Снова в строю

Снова в строю

Вынужденное длительное отсутствие, безусловно, сказалось на моей технике пилотирования. Смогу ли я опровергнуть закон физики? Должен! Потому что живет еще фашизм с двумя глазами, который передо мной в неоплатном долгу за свои злодеяния. Но только ли передо мной? А разве не взывают к мести ребятишки с разбитыми черепами, поруганные женщины, расстрелянные старики, никому по причинившие зла, спины раненых, на которых упражнялись на досуге резчики по человеческому телу, тот комиссар и те офицеры, сгоревшие в гестаповском застенке?

Закались, сердце, ненавистью для грядущих боев! С мыслью о ней просыпайся, с мыслью о ней иди, с мыслью о ней живи!

Завтра я начинаю летать. О моей трагедии пока знает лишь начальник штаба полка майор Спащанский и Николаи Кирток. Кое-кто догадывается. Ну и пусть!

Уже сделал несколько контрольных полетов. С каждым днем пилотирую машину все увереннее. Сначала, когда выходил к посадочному «Т», Кирток «дирижировал» моей посадкой. Один недоумевали, другие понимающе сочувствовали: «Человек вернулся из госпиталя. Малость подзабыл элемент пилотирования…» Освоили мы с Николаем и такой сложный и хитрый перекрестный маневр, как «ножницы». Суть его заключалась вот в чем: пара штурмовиков, идущая чуть уступом по отношению друг к другу (ведущий немного выше ведомого), начинала меняться местами. Скажем, если ведомый идет справа сзади, то он переходит низом влево, а ведущий — сверху вниз направо. Потом снова, но уже в обратном порядке. А поскольку маневр осуществлялся креном, оба штурмовика все время видели хвосты друг друга и надежно прикрывали их.

В короткие минуты отдыха я подсаживался к ребятам, расспрашивал их о боевых действиях под Харьковом, Красноградом, Полтавой, Кременчугом, Александрией. Как губка впитывал все новое, что появилось в практике штурмовиков. И это было не простое любопытство.

Сразу к себе расположил командир второй эскадрильи Девятьяров. Александр Андреевич считался приданным мастером штурмовых атак, его боевой хватке завидовали многие. В эскадрилье, а затем и во всем полку Девятьярова (он многим из нас годился в отцы) авторитетно называли Батей. «Бати приказал, Батя сказал» — часто слышалось в разговорах летчиков.

— Ты, Батя, расскажи, как мы Верховцево штурмовали, — загадочно улыбнулся Владимир Жигунов.

— Да, чуть тогда впросак не попали, — оживился Александр Андреевич, — думал, что своих накрыли. Группу из девяти ИЛов повел на Верховцево. Прошли от Пятихаток по железной дороге, построились в круг и сделали несколько заходов. Рядом находилась летная площадка противника, на которой стояли транспортные самолеты. Около них — бензозаправщики. Полоснули это скопище пушками-эрэсами. Обо всем доложил начштабу Спащанскому. Но когда подошли к машинам, Володя Жигунов говорит: «А ведь ты, Батя, того — наврал».

Я даже остановился: никто и никогда из всех моих товарищей не смог бы сказать, что я доложил неправду.

— Наврал?

— Да, Батя. Штурмовали-то мы не Верховцево, а Верхнеднепровск.

— Так думаешь?

— Точно!

Владимир отлично ориентировался на местности, и не верить ему я не мог.

— Молчи. Надо проверить, — говорю.

Через пару дней получил задание штурмовать Верховцево. Опять повторил старый маршрут: выйдя на Пятихатки, пошел влево по линии железной дороги. Подо мной Верховцево. Как же я тогда не заметил его, проскочил дальше? Хорошо одно — и в Верховцево, и в Верхнеднепровске сидели фашисты. А если бы по своим ударил?..

— А как ты, Батя, железнодорожный состав «помиловал»? — не удержался наш комэск Евсюков.

— Ох, было, сынки. Пошерстили мы бегущую пехоту фашистов и технику по дороге Аджамка — Медерово: гитлеровцев с нее как ветром сдуло. А вот железнодорожный состав и паровоз, нацеленный в сторону Николаева, обошли своим вниманием. Возвратились домой с сознанием исполненного долга. Примерно через десяток минут вызывает меня к телефону начальник штаба дивизии и первым вопросом припер к стенке:

— Батя! Ты видел на станции железнодорожный состав под парами? Почему не атаковал?

Я доложил: имел приказ прочесать шоссейную дорогу, обозначенную на карте.

