Глава VI. СЛУЖБА И ЗАНЯТИЯ В ТОМСКЕ. АРЕСТ И ТЮРЬМА (1864—1868)

Глава VI. СЛУЖБА И ЗАНЯТИЯ В ТОМСКЕ. АРЕСТ И ТЮРЬМА (1864—1868)

Работа Г. Н. Потанина по крестьянским и инородческим делам у томского губернатора. Участие в местной газете. Преподавание естествознания в гимназии. Мечты о сибирском университете. Кружок «сепаратистов» и отношение к нему обывателей. Неожиданный арест. Пребывание в омской тюрьме. Суровый приговор. Обряд гражданской смерти

Изучением Тарбагатая экспедиция Струве в пограничные местности закончилась, и Потанин остался в Омске, где получил место младшего переводчика татарского языка при генерал-губернаторе. Но он вскоре убедился, что для публицистической и общественной деятельности, ради которой он вернулся в Сибирь, Омск мало подходящее место. В то время Омск больше походил на военный лагерь, чем на город. Значительная часть населения состояла из солдат, офицеров и чиновников. Русские деревни находились только по одну сторону города, а по другую простиралась безлюдная степь, только вдали населенная кочевниками. Торговля была ничтожная, лавки снабжали товаром только городское население. В клубе, называвшемся благородным собранием, бывали только офицеры и чиновники. Общество педагогов состояло из учителей кадетского корпуса, т. е. наполовину из офицеров. Газеты в городе, даже официальной, не издавалось,— сибирскими общественными делами омская интеллигенция почти не интересовалась.

Более подходящим местом Потанину показался Томск, который являлся торговым центром для огромного района Сибири до Иркутска; через город шли многочисленные обозы на восток с русскими товарами, на запад — с чаем, который доставлялся в Россию сухим путем через Восточную Монголию, Кяхту и Иркутск. Учебные заведения были не военные — мужская и женская гимназия и духовная семинария. Издавалась газета, редактором которой был учитель Кузнецов.

Григорий Николаевич узнал, что открывается место секретаря томского статистического комитета, которое соответствовало его (наклонностям. Он поехал в Томск и представился губернатору Лерхе. Последний сообщил, что организация статистического комитета предположена только на будущий год, а пока предложил Григорию Николаевичу службу в губернском совете и выделил для него делопроизводство по крестьянским и «инородческим» делам. Таким образом, Григорий Николаевич сделался столоначальником, канцелярским чиновником, вместо путешественника, разъезжающего по краю с ученой целью. Он согласился считая, что это продлится не долго.

Потанин углубился в дела по освобождению крестьян, прикрепленных к алтайским заводам, и по улучшению быта «инородцев»; последнее дело тянулось уже 40 лет и достигло толщины в целый метр. Григорий Николаевич использовал его для составления статьи о географическом распределении туземных племен в Томской губернии, которую послал в Географическое общество. Он принял также участие в местной газете и привлек к этому своего друга Ядринцева, вызвав его из Омска, а также бывшего кадета Колосова, служившего у золотопромышленника в Забайкалье. Позднее все трое вызвали в Томск писателя Шашкова, временно преподававшего в Красноярске в женском училище и прочитавшего там несколько публичных лекций по истории Сибири. Лекции эти взволновали весь город, так как в них ярко были освещены нравы старого чиновничества, его произвол, взяточничество, казнокрадство и издевательство над населением. Эти лекции были повторены в Томске и имели большой успех. На последней лекции Шашков провозгласил, что сибирякам нужен свой университет, и весь переполненный зал приветствовал это заявление аплодисментами и сочувственными криками. Эту лекцию Шашков закончил цитатой из статьи Щапова о сельской общине, в которой говорилось о новгородском вече; она кончалась словами, что нам нужны такие же новые земские советы и такой же новый великий земский собор.

Пропаганда необходимости создания сибирского университета встречала много противников. Генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев-Амурский боялся, что университет будет рассадником сибирского сепаратизма. В реакционной части русской литературы давались советы правительству не поощрять развитие гражданской жизни в Сибири, а идея создания в Сибири университета объявлялась вредной, мешающей сосредоточить внимание на более важных государственных вопросах. Томское чиновничество было возмущено лекциями Шашкова и пожаловалось на него губернатору, который вызвал к себе лектора. Но он не мог их запретить, так как Шашков показал, что он читает лекции по тексту своих напечатанных статей, согласно правилам того времени.

