Личное и общественное

Личное и общественное

Свои опасения, что из-за плохого здоровья не сможет полноценно исполнять обязанности министра, А.И. сам же и опроверг. Он отдавал себя работе всего, хотя, действительно, здоровье его по-прежнему оставляло желать лучшего. С годами к астме Александра Ивановича добавились многие другие болезни, типичные для людей его профессии. Частенько стало повышаться давление, доходившее до гипертонического криза, возникала аритмия сердца и т. д. Он был вынужден иногда соглашаться лечь в больницу, обычно в Кремлевскую на улице Калинина. Но бывало это редко, а основную тяжесть борьбы с болезнями А.И. взял на себя самого, как одну из составных частей своей работы. Следуя принципу "исцелись сам", он продолжал изучение методов борьбы со своими болезнями, неплохо научился предупредительными мерами избегать обострений и приступов, помимо дыхательной стал заниматься общеукрепляющей гимнастикой. В результате его работоспособность вопреки возрасту даже повысилась.

А.И. стал больше бывать на свежем воздухе и до и после работы: сначала с сыном, по вечерам, а позже, когда в новых домах вокруг поселились некоторые знакомые, с ними, по утрам. Основным местом прогулок были Патриаршие пруды. Сложился свой кружок, и любители утренних прогулок ходили вокруг пруда и обсуждали животрепещущие проблемы. А.И. и все мы очень любили район, в котором жили, чудесный вид на пруд и сквер, открывавшийся из окон, и долго не соблазнялись на переезд в лучшую, но расположенную в другом месте квартиру.

А вот сменить место загородного отдыха А.И. решился. Министру СССР полагалась государственная дача, поэтому сразу после назначения А.И. из Управления делами СМ поступило предложение сделать выбор. Где-то в марте шестьдесят первого мы с отцом поехали выбирать между Успенским и Горками-10. В Успенском нам, привыкшим в Мурашках к изоляции, не понравилось, поскольку все дачи, а было их очень много, стояли на одном участке. В Горках-10 А.И. предложили дачу под номером 13. Несмотря на несчастливый номер, нам там понравилось: с одной стороны дача примыкала к выездному кругу знаменитого Конного завода? 1, а с противоположной участок круто спускался к долине речки Вяземки, за которой шел огромный луг, кусты, перелески… В общем, природа. Выбор был сделан, и уже в ближайшие выходные семья отправилась на новое место. 20

Двухэтажная дача была построена до войны из цементно-стружечных плит. Стоявший за забором жилой дом, где проживали сотрудники дачного хозяйства и расположенной тут же оранжереи, за такую же конструкцию в народе прозвали "Бумажным домом". Соседей по дачам поначалу никаких не было. С одной стороны был участок дачи номер восемь, где дом после отправки занимавшего его министра сельского хозяйства Бенедиктова послом в Индию начали было ремонтировать, но цементно-стружечные плиты не выдержали такого испытания дача рухнула. Далее за восьмой дачей начинался участок, где проживал тогда Н. М. Шверник, а еще дальше за мостом Рублево-Успенского шоссе через Вяземку была дача под номером 15, также относившаяся к Горкам-10, которой пользовался министр здравоохранения Курашов.

С противоположной стороны к тринадцатому участку примыкала дача номер шесть, предназначавшаяся зампредам. Огромный участок и большой дом с семейным кинозалом, построенный в конструктивистском стиле санатория "Сосны", пустовали. Ранее здесь жил Мацкевич, но после освобождения Хрущевым с должности заместителя Председателя СМ СССР съехал.

По другую сторону шоссе располагалась территория конного завода и еще несколько дач, расположенных по берегу Москвы. Среди них под номером четырнадцать — знаменитая дача Горького. Постоянно там никто не проживал, и она использовалась только изредка, по особым случаям. Один такой случай был летом шестьдесят первого года, когда Ильичев, Сатюков, Аджубей и др. писали на этой даче новую Программу КПСС, назначая наступление коммунизма в нашей стране ровно через двадцать лет.

Через несколько лет соседи у А.И. появились. На шестой даче поселился Леонид Васильевич Смирнов, назначенный зампредом СМ СССР и председателем ВПК. На даче? 15 поселился академик Б. В. Петровский, занявший и пост и дачу своего скончавшегося предшественника Курашова. Леонид Васильевич стал приглашать своих соседей — нас и Петровских — посмотреть кино, так что все стали регулярно встречаться по субботам и воскресеньям. Репертуаром заведовал Олег — сын Леонида Васильевича. Эти встречи, несмотря на регулярность, к дружбе не привели и за рамки просмотров кинофильмов в общем не вышли. Слишком разные были люди, со своей предысторией, со своим кругом общения, со своими привычками и пристрастиями. Смирновы увлеклись верховой ездой, пройдя обучение на конном заводе. А.И. же, да и никому из его семьи, это и в голову никогда не приходило, и все по-прежнему совершали по выходным длительные, по пять-десять километров прогулки по прекрасным окрестным лесам. Иногда на просеке нас обгоняла кавалькада Смирновых, сопровождаемых тренером: сам Леонид Васильевич, его супруга Галина Николаевна, Олег и дочь Юлия. Петровским же ходить гулять в нашу сторону было далековато, да и неудобно — по шоссе.

Свои компании на новой даче собирались очень редко и то поначалу. Наиболее выдающимся событием в этом роде стала свадьба дочери А.И. Ирины, когда собрался целый автобус гостей из молодежи. Хозяин был в ударе и провел все с блеском, особенно после того, как автобус, увозивший гостей, вдруг вернулся на буксире. Пришлось А.И. всю ночь развлекать гостей на пару с одной из них — киноактрисой М. Дроздовской (с той разницей, что для последней это было обычным делом). Пикантность ситуации была в том, что автобус сломался посреди ночи как раз у поворота дороги к даче Хрущева, и бдительная охрана тут же стала выяснять ситуацию, заподозрив нехорошее, а разобравшись срочно отправила всех обратно на буксире у первой же машины.