А голос по телефону еще жестче:

— На разъезде стоял эшелон. Мог его уничтожить, но «помиловал», ушел со своими орлами. Ты что, приказа не знаешь: обнаружив эшелон, тем более с паровозами, стоявшими под парами, ведущему разрешается менять маршрут и уничтожать его независимо от того, какое имелось первоначальное задание.

О таком приказе я тогда не знал, но в ближайшее время исправил «грех»: долбанул эшелон с семьюдесятью товарными вагонами на той же станции…

Так вперемешку с шутками, подыгрываниями друг над другом происходили как бы неофициальные разборы полетов, где назывались наши ошибки и промахи.

Текли боевые дни. Фашисты откатывались на запад. Войска Советской Армии на пути таранили вражескую оборону, рассекали ее, обходили с флангов. Куда и делась воинствующая спесь всяких «Рейхов», «Мертвых голов», «Викингов», хваленая слава асов генерала Деслоха.

В преддверии нового сражения наш полк дислоцировался на кировоградском аэродроме. В основном работали на разведку с охотой. И она, надо сказать, стала для меня второй профессией.

Штурмовик, находясь над полем боя в горячем деле, может погибнуть. Разведчик не имеет такого права. Он должен в любую ненастную погоду любой ценой доставить аэрофотоснимки, пробиться через заслоны зенитного огня, обойти истребители противника. Ибо в его руках разгадка замыслов противника: где он собирается ударить, куда думает направить острие наступления, как строит свою оборону. Низкие тучи, густая облачность — самая надежная маскировка для разведчика, позволяющая в мгновение ока вынырнуть над оборонительной линией врага, засечь аэродром, скопление техники, переправу, склады.

Стояло серое, мглистое утро. Осень дожигала холодные тополиные костры, и влажный северняк вихрил медно-коричневую жесть опавших листьев. Поеживаясь, мы залезли в кабины штурмовиков. Иду на задание со своим напарником Евгением Алехновичем. Земля под крылом серая, однообразная. В низинах разлились широкие лужи. Пейзаж выцветший, грустный. Обшариваем каждую рощу, каждую проселочную дорогу, каждую ложбинку. От Цветкова на бреющем полете идем вдоль железной дороги на Умань. Что это? На полотне замечаем две платформы. Забаррикадированные мешками, в небо тянутся рыла зенитных установок. Внимательно присматриваюсь. Так вот что делают, гады! Специальным плугом режут шпалы. Только снизились — захлюпали зенитки. Ястребами бросаемся на путеразрушитель. Огненные струи от двух ИЛов уперлись в платформы, в разные стороны летят щепки, тряпки от мешков. Цель расстреливаем спокойно, как на полигоне. Для верности делаем еще один заход…

В наушниках голос Жени: «Шабаш им. Поехали фашисты по шпалам на тот свет».

Продолжаем вести разведку. На карту ложатся условные знаки. Набираем высоту, прижимаемся к облакам. Теперь бы не столкнуться с истребителями противника. И все-таки на подлете к станции Шевченково не миновали встречи с крестатыми «охотниками». Маневрируем между наседающими «мессерами», огрызаемся как можем. Вокруг — вой разящего металла. А у меня открытый фонарь кабины. Друзья предупреждали: не летай без броневой защиты, советовали не храбриться. Но какая здесь храбрость, если с правой стороны — потемки! По плоскости прошлась зубастая пулеметная очередь. Вторая…

Силы слишком неравные. Закувыркался «ильюшин» Алехновича, оставляя за собой дымный след. «Женя!» — отчаянно кричу, высунув голову из кабины, а встречный поток воздуха раздирает рот. Среди «мессершмиттов» заметил замешательство. Внизу вижу белый грибок парашюта. Все-таки Евгений выскочил из горящего штурмовика. Молодчина! Фашистам явно не до него. Краснозвездные истребители, подоспевшие на помощь, растаскивают «мессеров» от моего ИЛа, гвоздят их меткими очередями. Я замечаю точку приземления Алехновича, выбираю площадку для посадки. Местность сравнительно ровная. Приземляюсь. Втаскиваю раненого Евгения в кабину стрелка, делаю короткий разбег. А рядом поднимают фонтаны земли квакающие минометные взрывы, цокают пули — бегут автоматчики.

Добрались на свой аэродром удачно. Алехнович сразу попал в руки полковых эскулапов, а я, осмотрев машину (продырявленный «ильюшин» походил на решето), побежал в штаб на доклад.