В ту же зиму освободилось место преподавателя естественной истории в мужской и женской гимназиях, и общий директор обеих предложил Григорию Николаевичу преподавать этот предмет до лета. Это занятие очень увлекло Потанина. Он тщательно готовился к урокам и сделал их очень интересными. Но томские обыватели, очень мало читавшие, были напуганы проникавшими из столиц слухами о новых идеях, о нигилистах, готовых ниспровергнуть установленный «порядок». Всякий появлявшийся в городе новый человек, не похожий на обыкновенного обывателя, вызывал подозрения. Григорий Николаевич, приехавший из столицы, также был взят на подозрение как нигилист. Как ему передавали, одна домовладелица, мимо дома которой он проходил, при виде его всегда испытывала тревожное чувство и говорила: «Вот этот человек подожжет мой дом».

Григорий Николаевич Потанин благодаря своей прямоте и активности вскоре занял видное положение в кружке молодежи Томска, членов которого объединяли идеи так называемого «сибирского патриотизма», позднее ставшего называться,— впрочем, как мы увидим ниже, совершенно ошибочно — даже «сибирским сепаратизмом». Прогрессивная роль всего движения «сибирского патриотизма» заключалась в том, что это движение, провозгласив своим лозунгом мобилизацию сил сибирской интеллигенции на борьбу за культурный и экономический подъем Сибири, уже по одному этому объективно сделалось центром объединения и сплочения всех элементов, недовольных колониальной политикой русского царизма в Сибири. А тем самым оно, естественно, постепенно подводило наиболее решительную часть своих учеников к позициям тогда только складывавшегося революционного народничества 60—70-х годов. Царское правительство быстро учуяло эту невидимую на поверхности революционную струю в движении «сибирского патриотизма» и, конечно, отнюдь не без основания, объявило «крамольными» казавшиеся невинными идеи этого движения.

Члены потанинского кружка молодежи, объединенные идеями «сибирского патриотизма», при случае открыто и с естественным молодым задором высказывали свои «крамольные» идеи. Ведь считалось «крамольным» употреблять в разговоре, а тем более в печати, выражения «наша Сибирь», «мы сибиряки», т. е. выделять себя из общего отечества. Нельзя было любить Сибирь, можно было любить всю Россию. А кружок мечтал об основании журнала, который преследовал бы специальную цель развивать любовь к Сибири. Однако практическая деятельность в этом направлении была почти невозможна, и члены кружка ограничились тем, что организовали сбор денег в помощь студентам-сибирякам, учившимся в Петербурге и Москве. Но и тут встретилось затруднение: из столицы от студентов поступил запрос, выдавать ли деньги всем сибирякам или только «сепаратистам». Под последними подразумевались те, которые брали на себя обязательство по окончании учения возвращаться в Сибирь и служить на родине. Так как жизнь в Европейской России была привлекательнее, среда образованнее и многие учащиеся сибиряки не хотели брать на себя такое обязательство, сибирская колония в столицах соответственно разделилась на два лагеря, из которых один стал называться лагерем «сепаратистов».

История этого словечка такова: монархист и реакционер Катков[19] в «Московских ведомостях» в то время печатал ряд статей, в которых обвинял окраины в «сепаратизме», т. е. в стремлении отделиться от России. Он обвинял в сепаратизме Украину, открыл его в Донском войске. Сибиряки, не желавшие возвращаться в Сибирь, подхватили словечко «сепаратизм» и стали называть «сепаратистами» тех, кто хотел вернуться в Сибирь. Представители движения «сибирского патриотизма», в том числе и члены потанинского кружка молодежи, не разобравшись в провокационном характере катковского словечка «сепаратисты», с некоторым задором сами стали называть себя «сепаратистами», хотя даже и наиболее революционные элементы этого движения никогда и в мыслях не имели отделения Сибири от России.

Волна общественного пробуждения 60-х годов докатилась уже до Томска. Образовались кружки, в которых рассуждали о политике, читали литературные новинки, иногда подпольные листки, между прочим доставленную из Лондона прокламацию Герцена «К молодому поколению», вызывавшую восторг у томской молодежи. Все это, конечно, было известно жандармам. Особенное подозрение возбуждал кружок «сепаратистов» Потанина. И вот однажды, когда члены этого кружка отправились на загородную заимку одного из них, на речке Киргизке, и бродили по тайге, к ним явился полицейский и объявил, что все они арестованы.

Пришлось вернуться в Томск. Потанина объявили под домашним арестом, к дверям его квартиры поставили жандарма; потом к нему явился жандармский полковник, произвел обыск, в результате которого забрал десятка два писем.