Иногда поначалу продолжали собираться с родственниками и старыми друзьями на день рождения жены. Как-то приехал с семьей В. Н. Челомей, живший неподалеку. Владимир Николаевич был в гостях у А.И. первый раз. Хотя и были они соседями по дому долгие годы, но какого-либо общения вне работы кроме "здравствуйте — до свидания" тогда не было. К описываемому моменту Челомей, правда, уже не жил на четвертом этаже дома пять по Малому Пионерскому переулку. Он переехал в новый дом номер три, построенный впритык к пятому на месте двух ветхих домишек. Еще через несколько лет он вновь переехал, на этот раз на противоположную сторону Патриаршего пруда на Малую Бронную в новый цековский дом. Разъехавшись, хотя и недалеко, бывшие соседи несколько лет пересекались во время отпуска в Крыму, где завязались более тесные отношения. Челомей был в фаворе, удачно создав крылатые ракеты для вооружения военно-морского флота, и, используя связи с моряками, устраивал иногда морские прогулки на катере.

Тот прием на даче оказался очень непринужденным и веселым, А.И., так же как и на свадьбе дочери, сел за пианино и с большим чувством выдал кое-что из своего репертуара, чтобы гости потанцевали. Челомей сам прекрасно играл на фортепьяно, и в доме не Патриарших с деревянными перекрытиями и прекрасной слышимостью мы частенько могли в этом убедиться даже через этаж. Владимир Николаевич решил было тоже сесть за инструмент, но, немного поиграв, остановился. Вспоминая впоследствии эту встречу, он признался, что имея большое превосходство в мастерстве и прекрасный классический репертуар, в тот день и в той обстановке сразу осознал: сравнение по эмоциональному воздействию на публику было не в его пользу.

Для А.И. при его болезнях основным критерием выбора мест отдыха было самочувствие и возможность подлечиться. Так было при смене дач, то же и с отпусками. Насыщенный влагой летний воздух Кавказа был малоподходящим; Кисловодск, куда он частенько ездил, тоже был забракован, поскольку разреженный горный воздух вызывал обострение гипертонической болезни. Так и остался наиболее подходящим местом Крым, сочетающий сухость степного воздуха с целебными ионами от черноморских йодистых водорослей и соленой воды. Вначале это был Мисхор, потом довольно долго Нижняя Ореанда.

Этот санаторий располагался в прекрасном старинном парке, оставшемся от сгоревшего дворца великого князя Константина, недалеко от Ливадии — резиденции Николая II. Место стало пользоваться популярностью с тех пор, как к построенному после войны корпусу "Люкс" (на "сорок коек", как было написано в одной из книг сороковых годов по архитектуре, а на самом деле с двадцатью шикарными двух- и трехкомнатными номерами) добавился в пятьдесят восьмом году новый многоместный главный корпус и несколько коттеджей. Но в начале шестидесятых главной притягательной силой для направлявшихся туда в летний отпуск министров и прочих высокопоставленных чиновников было то, что на госдаче между Ливадией, отданной в распоряжение трудящихся, и Нижней Ореандой стал отдыхать "наш Никита Сергеевич". Сталин, как известно, предпочитал Кавказ, и тогда все тянулись в Сочи или в Гагры, тем более, что Крым был обжит санаториями и домами отдыха гораздо меньше.

А.И. впервые побывал в Нижней Ореанде с женой и сыном в пятьдесят восьмом, а в шестидесятом году туда отправились всей семьей — в первый раз!

Хрущев в своей вышитой украинской рубашке и соломенной шляпе любил приходить в Нижнюю Ореанду посмотреть, как отдыхающие играют в волейбол, а иногда и самому устроить прием у себя на даче, или в горах за Ялтой во дворце Александра III. А.И. тоже бывал с женой на этих приемах, когда стал министром. Запомнился рассказ, что на вечере в застолье пели песни и среди них любимую отцом "По диким степям Забайкалья" (когда ему приходилось укладывать меня спать в раннем детстве, то именно она использовалась в качестве колыбельной, наряду с "Белая гвардия, черный барон снова готовят нам царский трон"). На этот раз Никита Сергеевич остановил пение гостей и сказал, что у этой песни есть другие слова, и запел сам на ту же мелодию песню о шахтере. Но бывали там и серьезные совещания по важнейшим вопросам, благо все были под рукой.

Министры и генеральные конструкторы жили в корпусе "Люкс" своей отдельной колонией и со своей столовой. Встречи, проводы, иногда пикники в Крымском заповеднике с ухой из наловленной тут же форели. А.И. предпочитал общество конструкторов-ракетчиков, с некоторыми из которых были связаны еще свежие в памяти поездки в Тюра-Там. Королев, Янгель, Бармин, Челомей — вот славные имена этих компаний. Среди министров это были и свои оборонщики: Дементьев, Зверев, Славский, а также Министр высшего и среднего образования В. П. Елютин и Председатель Государственного комитета по нефтехимии В. С. Федоров. Были здесь конечно и другие имена, но реже.

В шестьдесят седьмом А.И. побывал в Форосе, но не в цековском санатории, а в расположенном несколько западнее местечке Тессели. Помимо дачи, в которой жил когда-то Горький, и где теперь размещался клуб и столовая, там построили еще два небольших жилых корпуса для отдыхающих. Было их немного. В тот раз это были академики Миллионщиков и Семенов, управляющий делами ЦК Григорян, председатель Комитета советских женщин Н. В. Попова. Нина Васильевна была со всей семьей, включая дочку с ее мужем — кинорежиссеров Григорьевых — и внука Васечку, ныне всем известного продюсера телепрограммы "Куклы" на НТВ, именующего себя Basille Grigoryeff.