На карте снова пролег маршрут разведки: Шпола — Умань — Христиновка. Прошел без всяких осложнений контрольные пункты, за исключением того, что в Умани чуть не врезался в трубу — стояла довольно низкая облачность. Возвращаясь назад, я не преминул заглянуть в Севастьяновку, где родился, провел свое детство. Самая высокая точка, с которой еще мальчишкой пришлось однажды увидеть живописное небо, была церковная колокольня. Теперь я смотрел на нее из кабины боевого штурмовика, и сердце отдавало щемящей болью.

Сквозь пелену сизого тумана вырисовывались обугленные остовы хат, безлюдные улицы, тоскливые рощицы. Кое-где на мотоциклах прокатываются носители «нового порядка». Рядом с нашим огородом, как кроты, что-то роют гитлеровцы. Не удержавшись от соблазна передать незваным гостям пламенный привет, под крутым углом пошел вниз, направив пулеметные очереди в гущу «архитекторов». Затем угостил двумя снарядами. «Вот вам, оккупанты!» Серые фигуры бросились врассыпную, покатились по овражному скосу, поприседали, придерживая пилотки, точно они могли прикрыть их головы от разящего свинца. Помахав фашистам плоскостями, я повел ИЛ на восток.

Новый год пожаловал не с крепкими, как обычно, морозцами, а принес довольно сумбурную затяжную непогоду. Длительные дожди сменились вьюгами. Оттепели развезли дороги, с аэродромов не всегда можно подняться в воздух. Полеты проходили в крайне тяжелых метеоусловиях. Штурмовикам не часто удавалось добраться до целей: снежные бураны, низкая облачность, плохая видимость усложняли ориентирование, фонари покрывались льдом, машины становились плохо управляемыми. Но непогода не останавливала победного наступления ни на земле, ни в воздухе. Кольцо окружения сжимало горло корсунь-шевченковской группировке противника. Гитлеровское командование пыталось любыми путями спасти свои войска, попавшие в ловушку, подбрасывало к внешнему фронту окружения свежие танковые дивизии, направляло «пострадавшим» транспортные самолеты. В штаб фронта поступило указание Верховного Главнокомандующего: основной угрозой считать не те войска, которые окружены, а те, что стремятся прорвать внешний фронт. Приказ есть приказ, и выполнять его следовало невзирая на непогоду.

3 февраля шестерка «ильюшиных», ведомая командиром эскадрильи Девятьяровым, ушла в район села Капустино, на юго-запад от Шполы, с заданием найти танковую дивизию «Мертвая голова» и наносить удары до тех пор, пока не подойдет очередная смена ИЛов. Ни в коем случае нельзя было пропустить танки, которые спешили на помощь войскам, угодившим в «котел».

Мы шли на малой высоте. Куда ни кинь оком — повсюду серое однообразие. Земля словно вымерла и покрылась пепельным одеялом Наметанный глаз ведущего различил следы танковых гусениц. А где же такая нужная нам «голова», которую надо сделать по-настоящему мертвой? Примерно в трех-четырех километрах от Капустино в воздух потянулись трассы зениток. Теперь уже отчетливо видим притаившуюся колонну бронированных коробок, штук их так шестьдесят пять. Ведущий, сообщив командованию о «находке», перестроил группу в «круг».

Атакуем! С нарастающим ревом моторов «ильюшины» стремительно несутся на цель. Нажимаются кнопки электросбрасывателей бомб. Градом летят на танки из кассет ПТАБы. Делаем еще заход. Целей предостаточно — выбирай любую! Я в перекрестие прицела ловлю, на мой взгляд, самого лучшего «тигра» и вонзаю в его кормовой отсек пушечную очередь. Вражеская машина словно вспухает, и ее башня-шишак отскакивает от металлического туловища, ошпаренного космами горячего дыма. Как обезглавленный петух, танк продолжает бежать вперед.

У многих уже израсходованы боекомплекты, но ИЛы с облегченными винтами носятся над гитлеровцами, холодя их звериные души ревом моторов.

Девятьяров выводит нас из боя. На подходе следующая группа штурмовиков. В тот день три группы «ильюшиных» полка «засвидетельствовали свое почтение» танковой колонне, а артиллерийские противотанковые части, подброшенные в угрожаемый район, добили «тигров» и «пантер» гитлеровцев.

