авиация сразу же бросилась на помощь наступающим частям. В воздухе творилось что-то невообразимое. Как комары на закате, толклись десятки крылатых машин. Три этажа «ильюшиных», чуть выше ПЕ-2, а еще выше — ЯКи, «лавочкнны». И все бомбило, стреляло, штурмовало. Фашистские танки мы буквально засыпали ПТАБами. В такой ситуации не исключалось получить бомбу и в свой самолет. Так и получилось: «малютка» продырявила плоскость кобзевского ИЛа, застряла в ней, но, к счастью, не взорвалась. Анатолий Кобзев отошел от нас на некоторое расстояние, но мы внимательно следили за своим товарищем, чувствуя себя как на иголках. В любую секунду «игрушка» могла взорваться, однако Кобзев уверенно вел машину на аэродром.
— «Сокол-4», я — «Сокол-1», — волнуясь запросил по радио капитан Николай Евсюков. — Как там дела?..
— Засела, проклятая, прочно, но ведет себя пока смирно, — ответил Кобзев.
Комэск дал указание летчику, как посадить машину, и тот мастерски притер «ильюшин» к траве, примятой воздушной волной, отрулив от стоянки других самолетов. Спрыгнув с плоскости, Анатолий поблагодарил авиаспециалистов за хорошо подготовленное вооружение, показал им на плоскость, где торчал стабилизатор бомбы. Те только прищелкнули языками. Оружейники осторожно изъяли смертоносную «малютку» и обезвредили ее.
…Чем дальше кружил нас вихрь войны, тем крепче становилась дружба, испытанная в суровом фронтовом небе. Нам не хотелось думать о смерти, хотя она ходила по пятам, рядом, слепо хватала костистой рукой боевых побратимов. Нет уже с нами белокурого Миши Хохлачева. Так и остались недостроенными те города, которые возводил он в своем воображении.
…Михаил вел разведку вражеских резервов. Пройдя густой лесной массив, он увидел колонну тупорылых черепах с черными крестами. Танки! Застучали в спешной судорожной лихорадке зенитки. Но Хохлачев шел между серыми шапками разрывов, фиксируя все увиденное в памяти. Впереди брызнуло ослепительное пламя, ИЛ будто натолкнулся на стенку. Обливаясь кровью и теряя последние силы, Хохлачев понял: сбить пламя невозможно. Осталось единственное… И горячая машина вонзилась в месиво гитлеровских танков, автомашин, орудий. Черный клубок дыма и сильный взрыв возвестили, что летчик Михаил Хохлачев нанес свой сокрушительный, последний удар по врагу. Произошло это возле села Деревляны на восточном берегу Западного Буга.
В начале августа мы перелетели на аэродром в районе Жешува. Среди мелких польских хуторков, зажатых узкими полосками земли, Жешув, взобравшись на опуклый бугор, чем-то походил на карточный городок. Наскоро обжив новый аэродром, летный состав готовился к боевым действиям.
…Командир полка поставил на карте крупную точку. Вот здесь, в квадрате местечка Кросно, разместился штаб танкового корпуса. Разведка точно определила его местонахождение. Приказ: уничтожить любой ценой. Мы понимали всю сложность задания и чувствовали: прорваться туда будет весьма нелегко. Решили пойти на хитрость. Свернув карты, поднялись из-за нетесанного стола.
Группу вел майор Николай Миронович Горобинский, человек, обладавший способностью умело ориентироваться в воздухе, исключительно грамотный в вождении штурмовиков. К цели шли правым пеленгом. Слева от командира следовал я. Встречные облака кремовой пеной оседали на фонари, словно пряжа, наматываясь на винты. Но вот сбоку блеснуло солнце. Ведущий приказал удвоить бдительность, поработать «швейными шарнирами». Под броней ИЛов закружилась огненная пластинка. Небо расцвело гирляндами рвущихся снарядов. Ощущение такое, будто ступаешь по полю, усеянному минами. А внизу отчетливо виднелся массивный дом с метлами антенн, мотоциклы, черные жуки легковушек. По задумке я должен «гореть и падать». Привожу в действие дымовую шашку, спрятанную в бомболюке, и валюсь к земле. Представляю себе, как злорадствуют зенитчики, увидев русский самолет с хвостом маслянистого дыма!