В столовой Шокины оказались соседями по столу с Николаем Николаевичем Семеновым, лауреатом Нобелевской премии, известнейшим ученым, и его женой Натальей Николаевной. А.И. был знаком с академиком, встречаясь с ним на различных совещаниях, съездах и т. д… Обстановка за столом была естественной и непринужденной, собеседники находили общий язык на любые темы: от исторических и технических — до смешных историй из собственной жизни и анекдотов. Наталья Николаевна на всякий случай внимательно отслеживала взаимоотношения мужа с существенно более молодой и симпатичной соседкой по столу. Как выяснилось впоследствии, ее опасения были небеспочвенны, хотя и не имели отношения к данному случаю: Николай Николаевич, которому было уже за семьдесят, ушел таки от нее к одной из своих сотрудниц.

Отдых отдыхом, но основная жизнь шла в Москве, и однажды А.И. решился на смену квартиры. В поздние хрущевские времена наряду с "хрущобами" возобновилось строительство "элитных домов". Первый такой дом был построен на улице Станиславского (в Леонтьевском переулке). Некоторое время спустя начали строить еще один на улице Алексея Толстого (Спиридоновке) рядом со знаменитым Морозовским особняком. Мы с отцом часто во время прогулок заходили на стройплощадку, возникшую на месте снесенного старинного дворянского дома, и удивлялись казавшемуся необычным плану фундамента.

Вскоре там вырос кирпичный красавец-дом, и у супруги А.И. возникло желание переехать жить туда. Сам он был не очень расположен заниматься квартирным вопросом, но напору семьи противостоять не сумел и был вынужден начать ходить "по инстанциям". "Инстанция", правда, была одна — Алексей Николаевич Косыгин, новый Председатель Совмина СССР (дело было в 1965 году). Когда А.И. пришел к Косыгину со своим заявлением, тот воспринял его довольно раздраженно:

- Что вы все лезете в этот дом?

- Я живу в своей квартире с тридцать восьмого года и ни разу не обращался с такими просьбами.

- Я тоже живу в своей квартире с сорокового года, — отпарировал было Алексей Николаевич, но просьбу все-таки уважил, и в феврале 1966 года в семье Шокиных состоялось новоселье в трехкомнатной квартире — опять на втором этаже.

В доме 15 по улице Алексея Толстого получили себе квартиры высшие партийные деятели: Мазуров, Кириленко, Пельше, Полянский, Микоян, поэтому дом охранялся "девяткой" КГБ. Самым знаменитым и наиболее для нас интересным соседом был маршал Г. К. Жуков, также получивший квартиру в этом доме. Бывал он там нечасто, проводя большую часть времени на даче, но однажды утром мне довелось увидеть его: небольшого роста, в шинели, он энергично шел по дорожке от улицы, где остановился его ЗиС-110, к подъезду, внимательно оглядывая все, что было впереди (в том числе и меня) суровым взглядом.

К седьмому десятку лет жизни А.И. подошел бодрым человеком, приятным в общении, с широким кругом интересов. Где бы он не был в поездке, он старался выкроить время, чтобы познакомиться с местными достопримечательностями, и любил потом делиться своими новыми знаниями. Как-то мы были вместе в Ленинграде в конце шестидесятых годов и вечером пошли погулять по городу, благо световой день там длинный. Прогулка была незабываемой. Пожалуй, я впервые увидел этот город совсем по-другому — так много он мне нарассказывал.

А.И. вообще был замечательным рассказчиком. Многие из его устных рассказов приведены здесь, но к сожалению только по сюжетам, так как его манера рассказывать, интонации, а иногда и мимика непередаваемы. Многие сюжеты забылись, и если бы кто-то из слушавших их и прочитавший эту книгу что-то вспомнил еще, то автор был бы очень рад получить эти воспоминания для пополнения материалов об А.И.

Рассказы не ограничивались только воспоминаниями из собственной жизни. Детям и внукам он порой сочинял сказки, причем персонажи их и сюжеты с годами менялись. Мне доставляли огромное удовольствие его сказки про черта, дедку Репку и бабку Агапку и запорожских казаков. В основе его импровизаций с продолжениями лежали конечно же "Вечера на хуторе близь Диканьки" Гоголя, но я их по малости лет еще не читал, а когда лет в десять стал читать, то показались они мне скучными и неинтересными по сравнению с лихими приключениями героев А.И… Цикл рассказов для внуков шел уже с другим отрицательным героем — им стал колдун Дун-Дун.

А тогда в Ленинграде, рассказывая о городе, он вдруг сказал: "А ведь где-то здесь убили Распутина".

По-видимому дедуктивным методом он определил, что именно Дом учителя является бывшим особняком Феликса Юсупова. Мы вошли в здание, где гремела музыка — шел бал учителей. Его депутатский значок вызывал уважение и местным начальством нам было подтверждено, что да, здесь, вот тот самый "шестигранник", откуда Распутина провели в подвал вместо комнат и т. д…

Еще в детстве А.И. увлекся футболом — новой тогда, модной игрой — и частенько гонял с товарищами мяч во дворе или на плацу Чернышевских казарм. Повзрослев, стал ходить на расположенный неподалеку, на Калужской, стадион Замоскворецкого клуба спорта посмотреть на хозяев поля — лучшую в двадцатые годы московскую команду. Но однажды он увидел на поле игроков другой команды — братьев Старостиных с Красной Пресни — и был восхищен. Покоренный на всю жизнь их игрой А.И. в результате стал болельщиком московского "Спартака". Правда, на стадион в пятидесятые-шестидесятые годы не ходил, предпочитая смотреть игры дома по телевизору, благо такую возможность имел наверное с самой первой трансляции со стадиона.