Противник, зафлажкованный как волк, стремился вырваться из «котла», но окружение было прочным. Дух обреченности витал над фашистскими войсками. Наше командование предложило прекратить бессмысленное сопротивление. Первым это понял генерал Зейдлиц, друг генерала Штеммермана, командующего окруженной группировкой. Зейдлиц написал личное письмо Штеммерману, в котором просил того сдаться на милость победителя. Письмо и его автор Зейдлиц попали в плен. Штурмовики нашего корпуса помогли доставить письмо по адресу. Охотников выполнить столь деликатную миссию нашлось немало, но отобрали самых опытных летчиков. Они сбросили пакет на площадь перед двухэтажным домом, где располагался штаб Штеммермана. Ответа, к сожалению, не последовало. Упрямство генерала, не внявшего голосу разума, стоило фашистским солдатам очень дорого.

Облетая районы от Корсуня дальше на юго-запад, где кольцо окружения смыкалось особенно туго, я все ярче видел внушительную картину заднепровской битвы. Брошенные танки, бронетранспортеры, скелеты транспортных «юнкерсов», автомашины всех видов и марок — начиная от крохотных малолитражек до семитонок с дизельными двигателями — образовали прямо-таки выставку трофейной техники. В черноземье — густом, тягучем, мощном — перестали крутиться колеса машин, транспортеров с зерном, со снарядами, с боеприпасами, с топливом. На полях и улицах поселков валялись тысячи разорванных и обгоревших трупов.

17 февраля корсунь-шевченковская группировка была окончательно разгромлена.

В селе Джуренцы вскоре найдут труп генерала В кармане его мундира обнаружат воинское удостоверение на имя Штеммермана, семейные фотографии, право на вождение автомобиля, документ (!) на охоту в заповедниках. Фашистский генерал так и не дождался обещанной помощи от Гитлера, прихватив с собой на тот свет 55 тысяч вояк «тысячелетней империи».

…Последний раз я видел младшего лейтенанта Алексея Смирнова в воздушном бою над Мерефой. Он тогда дотянул до своих, а меня сбили зенитки. Но жизнь круто обошлась и с ним.

Октябрьским утром 1943 года Алексея вызвали на командный пункт полка и приказали в составе третьей эскадрильи (девятку ИЛов вел Николай Миронович Горобинский) вылететь на штурм колонны бронетранспортеров и минометных позиций противника восточнее села Попелястого. «Ильюшины» с басовитым рокотом один за другим вышли на взлетную полосу, и вскоре группа легла на боевой курс. Сплошные ватиновые облака плыли над Днепром. В район цели добрались в точно рассчитанное время. Заухали зенитки, рядом с ИЛами возникли серые шапки разрывов. Наземная артиллерия создала перед летящими самолетами сплошной огневой заслон. Но штурмовиков-то вел в бой сам Горобинский! Протаранив стену огня, ИЛы ринулись вниз. Тяжко, протяжно лопались бомбы, вздымая высоко вверх дымящуюся и горящую землю.

На втором заходе Смирнов, кинув послушный ИЛ в атаку, прошел на бреющей высоте и стал выбирать ручку на себя. В этот момент шальная трасса эрликона проткнула насквозь машину Алексея. Управление отказало. Пилот приказал стрелку прыгать. В СП-2 — молчание. Теперь единственное спасение — парашют. Выпрыгнул, но запутался ногою в стропах. До земли — считанные метры. Плашмя ударился о пахоту и сразу потерял сознание. Опомнившись, рядом увидел гитлеровцев-зенитчиков. Рука потянулась к пистолету, но верзила в расстегнутой куртке сорвал с Алексея шлемофон, ударил летчика по голове, затем по лицу. Немцы обыскали Смирнова, сорвали погоны и повели в сторону зенитной батареи. Обшаривая летчика, солдаты недосмотрели под стеганкой комбинезона комсомольский билет и орден Отечественной войны II степени. Алексею с язвительной улыбкой помахивал рукой тощий пожилой солдат, щурясь в кружки очков. Это он сбил нашего «ильюшина», а за это полагается, как известно, Железный крест. Рядом в огромном костре корчился самолет, в котором горел стрелок Нурмиев.

Смирнова бросили в крытую машину и повезли по расквашенной дороге а неизвестном направлении. Надвигались густые осенние сумерки. Остановились в селе. Алексея поместили в шалаше. Здесь же завалились спать четверо немцев. Когда те захрапели, Смирнов отвинтил с гимнастерки орден, вынул из кармана комсомольский билет, закопал в землю и притрусил сверху прелой соломой. Хотел проскользнуть мимо часового, но тот загнал обратно в шалаш. Побег не удался!