Вскоре арестованных Потанина, Ядринцева и Колосова увезли в Омск и посадили в разные камеры городского острога. Это было в 1865 г. В следственной комиссии Григория Николаевича допрашивали о всех лицах, упомянутых в письмах его друзей к нему и в его письмах к ним. Он догадался, что и у них были сделаны обыски. Спрашивали, чем каждое лицо занимается, с какой целью завелось знакомство, были ли беседы о недостатках государственного режима. В руках комиссии оказалась и статья Потанина, напечатанная в «Военном сборнике», в которой он описал, как казаки ходят в киргизскую степь на пикетную службу. Его спросили, не имел ли он намерения поселить в казаках неудовольствие правительством, изображая их условия жизни в непривлекательном свете. Выяснилось, что все дело возникло в связи с маленькой прокламацией, в которой правительство обвинялось в угнетении Сибири и народ призывался к восстанию. Эту прокламацию случайно нашли в корпусе у одного кадета, который получил ее от другого кадета, брата офицера, друга Потанина. Кадет нашел ее в столе своего брата, заинтересовался ею и принес в корпус, где она пошла по рукам. Обыск у офицера, взятие писем Потанина, Ядринцева и других вызвали громкое дело о сибирских «сепаратистах», к которому привлекли также Щапова, Шашкова, Щукина из Иркутска и других лиц из Москвы и Уральска.

Происхождение этой прокламации и другой, более пространной и резкой, найденной у Щукина, комиссии не удалось раскрыть, но на основании писем она выяснила всю деятельность друзей Потанина в Петербурге и в Сибири, их намерения изучать интересы Сибири и отстаивать ее нужды, их разговоры о возможном отделении Сибири от России в далеком будущем. Убедившись в этом во время следствия, Григорий Николаевич написал признание, в котором заявил, что главным агитатором в кружке был он, что при случае он говорил о возможном отделении Сибири, но только с целью поразить этими словами равнодушное сибирское общество и заставить его задуматься над вопросом о причинах, препятствующих культурному и экономическому развитию Сибири.

Следствие длилось полгода; по окончании его всех обвиняемых перевели в тюремный замок и поместили в общей камере. Днем все камеры открывались, и заключенные в тюрьме могли общаться друг с другом. Потанин воспользовался этим, чтобы ближе познакомиться с тюремными жителями, среди которых были и сибирские крестьяне, и бродяги из ссыльнопоселенцев, и киргизы — мулла, организатор грабежа и убийства, сказочник и барантач, т. е. конокрад, вместе с тем хороший певец. Григория Николаевича интересовали споры «чалдонов», т. е. сибирских крестьян, с бродягами, мировоззрение тех и других, киргизские сказки и песни; записывать последние помогал ему мулла. Ядринцев завел много знакомств в разных камерах и собрал много материала для книги «Русская община в тюрьме и в ссылке», которую он написал позже.

Пребывание в омской тюрьме продолжалось целых три года, пока был получен судебный приговор из московского отделения Сената.

Потанин как главный «злоумышленник» был сначала приговорен на 15 лет каторги, но потом суд нашел смягчающие обстоятельства и сократил наказание до пяти лет. Остальные были присуждены к ссылке с лишением прав, и только один оправдан. Каторжные работы предстояло отбывать на Нерчинских заводах, а ссылку — в Сибири. Но так как преступники были осуждены за. пропаганду сепаратистских идей, то генерал-губернатор, отсылая следственное дело в Петербург, просил выдворить всех «сепаратистов» из Сибири. Поэтому начальство приказало отправить Потанина в крепость Свеаборг в Финляндии, где находилась арестантская рота военного ведомства с каторжным отделением, а пять его друзей — в ссылку в Архангельскую и Олонецкую губернии.

Обряд предания гражданской смерти был совершен над Потаниным рано утром. Потанина подняли в четыре часа утра и доставили в полицейское управление. Здесь его посадили на высокую колесницу, повесили на грудь доску с надписью и повезли к эшафоту, устроенному на берегу реки Оми, у входа на базарную площадь. Григория Николаевича ввели на эшафот; палач привязал его руки к столбу, чиновник прочитал приговор. Зрителей было не много. Продержав у столба несколько минут, Потанина отвязали и на колеснице отвезли в полицейское управление, где были собраны и его друзья, чтобы выслушать приговор.

Вечером того же дня Григорий Николаевич был отправлен в Свеаборг под конвоем жандармов, а его друзья пошли в ссылку по этапу. Этот день они провели вместе Перед сумерками Григория Николаевича вызвали в кордегардию, где в комнате караульного офицера кузнец заклепал кандалы на его ногах. Сына этого кузнеца Потанин, живя в Омске, обучал грамоте, и кузнец был смущен, увидев преступника. Потом пришел чиновник с листом бумаги и начал описывать приметы Потанина: «глаза карие, волосы русые, нос обыкновенный». В качестве особой приметы чиновник с радостью записал «на носу шрам», и Григорий Николаевич почувствовал, что чиновник считает его мошенником.

У ворот тюремного замка уже стояла повозка, запряженная тройкой лошадей.