Когда по телевидению стали показывать еще и хоккейные матчи, то поначалу интерес у А.И. они не вызвали, и сердце его оставалось с футболом. Я в детстве болельщиком не был, но, когда начал учиться в университете, поневоле заразился тогдашним увлечением молодежи хоккеем. Этому наверное способствовало еще и то, что С. Я. училась в школе в одном классе со знаменитым нападающим из тройки Боброва Евгением Бабичем. Я стал по наследству болельщиком "Спартака", начал ходить на игры во Дворец Спорта и постепенно приучил А.И. и к этой игре. Он тоже увлекся и даже стал ходить со мной на стадион, выхлопотав пропуск в ложу "А". Болельщиком он был страстным, но с рассудком, всегда осознавая, что это всего лишь игра. Как-то, находясь в больнице (Кремлевской), он рассказал мне при посещении, что накануне с одним из его больных коллег в результате просмотра матча случился инфаркт. С А.И. такого быть не могло, хотя при его горячности давление от болельщицких страстей могло и подняться.

Все его увлечения так или иначе были частью огромного стремления к новым знаниям, которое было характерно для А.И. на протяжении всей его жизни и с годами не только не уменьшалось, а скорее еще и увеличивалось, далеко выходя за чисто профессиональные рамки (с огромным интересом прочитал он, например, книгу В. Шкловского "Вселенная, жизнь, разум" сразу после ее выхода в шестидесятые годы). Основным источником пополнения знаний были научно-популярные журналы. Сначала это было "Знание-сила", какое-то время "Природа", затем к ним добавилась "Наука и жизнь", которую он прочитывал едва ли не от корки до корки. Еще позже для внуков он стал выписывать журнал "Квант" и переводной вариант американского Nature, но прочитывал их главным образом сам.

К этому надо добавить, что интенсивное чтение специальной литературы и ежедневных закрытых сборников ТАСС, рассылавшихся по списку, вовсе не исключало чтение художественной литературы. Ее А.И. тоже читал всегда много, и всех авторов перечислить невозможно. Предпочитал русскую литературу, хотя иногда читал и зарубежную классику и даже современных авторов. Многое было привито ему со школьных времен. Он любил, например, читать наизусть из "Евгения Онегина". При высказываниях жены или кого-либо еще о знакомых девушках или женщинах в подходящем месте мог процитировать:

Грустна, печальна, молчалива,

Как лань лесная боязлива… и т. д.

Любил Пушкина всего, так же как и Гоголя, и перечитывал. В домашней библиотеке были прекрасные издания их сочинений: Пушкина 1937 г. и дореволюционный однотомник Гоголя с прекрасными иллюстрациями, к сожалению украденные с дачи в Мурашках. Собирательство домашней библиотеки велось систематически и в ней были практически все подписные издания писателей русской классической литературы. И не просто были, а читались и перечитывались. Очень любил А.И. юмористические рассказы Чехова, предпочитая их его более серьезным произведениям, а тем более пьесам. Но вот Зощенко ему нравился не очень — он считал его пустым. Очень ценил язык прозы, поэтому любил читать Толстого, Горького, а с шестидесятых годов любимым его автором стал Бунин. Он приобретал по мере выхода все издания его собраний сочинений, находя все новые произведения. Высоко оценил он и язык Паустовского, прочитав по моему совету "Повесть о жизни". Мы читали по очереди приходившие тома подписного издания и обсуждали прочитанное. Мой юношеский восторг был несколько охлажден отношением А.И. к герою этого произведения (да и к автору) как к миросозерцателю с уклоном в безделье, но книга ему понравилась.

Еще одним любимым произведением стал прочитанный в "Новом мире" "Театральный роман" Булгакова. Здесь в восприятии А.И. переплелись и любовь к литературе, и любовь к театру и к хорошо узнаваемым персонажам этой книги. К "Мастеру и Маргарите" он отнесся без особого восторга, зато с удовольствием прочитал в конце шестидесятых самиздатовское "Собачье сердце", которое я принес ему от друзей-студентов. Выборочно читал он и современных авторов: от "Затоваренной бочкотары" Аксенова и книг Солженицына, включая запрещенные "Раковый корпус" и "В круге первом" до "Любови и ненависти" Шевцова… Нельзя сказать, чтобы он очень увлекался детективами, но в круг чтения они входили тоже. Фантастику не любил, возможно потому, что ему на работе хватало фантастических идей, которые нужно было воплощать в жизнь.

В начале 1969 года в жизни А.И. произошли серьезные осложнения. Жена самостоятельно (хотя и проходила ежегодные диспансеризации в Первой поликлинике 4-го Главного управления) обнаружила у себя подозрительные новообразования и обратилась к лечащему врачу. У нее оказался рак груди, и немедленно была проведена операция, очень тяжелая, удалять пришлось много. Больной истинный диагноз, естественно, не сообщили, но мужу сказали. Хотя А.И. мужественно успокаивал жену, на самом деле он пережил это известие очень тяжело.

Они прожили вместе уже тридцать лет. Поначалу разница в возрасте и в положении вызывала у Симы робость, и какое-то время она продолжала называть своего мужа на "Вы" и по имени-отчеству, по-прежнему видя в нем большое заводское начальство. Да и он, воспитанник Ивана Акинфиевича, был суров и непреклонен. Работать жене он не разрешал, возложив на нее обязанности по дому, да еще мог и не разговаривать по неделям, из-за каких-то недостатков в ведении хозяйства. Однако с возрастом его характер смягчался (не без влияния жены), а ее — укреплялся, и влияние С. Я. на семейный уклад становилось все более определяющим. Воспитанная в советской школе уже в тридцатые годы, она очень стремилась к культуре, знаниям, много читала, следила за событиями культурной жизни, да и политическую не пропускала мимо себя. Забота о поддержании культурного уровня и мужа и семьи лежала на С. Я., которая и определяла, что нужно посмотреть, куда сходить с мужем и детьми.