На следующий день Смирнова привезли в Пятихатки и сдали лагерному начальству. Там военнопленных подготовили к эвакуации, затолкали в железнодорожные вагоны. Уж слишком отчетливо слышался гул советской артиллерии, и фашисты торопились вывезти живой «груз».

В криворожском лагере Алексей познакомился с Сергеем Степаренко, летчиком из дивизии генерала К. Г. Баранчука. Оказалось, Степаренко часто ходил на прикрытие штурмовиков, был сбит там же, на Днепровском плацдарме. «Будем держаться вместе и любой ценой попытаемся вырваться из лап фашистов», — решили товарищи по несчастью. И такой случай вскоре представился. Наступающие войска уже вели бои на окраине города, ночные бомбардировщики методически наносили удары по объектам врага. Над Кривым Рогом стояло сплошное зарево. Отступая, немцы по тревоге подняли лагерь и без обычной проверки погнали на запад. «Надо бежать!» — решил Смирнов и укрылся в одном из бараков. Лагерь опустел, на вышках уже не маячили ненавистные фигуры часовых. Нигде ни души. Заглянул в лазарет — тишина: раненые и больные разбрелись. Остались только Степаренко с перебитой ногой и обгоревший радист-стрелок. Далеко ли на костылях убежишь! Но надо уходить. На пути встретили двух женщин, рассказали о себе, о своих мытарствах. Те, не задумываясь оказали товарищам помощь, Надежда Бидниченко укрыла у себя Алексея, а Степаренко остался в семье Тимощенко. Стрелка поселили у соседей. Однако оставаться у добрых, отзывчивых людей стало небезопасно. Гитлеровцы вновь мутной волной захлестнули город. Смирнова переправили в поселок Черногородку, в дом Алексея Мельниченко и Галины Могильной. Степаренко помести ли в больницу. Один из врачей был русский, знал, кто такой Сергей, всячески поддерживал версию о травме: бревно при разгрузке вагонов свалилось на ноги, и человек не смог добраться к семье, живущей в нескольких километрах от города. Присматриваясь к Смирнову Мельниченко понял, что это настоящий мужественный парень, преданный Родине, и связал его с партизанами. Вместе с народными мстителями Алексей громил оккупантов до тех пор, пока жители города не встретили воинов-освободителей 3-го Украинского фронта.

И вот младший лейтенант Смирнов возвратился в родную часть. Для меня встреча с боевым побратимом была вдвойне радостной: ведь он, как и я, попав, казалось бы, и безвыходное положение, делал все возможное В невозможное, чтобы вырваться из кровавых лап бесчувственного зверья и снова взять в руки оружие.

Вскоре командир полка майор Круглов вручил Алексею Смирнову орден Красного Знамени за форсирование Днепра и предоставил отпуск на родину. Но Смирнов от него отказался и попросил разрешения поискать орден и комсомольский билет. Получив добро, Алексей отправился в дорогу. Ориентируясь на карте-двухкилометровке, он обошел десятки населенных пунктов. Безрезультатно. Отчаявшись, хотел возвратиться в часть. Нет! Для него найти две ценности чрезвычайно важно. Вышел к селу Михайловка. Огляделся внимательно. Что-то всплыло знакомое: вот эти строения, деревья, улочка. Около одного дома увидел женщину, коротко рассказал ей, что его привело сюда. Оказалось, она помнила тот вечер, когда фашисты привезли с собой пленного летчика. А вот шалаш давно сожгли.

Алексей начал перелопачивать землю, перемешанную с пеплом. Разминал каждый ком. В руку что-то укололо… Орден! Да, на его ладони лежал закопченный орден. Комсомольского билета не нашел: очевидно, документ сгорел.

Прибыв в полк, Алексей показал находку майору Круглову. Тот попросил назвать номер награды. Смирнов доложил — 29734. Сомнения никакого — орден Отечественной войны II степени принадлежал Алексею.

Мой фронтовой товарищ снова начал поднимать в небо свой грозный штурмовик, совершил на нем семьдесят боевых вылетов, а в памятном 1945-м стал коммунистом…

Весна 1944 года вступала в свои права. Накануне перебазирования на новую точку за Днестром всю ночь валил густой тяжелый снег. Но когда утром в дневную кочевку ушло небо, все вокруг залило ослепительным светом. Сквозь влажную кисею снега, как на фотобумаге, проявлялись черные пятна проталин. Мы летим в направлении Ясс, пересекая извилистую ленту реки. Ее поверхность отливала отшлифованной сталью: Днестр нес свои вешние воды в Черное море.

