Глава 5. Такая старая Новая Земля
Глава 5. Такая старая Новая Земля
Страна, которая всех дольше знает зиму
И гулкую тюрьму сцепляющего льда.
К. Д. Бальмонт
Место, куда нелегко добраться и откуда трудно выбраться.
Виктор Гюго
От побережья континента Евразии, разделяя Баренцево и Карское моря, протянулся по направлению к полюсу почти на тысячу километров затопленный морем горный хребет, отрезанный от материка проливами Югорский Шар и Карские ворота — это и есть Новая Земля с островом Вайгач. Это высокая (до полутора тысяч метров) горная цепь в броне ледников преграждает путь мощным воздушным и морским течениям в высоких широтах Арктики — отсюда жестокий и переменчивый нрав здешних мест, который испытали на себе поколения российских полярников. От первых из них о Новой Земле много веков назад и узнали просвещенные западноевропейцы.
Так, например, итальянец Юлий Помпоний Лет, живший в 1425–1498 годах, описывая Московию, указывает, что «на Крайнем Севере, недалеко от материка, находится большой остров; там редко, почти никогда не загорается день; все животные там белые, особенно медведи» (Визе, 1948, с. 16) — перечисленными особенностями это весьма напоминает Новую Землю.
В начале XVI века другой итальянец, Мавро Урбино, видимо, имевший связи с послом Ивана III при папском дворе Дмитрием Герасимовым, приводит уже более конкретные сведения: «Русские, плавающие по северному морю, открыли около 107 лет тому назад остров, дотоле неизвестный, обитаемый славянским народом и подверженный…вечной стуже и морозу. Они назвали сей остров Филоподия, он превосходит величиной Кипр и показывается на картах под названием Новая Земля» (там же). Этот итальянец впервые в литературе употребил современное название архипелага. Дмитрий Герасимов подал европейцам еще одну идею, в которой Новой Земле отводилась роль исходного рубежа, от которого впоследствии западноевропейские моряки пытались добраться до Китая, Индии и Чипанго (Японии). «Двина, — утверждал он, — увлекая бесчисленные реки, несется в стремительном течении к северу… море там имеет такое огромное протяжение, что, по весьма вероятному предположению, держась правого берега, оттуда можно добраться до страны Китая» (Белов, 1956, с. 41).
Примерно к тому же времени относятся по крайней мере еще два старинных документа, в которых несмотря на отсутствие самого топонима Новая Земля вся остальная историческая информация приводит именно к ней.
Так, врач из Нюрнберга Иероним Мюнцер в письме от 14 июля 1493 года португальскому королю Жоао II сообщает о русских, которые живут «под суровой звездой арктического полюса, как и великого герцога Московского, ибо немного лет тому назад под суровостью сказанной звезды недавно открыт большой остров Груланда… и на котором находится величайшее поселение людей под сказанным господством сказанного сеньора герцога» (Обручев, 1966, с. 106). Хотя сам С. В. Обручев полагает, что в этом письме сказано о Шпицбергене, но более вероятно, что речь идет все же о Новой Земле, которая была открыта нашими предками раньше указанного архипелага просто из-за близости к материку. Что касается таинственного Груланда, как и других топонимических вариаций на тему Гренландии (например, Енгронеланд), то в представлении ученых европейцев эпохи Возрождения, далеких от полярных дел, с ней ассоциировались любой значительный остров или архипелаг в Северном Ледовитом океане. Но и это не все.