Действительно, снизу огонь перенесли на другие машины. Отвлекающий маневр удался. По мнению гитлеровцев, я уже отлетался. Ну, нет! Сейчас я испорчу вам настроение… Перевожу машину в стремительное пикирование и навскидку, по-охотничьи бью эрэсами и пушками по штабному зданию, разваливаю его на части. Крушат все вокруг и остальные штурмовики. Мечутся в панике патрульные, как люди в бою, раскинув ветви, валятся стволистые буки, всплескиваются мутные фонтаны земли. Огонь и дым столбами подперли небо…
На аэродром пришли на последних каплях горючего.
«На Сандомирском плацдарме идут бон местного значения», — сообщалось тогда в печати. Но с нашей, рядовых летчиков, точки зрения, это были жестокие, кровопролитные бои. Противник повсеместно бросался в контратаки, пытаясь столкнуть войска в Вислу, ощутимо активизировал противовоздушную оборону. Штурмовики от зари до темноты барражировали над полем боя и уничтожали «королевских тигров», оказывая неоценимую помощь тем, кто гнал гитлеровцев теми дорогами, которыми они наступали.
Усталость буквально косила людей. Евгений Алехнович однажды признался, что уснул в кабине, но проклятый эрликон, к счастью, разбудил.
И все-таки неимоверные нагрузки не отупляли, не делали из нас механических роботов. Урывали время и почитать газеты, и обменяться мнениями, и помечтать о будущем. С нетерпением ждали свою армейскую газету «Крылья победы», страницы которой всегда пахли порохом.
…Зарулив на стоянку, я подошел к механикам эскадрильи. Те в один голос: «А с вас, товарищ младший лейтенант, причитается». Разобрался, что к чему. Протянули газету. Смотрю на заголовок: «Два разведчика» Прошу прочитать вслух, а то в глазах рябит от взрывов. Присели. В статье рассказывалось:
«Мы приехали на аэродром, когда Иван Драченко отправлялся в разведку. Уверенной походкой шел он к самолету. Во всех его движениях ощущалось то неподдельное спокойствие, которое люди обычно проявляют, когда делают привычное и хорошо знакомое дело. И мы поняли, почему этот еще совсем молодой годами летчик, преследуемый однажды двенадцатью «фокке-вульфами», сумел все же разведать порученный ему участок и почему в других полетах он вышел победителем из поединков с «мессершмиттами» и «рамой».
Драченко забрался на плоскость «ильюшина», деловито заглянул в кабину, привычным движением приладил парашют, надел шлем и скрылся за горбатым колпаком кабины.
— Пошел в район, где «мессеры» ползают, — заметил стоявший рядом офицер. — Сегодня уже третий раз туда идет.
В голосе офицера, товарища Драченко по работе, прозвучала та же уверенность, которая слышалась в словах командира части, когда он приказал выслать разведчика на ответственное задание. Младший лейтенант вернулся через час. Коротко доложил об обнаруженной им колонне автомашин, о расположении артпозиций, о погоде и воздушной обстановке. Он не уходил из землянки до тех пор, пока командир не снарядил группу штурмовиков по следам разведчика…»[1]
Дальше говорилось, как мы соревнуемся с Борисом Мельниковым, летчиком из соседнего полка, одним из лучших разведчиков соединения, каковы наши обоюдные успехи.
Приятное сообщение я отпраздновал… очередной разведкой в тыл противника.