Старались не пропустить всего мало-мальски интересного. Были на первых (ночных!) концертах Вертинского после его возвращения на Родину, были на одном из первых выступлений в Москве Ираклия Андронникова, начавшего свой путь на эстраде с "Устными рассказами", не пропустили ни одной гастроли театра А. Райкина в Москве. Муж не был просто пассивным спутником своей жены, их вкусы частенько расходились. У него склонность в театральном искусстве была к русской классике в постановках МХАТа и Малого театра. С детских лет врезалась ему в память пьеса "Дети Ванюшина", которая в пятидесятых-шестидесятых годах в Москве не шла.

В актерской игре он не любил форсирования и по этой причине не признавал М. А. Ульянова ("Вечно он орет", — так о нем отзывался А.И., особенно после фильма "Председатель").

Очень любили балет и следили за восхождением новых звезд, довольно тонко оценивая и техническую и эмоциональную сторону мастерства. А какие были имена! Майя Плисецкая, Нинель Кургапкина, Наталья Бессмертнова… Особенно "болели" за успехи восходившей Нади Павловой. К оперному искусству А.И. относился гораздо более прохладно, хотя любил слушать и Козловского, и Лемешева, и Пирогова, и Михайлова в концертах. Он не был меломаном, способным, не отвлекаясь, часами слушать музыку. В молодые годы музыка была для А.И. только средством развлечения, или необходимым элементом танцев. Соответственно и музыкальные познания этим ограничивались. Он знал много песен, которые иногда напевал в хорошем настроении, или что-нибудь мастеря: и русские народные, и комсомольские, и из кинофильмов, и утесовские, включая "Гоп со смыком" и "С одесского кичмана", и та же "Мурка". В качестве колыбельных использовались "По диким степям Забайкалья", "Спят курганы темные", "Белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон", а иногда и "По военной дороге шел в борьбе и тревоге… " Еще одну песню я слышал только в его исполнении: "На острова летит машина". Это был осовремененный вариант песни "Вот мчится тройка почтовая", в которой вместо ямщика главным героем выступал водитель таксомотора.

Во время войны у супругов собралась очень неплохая коллекция пластинок: Шульженко, Виноградов, Козин, Утесов, Русланова, старинные вальсы и многое другое. Часть этих пластинок на этикетке имела штамп "Обменный фонд. Продаже не подлежит". Несмотря на наличие патефона и радиолы, просто для себя они никогда эти пластинки, на моей памяти, не заводили, а только когда приходили гости.

Уже после войны появился магнитофон — очень большая редкость по тому времени. Использовался он только для домашних записей. Там были записаны некоторые шлягеры из репертуара А.И., и среди них — "Как на барже номер восемь, умпа-ри-ра-ра-ра, мы служили с другом Костей, ум-па-ри-ра-ра. " и далее в таком же духе.

Другой более совершенный магнитофон был привезен из Америки в 1956 году, и поначалу тоже использовался А.И. для этих же целей: домашних записей, но на сей раз репертуар был посерьезней — возраст! Сам он вообще ничего не исполнял, только раз встрял в дуэт сестер Филатовых (жены и ее сестры), певших шульженковскую "Сорвала я цветок полевой", громко дополнив своим голосом заключительную фразу: "Ты учти, что немало других на меня обращают внимание!".

В середине пятидесятых годов коллекция пластинок была разово сильно расширена за счет приобретенных "по списку". В выборе участвовала вся семья, и по настоянию дочери Ирины купили много записей классической музыки. Потом частенько устраивались семейные прослушивания этих пластинок, и к самым любимым А.И. быстро попали сонаты Бетховена…

С болезнью жены сложившийся уклад семейной жизни сильно пострадал, а частично разрушился, и вся последующая жизнь А.И. была во многом подчинена борьбе за жизнь близкого человека. Психологические последствия операции были для жены даже более тяжелыми, чем физические. Здесь сочетались страшные подозрения по диагнозу с ощущением своей наставшей вдруг неполноценности. А.И. в первую очередь постарался помочь жене преодолеть это психологическое состояние, используя внушение, стараясь отвлечь всевозможными путешествиями и с ним, и самостоятельно. В эти годы он стал часто брать жену в поездки по стране и за границу. Он изыскивал новейшие средства, среди которых были и сверхочищенный керосин, и препараты из акульих плавников и жуткая микстура АУ-8 с отвратительным запахом (и вкусом) сгнивших пищевых отбросов, пытался найти врачей-чудодеев у нас и за рубежом. В том, что Серафима Яковлевна прожила еще тринадцать лет, перенеся при этом еще две операции по тому же поводу, главными были заслуги ее мужа. А ведь он был уже далеко не молод, сам серьезно болен и страшно загружен работой.

Когда в 1970 году А.И. предложили другую дачу в Петрово-Дальнем, то А.И. принял решение переехать туда. Этому способствовали два обстоятельства: смена обстановки для жены, и более подходящие для его астмы климатические условия — громадные сосны и дубы, росшие на участке свидетельствовали о сухом воздухе. Эта дача?6 предназначалась для зампредов, рубленный дом был получше и побольше, чем в Горках-10, с роскошным большим бильярдом.