Экипажи «ильюшиных» приземлялись под городом Бельцы. С нового аэродрома начали совершать разведывательные полеты, бомбили ближние тылы противника, ходили на «свободную охоту». Особый интерес для нас представляла связка железных дорог Кишинев — Яссы. Какое значение имела эта линия для противника, видно из захваченного в архивах немецкого генштаба письма Антонеску, который в марте 1944 года писал Гитлеру:

«…Если противнику, наступающему в направлении Ясс, удастся захватить линию Кишинев — Яссы — Роман, отступление армейской группы «А» и 8-й армии будет совершенно невозможно, если оно не будет начато заблаговременно».

…На разведку вылетали обычно лучшие экипажи, и товарищи, которым поручалось важное и ответственное дело, выполняли его, как правило, успешно.

Стартуем вдвоем с Анатолием Кобзевым. Прикрытие — шестерка ЯКов.

Анатолий — парень бывалый, не раз и не два крылом к крылу мы устраивали с ним «баню» гитлеровцам ври штурмовках. Потомственный туляк, он искусно владел техникой пилотирования (до того, как пересел на ИЛ-2, окончил школу истребителей), умел выжимать из машины все, даже сверх ее возможностей.

На бреющем прошли Унгены. Впереди отчетливо виднелись поросшие кустарником заболоченные участки, а за ними справа тянулась холмистая гряда с отдельными высотками. По лугу, извиваясь змейкой, протекала небольшая речка Жижия. Проскочив над станцией, еще ближе притерлись к земле. Кое-где заговорили зенитки. Железнодорожный состав заметили сразу. Он на всех парах мчал к Унгенам: из окон вагонов, окрашенных в кирпичный цвет, отчетливо виднелись каски фашистов, сзади катились четыре цистерны с горючим. Сразу вспомнился промах Девятьярова: нет, так просто мы с гитлеровскими бандитами не разойдемся!

Посмотрел на Анатолия: прищуренные глаза, сжатые зубы — вот это и надо для боя — ненависть, а в мастерстве ведомого сомневаться не придется. Передаю Анатолию: «Бомбы на сброс с малой высоты». Заходим с боков по ходу поезда, швыряем на эшелон бомбы. Со второй атаки бьем по цистернам, прошиваем эрэсами вагоны. Реактивный снаряд угодил в паровоз: из котла повалило густое облако пара. Горят цистерны, окутанные дегтярно-вишневым облаком. Уцелевшие фашисты бревнами скатываются с насыпи. Набрав высоту, мы любовались своей работой: состав чем-то напоминал змею, разрубленную на части острой лопатой.

Жизнь на аэродроме, где базировалось сразу три полка, не затихала ни на миг. Одни группы штурмовиков уходили на боевое задание, другие возвращались. Зачастую взлетно-посадочная полоса была занята, и приходилось висеть в воздухе, пока не взлетят на ИЛах соседи. На таком «зависании» оказались однажды машины Евгения Буракова и Георгия Мушникова. Посадку им запретили. Вопреки элементарным правилам безопасности, Бураков и Мушников начали ходить над аэродромом на бреющем полете. За художествами летчиков наблюдал прибывший на аэродром командир дивизии Шундриков. Он немедленно вызвал к себе Девятьярова и учинил комэску капитальный разнос.

Батя, естественно, взвинтился. Он, бросив в сердцах на землю шлемофон и планшет, насел на лихачей. Обращение на «вы» означало последний градус гнева Александра Андреевича. Даже комдиву показалось, что он «перегнул палку».

— Потише, Девятьяров, — успокоил Батю Шундриков, — а то быки от нас убегут. (На них молдаване возили воду).

Инцидент, казалось, уже был исчерпан, но тут комдив приказал:

— Девятьяров! Строй свою группу.

Неужели снова какой-то «прокол»?!

Построились. Полковник Шундриков, слегка улыбнувшись, сказал:

— За работой штурмовиков наблюдал командующий фронтом Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев. Оценил ее отлично. Всем и лично товарищу Девятьярову объявил благодарность.

Легкий вздох облегчения прошелестел над строем.

Праздник Первого мая мы встречали на молдавской земле. В гости к нам пришли крестьяне, угостили всех добрым вином, домашней снедью. Выпили за братство, за победу, за мир. Для молдаван он уже пришел, а мы готовились к большим боям, и никто из нас не знал: дойдем ли до заветной цели по имени Победа.