И снова мы несем непоправимую потерю: когда возвращались с боевого задания, на наших глазах погиб младший лейтенант Юрий Маркушин. Самолет вошел в отвесное пикирование и глухо ударился об землю, закрутив себя петлями ржавого дыма.
— Даже не верится. Вернуться домой и… Ну, в бою — понятно! А тут… — Анвар Фаткулин, выдавливая фразы, скорбно опустил глаза.
Вот отзвенела и твоя гитара, Юрий, лопнула еще одна жизнь-струна, печально резанула по сердцам всех. Больно, ох как больно терять хлопцев-орлов. Но горечь утрат не сутулила наши плечи, а еще сильнее звала к справедливому возмездию.
…Лопасти винтов рассекают серебристую вуаль утреннего тумана. Под крыльями плывет необозримый степной малахит, вмятины глубоких балок, на краях которых, словно уснувшие, стоят неказистые хатенки. Наши уже вышли к Висле, прочно удерживают плацдарм на ее левом берегу в районе Сандомира.
Шестеркой ИЛов идем на район Кобеляны, где сосредоточились танки гитлеровцев, готовые для контрудара. Сверху нас прикрывают четыре ЯКа из эскадрильи Героя Советского Союза старшего лейтенанта Н. Буряка. 25 минут лету, и перед нами серо-голубым лезвием выгнулась Висла, а дальше сплошное месиво дыма. Обстановка резко изменилась: ведущему группы Николаю Киртоку приказано перенацелить удар. Флагман решил сделать круг у линии фронта и определить местонахождение танковой колонны.
Плавно вошли в левый круг. Справа от Николая иду я. На борту моего «ильюшина» нарисован сокол, держащий в клюве бомбу, сверху и снизу которого надписи:
«За Родину!» и «Смерть немецким оккупантам!»
К группе пристраивается седьмой штурмовик — кок винта красный. Николай запрашивает незнакомца: «Горбатый» с красным носом, ты чей?» Молчит. Ну что ж молчит — нас будет больше. Высота 1300 метров. Линию фронта пересекаем с потерей высоты. Вот уже и зенитки зашевелились, черно-желтые жгуты трасс вьются, клокочут у самого виска. По команде: «Горбатые!» Работать будем в боевом порядке «круг». Приготовиться к перестроению!» — с разворотом в 90 градусов с высоты 800 метров вводим свои «летающие танки» в планирование. Освобождаемся от бомб. Три танка уже отвоевались: над ними пляшут жаркие фитили. Как смерч носился над полем «красноносый» штурмовик. Он, словно макеты на полигоне, один за другим поджигал с короткой дистанции ползущие коробки, которые огрызались желтизной термитных снарядов. Очередной заход — и «красноносый» врезался в скопление танков и бронетранспортеров, похоронив в огромном, шумном огне несколько из них. Позже мы узнали фамилию героически погибшего летчика: им оказался командир штурмовой авиации подполковник А. С. Фетисов.
Август месяц был для меня особенно памятен и тем, что боевые товарищи-коммунисты оказали мне доверие — приняли в члены партии. Как коммунист, я понимал: оправдать высокое звание можно только в новых жестоких схватках с ненавистным врагом и любой ценой дойти до земли, откуда выползла воина.
Осенью 1944 года войска Советской Армии на широком фронте достигли предгорий Карпат и подошли к границе Чехословакии. После короткой подготовки начали Восточно-Карпатскую операцию. Наступление осуществлялось в исключительно тяжелых условиях.
Хмурые, извилистые ущелья с вечным рокотом неистовых рек, крутые обрывы скал, сумрачные дубовые и буковые дебри, буйные ветры, срывающиеся с главного хребта, — вот что такое Карпаты!
По скатам высот тянулись ряды траншей, окопов. На противоположной стороне скатов — позиции гитлеровцев. Враг вгрызся в землю, построил множество дзотов, опоясал высоты сплошными линиями траншей, заложил тысячи мин в балках и ущельях, протянул проволочные заграждения.