Дачное хозяйство там было тогда небольшое, всего четыре дачи на громадном участке в бывшем парке усадьбы Голицыных, выходившем к берегу Истры. В самой усадьбе в барском доме и флигелях размещался пансионат Министерства здравоохранения СССР. На соседнем участке, в таком же как у А.И. доме, жил заместитель Председателя Совмина СССР М. А. Лесечко, а еще дальше — пенсионер союзного значения Н. С. Хрущев. На четвертом участке, огромном, по площади как три остальных вместе, стоял каменный дом, где раньше жил Министр финансов СССР А. Г. Зверев. Некоторое время участок пустовал, а затем на этой территории построили еще несколько рубленных домов для министров по типовому проекту успенских дач, и там поселились вышедший в 1973 году на пенсию бывший член Политбюро ЦК КПСС Г. Н. Воронов, Министр угольной промышленности Б. Ф. Братченко, Министр газовой промышленности С. А. Оруджев, новый Министр радиопромышленности П. С. Плешаков, Министр связи Н. В. Талызин. Последний через несколько лет стал зампредом и переехал в бывшую дачу Зверева.

Для развлечения дачников был клуб с кинозалом и бильярдом. Кино показывали по выходным, а летом еще и по средам, но А.И. никогда в клуб не ходил, сколько мы его не звали.

Никита Сергеевич тоже в клуб не ходил, хотя все члены его семьи бывали там регулярно. Мы вообще его ни разу не видели, только дворник Иван Дмитриевич Комиссаров, переселившийся с нами из Горок, как-то удосужился побеседовать с Хрущевым, прогуливавшимся по дороге мимо ворот шестой дачи. После кончины Никиты Сергеевича и выезда с дачи родственников она была снесена буквально в три дня. Пару лет на участке лежали одни руины, а потом территорию расширили вплоть до Москвы-реки и построили пансионат Совета Министров СССР.

Вообще-то кино А.И. любил и, бывая в санаториях или домах отдыха, да и в Горках он себе в этом удовольствии не отказывал. В детстве бегал смотреть Гарольда Ллойда, Бастера Китона, Чарли Чаплина и других комиков, тогдашние "ужастики" про Фантомаса и прочие. Так же, как в театральном искусстве, предпочитал "актерские" фильмы "режиссерским". Самым любимым фильмом А.И., по его собственному признанию, была "Свадьба" по Чехову режиссера И. Анненского с великолепным ансамблем звезд советского театра и кино: Грибовым, Раневской, Гариным, Яншиным, Мартинсоном, Марецкой, Зоей Федоровой, Свердлиным… А.И. старался не пропускать ни одного его показа по телевидению.

В пятидесятые годы они с женой часто ходили в кинотеатры, был у них одно время пропуск и в Дом кино, размещавшийся тогда в нынешней гостинице "Советская". Они просмотрели весь поток итальянских и французских фильмов, прорвавшийся после почти десятилетнего перерыва на наши экраны. Не прошли они и мимо такого яркого события, как приезд в Советский Союз Ива Монтана и Симоны Синьоре, перипетии которого были впоследствии довольно едко высмеяны в самиздатовской сатирической поэме В. Полякова. Супруги Шокины побывали на концерте французского певца, а позже на встрече Нового года в Кремле, куда были приглашены Mr Монтан и Симона Синьоре, С. Я. взяла у них автографы. Иногда ходили в кино всей семьей. Так мы смотрели "Солдата Ивана Бровкина", "Карнавальную ночь", "Девчат"…

Причины замкнутого образа жизни на даче в Петрово-Дальнем были другие. Сначала это была солидарность с женой, еще не оправившейся от психологической травмы, а потом уже просто потому, что общаться ни с кем из перечисленных выше лиц ему не хотелось. С возрастом он все больше разочаровывался в способностях большинства своих коллег к государственному мышлению и деятельности, даже отдавая многим из них должное по чисто человеческим качествам.

В октябре 1969 года, только чуть-чуть отойдя от удара, нанесенного болезнью жены, А.И. отмечал шестидесятилетие — мероприятие, как известно, для любого человека почти официальное. В день рождения он принимал поздравления в своем кабинете. Кого здесь только не было! Министры-коллеги по оборонке, академики, старые товарищи-сослуживцы… Речи, адреса, подарки.

Два дня спустя на даче московских властей в Крылатском состоялся банкет. Рядом с виновником торжества сидела С. Я., едва ли не впервые после операции вышедшая на люди, здесь же самые почетные гости, среди которых запомнились Председатель Моссовета В. Ф. Промыслов, В. Д. Калмыков, Л. В. Смирнов, Б. В. Петровский, вообще столов сплошь усаженных гостями было очень много. Звучали тосты и здравицы, но меня тогда поразил старый товарищ А.И., а в то время его заместитель А. А. Розанов. Он вел стол и сам произнес тост за процветание Зеленограда и переименовании его в конечном итоге в Шокинград! До тех пор я нигде не слышал такого — даже в шутку, хотя, оказывается, такое прозвище, отдававшее смесью иронии с уважением, имело довольно распространенное хождение.

Власти тоже сделали свой скромный подарок, наградив четвертым орденом Ленина, но А.И., не имевший разве что "Знака Почета", давно уже был равнодушен и к орденам, и к медалям.

Привлекательным для него оставались разве только звание Героя Социалистического Труда или лауреата Ленинской премии, которые как бы подтянули оценку заслуг всех электронщиков до уровня других отраслей, почти сплошь возглавлявшихся Героями. Однако руководство Оборонного отдела ЦК, пока его возглавлял И. Д. Сербин, старалось этому воспрепятствовать.

Как руководитель А.И. вырос в годы, когда вмешательство аппарата ЦК в дела промышленности практически не было, да и сам этот аппарат был слаб и малочислен. Достаточно вспомнить, что одним из пунктов обвинения Берии было принижение роли ЦК, область деятельности которому он предлагал роль ограничить вопросами идеологии и кадров. Резкое увеличение численности и влиятельности партийного аппарата началось после разгрома в 1957 году "антипартийной группы" Молотова, Маленкова и Кагановича и по времени примерно совпадает с созданием совнархозов. После снятия Хрущева и разделения постов Первого секретаря ЦК и Председателя Совмина совнархозы были ликвидированы, но партийный аппарат не только не ослаб, а превратился в мощнейшую параллельную властную структуру, которая пыталась всем руководить, не неся ни за что ответственности.