Кровопролитные сражения шли за Дуклинский перевал. Резко пересеченная местность, бездорожье, лесные массивы и горы мешали передвижению танковых войск, затрудняли ведение артиллерийского огня. В «пещере дракона», как называли фашисты карпатское ущелье, сосредоточились танки гитлеровцев. Не подступишься ни с земли, ни с воздуха. Только артиллерия царапает могучие скалы. Уже несколько раз вылетали бомбардировщики с целью выколупать «ежа» — и все безрезультатно. А наземное командование требовало поддержки штурмовиков с воздуха.
В составе шестерки ИЛ-2 я пошел на задание с ведущим группы Николаем Пушкиным. Темень — зеленые тела штурмовиков плыли среди клочьев шерсти мглистых облаков и, словно орлы, сорвавшиеся с пиковой тверди, стремились к желанной жертве.
Но как к ней дойти? Облака, горы, огонь… В глаза глядят три смерти. В то время всем было известно, что танк «тигр» оснащен 101-миллиметровой пушкой и стрелял на прямой наводке 2 километра. Тогда как наши 37-миллиметровые на самолете стреляли прямой наводкой 800 метров. Идти «тигру» в лоб означало погибнуть. Надо было перехитрить фашистов. Договорились при пикировании на цель создать скольжение, и тогда снаряд, обходя кабину, улетал в пространство. При переходе линии фронта ушел на свой аэродром флагман, гонимый вражеской зениткой. Моторы ревут все гуще, тягучее, сильнее. Пятерку «ильюшиных» теперь веду я. Все звуки в горах, кажется, сникли, пропали, бушует только бешеная сила двигателей. Заходим в ущелье. Небо покрылось всполохами зенитных разрывов, серыми головкам дымных одуванчиков. Но танки мы уже заметили.
— Приготовиться к атаке! — скомандовал я группе. — Вперед!
Нажимаю на кнопку бомбосбрасывателя — и черные чушки стремглав посыпались на танки, заполнив грохотом ущелье. Чтобы не врезаться в скалы, надо было бросать машины почти вертикально вниз и вверх. Тридцать минут непрерывной штурмовки, и в ущелье заполыхали черные костры. Над поверженным металлическим зверьем взвивались десятки огненных штопоров.
…На аэродроме вышли из машин шатаясь. Я подошел с докладом к майору Круглову, а тот лишь махнул рукой. Не надо, мол, докладывать. Молча обнял меня. Потом пришло поздравление от генерала П. С. Рыбалко: от души благодарим за чистую работу, а командование представило к награде — к ордену Славы I степени, которая нашла меня лишь в конце 1958 года.
Дорого нам обошлась Дукля. Многие летчики оказались на госпитальных койках, погиб любимец полка замполит майор Константинов. Зенитный снаряд попал прямо в бомбоотсек «ильюшина». Не успев покинуть самолет, Константинов врезался в гору. Я особенно переживал гибель этого человека, Человека с большой буквы, мужественного коммуниста, исключительно душевного и обаятельного, отличного пилота, который первый дал мне рекомендацию в партию.
За два дня до окончания Восточно-Карпатской операции, то есть 26 октября 1944 года, меня прямо на КП полка генерал В. Г. Рязанов поздравил с высокой правительственной наградой — присвоением звания Героя Советского Союза — и прикрепил к гимнастерке орден Ленина и Золотую Звезду. Я на всю жизнь запомнил товарищеский ужин в мою честь, на котором собрались боевые побратимы, чье крыло я ощущал всегда рядом — на Курской дуге и под Харьковом, над Днепром и в небе Корсунь-Шевченковского, в боях на Сандомирском плацдарме и здесь, над мглистыми вершинами Карпат, запомнил трогательные слова заместителя командира по политчасти полковника Е. И. Лапина, большого любителя поэзии. Свою речь он закончил так: «Иван Григорьевич Драченко правильно решил: «Что лучше с бурей силы мерять, последний миг борьбе отдать, чем выбраться на тихий берег и раны горестно считать!» Волнующие, неповторимые минуты тогда пережил я и предложил выпить за тех, кого уже с нами не было. Украдкой смахнул слезу, не стыдился ее: со слезой, говорят, из человека выходит горе.
С жешувского аэродрома мы производили учебные полеты на полигоне, «натаскивали» молодых летчиков, одновременно вели разведку, ходили на свободную «охоту».
Во время тренировочных полетов четверка «мессершмиттов» атаковала наш самолет-разведчик ПЕ-2 прямо над аэродромом. Руководитель полетов, увидев, как «мессеры» клюют беззащитную «пешку», отрадировал нашим ЯК-3, находящимся в воздухе:
— Безобразие! На наших глазах бьют «пешку», а вы прохлаждаетесь. А ну, развернитесь влево…
ЯКи моментально разогнали любителей атаковать одиночек, а одного зажали и привели на аэродром. Ас попался матерый, на вопросы отвечать не пожелал, но потом, поломавшись, дал любопытные ответы. Во-первых, гитлеровские военно-воздушные силы делают ставку на новые виды оружия: ФАУ и реактивные самолеты; во-вторых, население панически реагирует на приближение советских войск к Германии; в-третьих, летный состав поступает в части сырой…
Да, это были уже не те «бриллиантовые мальчики» Геринга, которые пели бравурные песни и расстреливали на дорогах беззащитных женщин и детей, пускали под откосы санитарные поезда, картинно несли на своих бортах удавов, львов, черных кошек, тузы и прочее.
Летчика отправили по назначению, а его пистолет «вальтер» и ручной компас командир дивизии вручил Бате, майору Девятьярову, который уезжал лечиться.
Скоро уехал и я получать новые машины для полка. По возвращении узнал страшную для меня весть: при разведке в районе Кракова погиб мой боевой друг Евгений Алехнович, наткнувшись на танковый термитный снаряд. Указом Президиума Верховного Совета СССР ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
А путь наш лежал все дальше и дальше на запад. Гитлеровские заправилы полагали, что Висла станет тем рубежом, дальше которого советские войска не смогут пройти. Вражеская система укреплений включала в себя полосы долговременных инженерных сооружений, траншей с многочисленными дотами и дзотами, минные поля, чередовавшиеся с противотанковыми рвами и надолбами.
Готовясь к прорыву мощного оборонительного пояса, советские войска произвели тщательную разведку, в которой авиация принимала самое активное участие. Разведданные батареи, доты и дзоты врага заблаговременно наносились на карты артиллеристов. Когда же 12 января 1945 года по точно разработанному графику загремели залпы прорыва, все эти огневые точки были стерты с лица земли.
Туман, низкая облачность и снегопад крепко приковали авиацию к земле. Отдельные экипажи все же отважно бросали свои машины в эту слепящую мглу.
Постепенно погода начала улучшаться. Теперь советские летчики стали действовать группами, поддерживая вырвавшиеся вперед танковые части. Штурмовики, истребители и бомбардировщики налетали на отходящие колонны немцев, наносили бомбовые удары, расстреливали из пулеметов.
Перелетели всем хозяйством на аэродром под Ченстоховом. Командир эскадрильи Николай Евсюков, рассматривая новое расположение полка, устремил взгляд в небо. Самолетов в воздухе не было.
Что же его заинтересовало?
Спросили.
— Костел вот, думаю, нам пригодится. Шпиль высоченный, прямо тебе приводная станция с крестом.
Вдруг нашу мирную беседу всколыхнула команда: «В ружье!»