А.И. такие дополнительные начальники были не нужны, тем более, что в 1966 году на XXIII съезде КПСС его избрали членом ЦК, и смиряться перед ними он не собирался. В силу своего характера министр электронной промышленности СССР вел себя слишком независимо и в вопросах организации работы отрасли, и в кадровой политике, да и на язык был несдержан.

Звонит ему, например, заместитель Сербина Зорин:

- Мы в ЦК решили…

- Кто это вы? ЦК это мы, его члены, а вы — аппарат!

Когда-то между А.И. и Сербиным пробежала кошка; вредный характер последнего отмечают все, кто с ним сталкивался, у первого характер тоже исключал возможность идти на поклон, а подыскать в деятельности А.И. недостатки или упущения было проще простого — любители пожаловаться на отставание элементной базы всегда были под рукой.

Доносы на А.И. писали многие. Читатель, надеюсь, помнит, как его вызывали на Лубянку, как писала в "Правде" М. Шагинян. Это продолжалось и теперь, когда он стал министром. Если бы доносы писали только смежники, это было бы полбеды, — гораздо хуже было то, что писали вроде бы свои. Еще в шестьдесят четвертом году Ф. Г. Старос, обиженный, что не стал Генеральным директором Научного Центра вместе со своим заместителем И. Бергом написал Хрущеву о том, как его "затирают" в ГКЭТ. Хрущева в этот момент сняли, бумагу переслали А.И., но он, ценя деловые качества Староса и понимая его наивность в отношении советской действительности, ограничился легкой воспитательной работой. Ни о каком преследовании, как это иногда любят сегодня расписывать, и речи не было. Наоборот, А.И. защищал начальника КБ-2 от недоброжелательного отношения со стороны Г. В. Романова, первого секретаря Ленинградского обком, для которого вся научная деятельность КБ-2 меркла перед мнимыми и действительными кадровыми грехами Староса, хотя истинной подоплекой конечно же была поддержка ставшего опальным Хрущева. Только благодаря мощному сопротивлению министра, Старос остался на своем посту. Ему были предоставлены все возможности для того, чтобы довести до конца свои работы, и он в конечном итоге создал на основе своей УМ-1 боевую информационно-управляющую систему (БИУС) "Узел" для дизельных подводных лодок проектов 641Б и 877, был удостоен звания лауреата Государственной премии. Не сразу, но Старос все это понял, и когда был уже сотрудником Дальневосточного отделения АН СССР, слал А.И. из Владивостока собственноручно нарисованные, написанные на английском языке поздравления с Новым годом.

Еще один случай крупных неприятностей А.И. связан с одним из ведущих и много знающих разработчиков СВЧ-приборов А. П. Федосеевым. Его имя, несмотря на закрытость тематики, было известно в научных кругах, фигурировало в энциклопедиях. Был он, что называется, не выездной и в 1972 году обратился к министру с просьбой разрешить ему загранкомандировку.

А.И. была свойственна чуткость к людям и их заботам. С просьбами личного характера к нему обращалось очень много людей: и родственники, и знакомые, и бывшие сослуживцы, и, естественно, работники отрасли. Несмотря на то, что он зачастую уставал от этих просьб, зная, что далеко не всегда мог существенно помочь, поскольку чаще всего речь шла о жилье, он старался людям не отказывать и попытаться сделать все, что было в его силах. Тем более было приятно, когда приходило вот такое, например, письмо:

"Многоуважаемый Александр Иванович!

Нет человеческих сил передать Вам свою огромную благодарность за Ваше чуткое отношение к решению моего вопроса.

Я обратился к Вам, когда Вы посетили наше предприятие в городе Зеленограде. Мне было не совсем удобно, так как я был в рабочей спецовке, но несмотря на это Вы внимательно выслушали меня и обещали помочь в моей просьбе.

Теперь о себе. Я служил в погран. войсках. Был случай, когда на моем участке перешел границу нарушитель. Я получил боевой приказ: в зимнее время преследовать нарушителя, будучи одетым в теплую одежду, мне было не успеть за нарушителем, я принял решение: снял с себя все теплое, и в одних носках, в гимнастерке и брюках по снегу догнал и задержал нарушителя, за что получил благодарность командования военного округа.

После чего меня забрали в военный госпиталь, где, пролежав 3 месяца, поправив немного свое здоровье, был демобилизован из погран. войск и вернулся в Москву. Кроме всего описанного до болезни был спортсменом, защищал честь Родины в некоторых странах народной демократии, президенты этих стран принимали нашу спортивную делегацию и выражали удовлетворение нашим успехам. Я пишу Вам об этом для того, чтобы Вы знали, что принятое Вами решение не ошибочное. Я хочу заверить Вас, что еще больше приложу сил и старания, чтобы в лице всего коллектива оправдать Ваше доверие. Я и моя семья относим Вашу простоту и чуткость к высоким идеям ленинского стиля в работе.

В заключение еще раз просим всей семьей принять нашу семейную признательность. Хотим поздравить с 51 годовщиной Великой Октябрьской Социалистической Революции Вас, Александр Иванович, Вашу супругу, Ваших детей преданных ленинской партии. Всегда и всю жизнь будем помнить всей семьей о преданном и чутком ленинце — министре электронной промышленности товарище Шокине Александре Ивановиче.

Слесарь з-да "Пьезоэлемент"

Сазонов Валерий Васильевич

Жена Сазонова Алевтина Федоровна

Дочь Сазонова Марина Валерьевна

26 октября 1968 г. "

Скорее всего, речь здесь тоже шла о типичном случае квартиры. Неудивительным было, что А.И. заговорил с человеком в рабочей спецовке — он всегда так делал при посещении предприятий. Неудивительно и то, что он постарался помочь человеку и помог. Неудивительно также, что человек оказался порядочным и заслуженным, гордым за свою биографию — большинство людей именно такие. Пожалуй, самым удивительным в этом письме мне показалось, что рядовой пограничник тех лет прекрасно знал, каким образом лучше всего выполнить свой долг при преследовании нарушителя. Сегодня даже не все генералы спецслужб это знают.

И к доктору технических наук Федосееву А.И. проявил такую же чуткость. Федосеев был одним из главных разработчиков магнетронов, выпускавшихся в большом количестве на разных заводах и шедшими на комплектацию наземных и бортовых радиолокационных станций. Он работал на "Светлане", в Новосибирске, во Фрязино, а последнее время возглавлял коллектив из пятисот человек в новом НИИ на юго-западе Москвы (НИИ "Титан").

Федосееву очень нужно было выехать за границу. Вот как он сам об этом рассказывает в недавнем интервью "Огоньку":

"<… >И тогда я написал письмо министру электротехнической <так в тексте, правильно, конечно, "электронной" > промышленности Александру Ивановичу Шокину. Я знал его еще тогда, когда он был безвестным инженером. И он считал, что знал меня. Во всяком случае, после моего письма, в котором я описал все свои злоключения с несостоявшимися поездками, он сразу принял меры. Меня срочно вызвали в иностранный отдел министерства и сказали, что я, буквально через неделю, в составе советской делегации вылетаю в Париж на международную авиационную выставку. Шокин снял кого-то из делегации и поставил меня".

Он был уже не молод — 61 год, в Москве у него оставались жена, сын двадцати семи лет и дочь. Разрешая ему командировку за границу, министр и это обстоятельство наверное принимал во внимание.

А оказалось, что уже лет десять Федосеев жил идеей сбежать на Запад, скрывая это абсолютно от всех, едва ли не от себя самого. На шестой день пребывания в Париже, он, оказавшись на несколько минут один, сбежал от своего компаньона и начальника И. Т. Якименко (начальника 1-го главного управления МЭП, ведавшего вакуумной СВЧ-техникой) направился в посольство Англии.

Последствия были очень серьезные, поскольку предатель был осведомлен о "святая святых" — рабочих частотах радиолокационной техники, систем государственного опознавания и многих других совершенно секретных вещах. Для непосвященных сообщу, что, например, направлявшиеся во Вьетнам, или арабские страны системы ПВО, отличались от применяемых в советских войсках даже диапазоном излучаемых радиоволн. На складах вооруженных сил лежали под бдительной охраной магнетроны военного времени, которые в случае начала войны устанавливаются в радиолокационных станциях. После побега Федосеева их нужно было заменять и перенастраивать и работа эта заняла многие годы. Была также изменена так называемая дислокация многих оборонных предприятий, то есть заменены их открытые и закрытые (номера почтовых ящиков) наименования. 21

Министру за человечность и доверчивость досталось, хотя на него свалили и чужие грехи, ведь конечной решающей инстанцией был аппарат ЦК. Во множестве случаев, когда министр давал разрешение на выезд осведомленных сотрудников, в ЦК накладывали запрет, но Федосеев с давних пор ходил у них в любимчиках. Его поддерживали и материально (уже в сорок восьмом году по личному распоряжению Сталина он стал получать персональную зарплату — пять тысяч рублей, больше, чем директор предприятия, на котором он работал, и больше А.И.), и морально (он стал лауреатом Ленинской премии, кавалером орденов Ленина, Трудового Красного Знамени и т. д.). Совсем незадолго до поездки Федосееву по представлению А.И. было присвоено звание Героя Социалистического труда, и награду он уже получил, но по рассказам очевидцев не надел даже при вручении…

А.И. понимал всю тяжесть последствий случившегося и не снимал с себя ответственности, но не собирался и соглашаться с огульными обвинениями только в свой адрес. Он считал, что человеку в душу не влезешь. Что он должен был заподозрить в человеке, имевшем немало научных и производственных достижений, если и в ЦК, и в КГБ, со всем его аппаратом и возможностями тоже ничего против Федосеева не имели? Самым обидным было для А.И. то, что воспитывал министра электронной промышленности вовсе не его прямой начальник Косыгин, и даже не Устинов, а занимавшийся идеологическими вопросами секретарь ЦК КПСС П. Н. Демичев. Какое моральное право он имел учить человека, уже сорок лет отдававшего всего себя укреплению обороноспособности государства? Когда Демичев был назначен к своей партийной должности еще и на должность Министра культуры (тоже не ахти какая ответственность, но все же более конкретная), и у него один за другим и одна за другой стали оставаться за рубежом звезды оперы и балета то из Большого театра, то из Кировского, А.И. не мог отказать себе в некоторых саркастических комментариях об ответственности Демичева за своих подчиненных, вспоминая его прежние нотации.

В незримой борьбе с аппаратом ЦК за самостоятельную политику, особенно кадровую, этот эпизод сыграл против А.И., но он не опускал руки, стараясь, если не получалось с руководителями, наладить отношения с исполнителями и сделать их своими сторонниками. Одним из эффективных способов укрепления позиций было делегирование своих людей, и такая работа велась постоянно. Результаты появились далеко не сразу, с потерями в карьере для некоторых людей, но появились. Сколь бы ни было злосчастным происшествие с Федосеевым, но работу электронной промышленности остановить оно не могло, и как бы тяжело ни переживал ЧП А.И., но, вопреки информации "Огонька", инфаркта у него от этого слава Богу не было, и прожил он еще целых пятнадцать лет.