Что за шутки? Однако прибежавший с командного пункта капитан Евсюков в догадку внес ясность: фашисты лезут на аэродром. Не по воздуху, а по земле. Моментально развернули «ильюшины» хвостом к лесу, стрелки заняли места в кабинах. Уже завязалась перестрелка. Несколько машин успели подняться в воздух и начали поливать фашистов, решивших «одолжить» у нас горючее для техники, пушечно-пулеметным огнем. По всей вероятности, нам бы пришлось туго, если бы не подоспели советские «тридцатьчетверки». Общими усилиями мы смяли и разогнали незваных гостей. В стычке принимал участие и замполит полка Е. И. Лапин.
— Хотя и в обороне оказался, — весело говорил потом полковник, — но все же двух мерзавцев пленил. Один — молодой-зеленый, все плачет и показывает фотографию «муттер», «швестер». Думал, мы его пустим в расход. А другой орет во все горло: «Хайль Гитлер!» Покричал и перестал.
А вскоре трех немцев привел оперативный дежурный. Болтаются по аэродрому без оружия, трясутся от холода, ищут место погреться. Летчики окружили «гостей», начали расспрашивать: кто? откуда? Через младшего лейтенанта Белякова (он шесть месяцев пробыл в плену и бежал из лагеря) узнали: идут по домам. А воевали под Сталинградом и в Крыму. Удивительно, как уцелели!
— Спроси ты их, когда ели в последний раз? — обратились мы к Белякову.
Немцы показали три пальца. Ясно, три дня подтягивают штаны. Тогда майор Девятьяров взял буханку хлеба, разломал на три части и протянул немцам. Они схватили хлеб и заработали челюстями, повторяя: «Гут командир», «Гут брот…».
«Эх, отходчивая и незлобная душа человеческая, русская!» — как сказал один наш товарищ. Не в бою она не мстит врагу. Может, среди этих троих был и тот, кто бил плетью седую мать, зимой выбрасывал на улицу жену, малых детишек, жег отцовский дом. Но вот выбито из рук врага оружие, и месть кончилась. Крепкие мозолистые руки, уверенно державшие штурвал «черной смерти», ломают хлеб вчерашнему врагу.
А смерть продолжает стоять за нашими плечами. И чем ближе была победа над заклятым врагом, тем она все чаще и чаще посещала полковую семью.
Приняв неравный бой с крестоносцами-стервятниками, на израненной машине тянул на свой аэродром лейтенант Кудрявцев.
— Самолет не слушается рулей…
Только это и успел сказать Виктор. Через несколько секунд «ильюшин» вошел в отвесное пикирование…
Мы долго хранили старенький баян Виктора. Казалось, распахнет дверь, влетит с морозца хозяин, отогреет пальцы и ударит по стертым пуговкам. И душу растревожит песня:
Улетал штурмовик на задание
И не сказал он милой «прощай»,
А сказал «до свидания…»
Но песня оборвалась…
В районе польской железнодорожной станции Вассовка принял свой последний бой младший лейтенант Петр Иванников.
Иванникова мучил жестокий ревматизм ног. Он имел полное право не летать, но каждый раз мы видели его рядом, идущего к машине со своей неразлучной палкой. Он и в воздух поднимался с ней, даже шутил: если собьют, палка пригодится, чтобы продолжать драку с фашистами на земле.
Полковой врач капитан Ларцев настоятельно требовал, чтобы Иванников лечился, по он и слушать об этом не хотел.
Над Вассовкой завязался воздушный бой. Группа «ильюшиных», врезавшись в боевой порядок «юнкерсов», начала их расстреливать с короткой дистанции. Те вошли в пикирование, пытаясь оторваться от штурмовиков. Боеприпасы на исходе. И тогда Петр бросил ИЛ на Ю-87. Таранный удар был настолько сильным, что обе машины буквально рассыпались в воздухе.
Долгое время я не мог примириться с мыслью, что рядом нет человека, у которого учился науке побеждать, чье крепкое крыло чувствовал рядом в неистовстве атак.