Посол Священной Римской империи Сигизмунд Герберштейн, в первой половине XVI века долгое время живший в Московии, в своей книге уделил много внимания самым отдаленным окраинам страны местопребывания: «Ледовитое море на широком пространстве тянется вдаль за Двиною до самых устьев Печеры и Оби, за которыми, говорят, находится страна Енгронеланд. Судя по слухам, я думаю, что она отчуждена от сношений и торговли с нами как по причине высоких гор, которые покрыты постоянными снегами, так и вследствии постоянно плавающего по морю льда» (1866, с. 179–180). Ориентируясь по устьям Печоры и Оби, ясно, что Енгронеланд, по Герберштейну, не что иное, как Новая Земля. Так что, никакая она, с точки зрения историка, не новая, а достаточно древняя — по крайней мере, это наиболее старый из известных нам российских полярных архипелагов, причем название ему было дано поморами, очень своеобразной ветвью российского народа, единственного сообщества из россиян, чья жизнь была изначально связана с морем. Произошло это так.
На рубеже I и II тысячелетий с ухудшением климатических условий Господин Великий Новгород чаще стал испытывать недостаток в хлебе и других пищевых продуктах, поставляемых земледелием. А дальше повторялась ситуация, известная по Скандинавии, — избыток населения был вынужден покинуть родные места и искать пропитания на стороне. Древние скандинавы (викинги и норманны) именно по этой причине переплыли Атлантику, колонизировав до поры до времени Гренландию и даже Лабрадор (не говоря об Исландии, где они осели навсегда), а другие представители того же племени разбойничали на Средиземноморье. У новгородцев в сложившейся ситуации выбор был еще хуже — на запад не пускали оголодавшие «варяги», на юг — славянские родичи, сами с голодухи затянувшие пояса потуже. Оставался один путь — в Заволочье, как называли необжитые места к северо-востоку от границ бассейна Ильменя и Волги. И потянулись туда не от хорошей жизни большие и малые ватаги рисковых и активных людишек, которым нечего было терять на родине, на своих лодках-ушкуях, за что и прозвали их ушкуйниками. На новых землях они частично смешивались с чудью и югрой, предками современных коми и ненцев, частично оседали, чтобы заняться земледелием. Однако северные земли не отличались плодородием и не всегда были пригодны для животноводства. Волей-неволей пришельцы все чаще обращались к охоте, пушному промыслу, рыболовству, а с выходом к побережью Северного Ледовитого океана к добыче морского зверя. Выбив зверя, приходилось искать новые охотничьи угодья, сниматься с обжитых мест и искать новые промысловые участки в самых отдаленных северных землях. А на путях, пройденных разведчиками, основывались крепости-монастыри да малые и большие городки: Вологда (1147 год), Великий Устюг (1207), Холмогоры (XI век), Пустозерск (1499), Кола (1502 год) и многие другие. Пока Москва и Новгород решали свои проблемы огнем и мечом — кому володеть и править на Руси, народишко в Поморье осваивал морское дело, прокладывал таежные тропы по волокам на Югру и за Камень (в Зауралье), подчиняя чудь да югру, где миром, а где силой, вдали от центральной власти, где силу постепенно забирала Москва. Поморы рано осознали свою особую роль на Руси в качестве открывателей Севера, в том числе и на море-океане — достаточно вспомнить землепроходцев XVII века: пинежан Семена Дежнева и Михаила Стадухина, мезенца Исая Игнатьева, холмогорца Федота Попова, устюжанина Василия Пояркова и многих-многих других. В то время именно Север принял на себя миссию по расширению Руси, ибо центр Московского государства, в потрясениях Смутного времени утративший значительную часть населения от сражений и голода на рубеже XVI–XVII веков, едва ли был способен на подобное. Отсюда традиционная внутренняя независимость и особая непоказная исконная гордость северян, не очень понятная людям из средней полосы России. Далеко не всегда эти народные качества были по нраву представителям центральной власти, которая традиционно мучилась вопросами — а не учинят ли их северные подданные какое «воровство», не перекинутся ли к заморским «немцам», не покажут ли им запретные пути-дороги?.. Однако сами поморы знали, что пришельцам с их европейскими замашками на Севере не удержаться. Потому с иноземцами поморы вели себя соответственно — от них не бегали, все полезное на ус наматывали, себя не роняли, но и своих достижений не скрывали. Надо сказать, что представители западных морских держав, как люди практичные, быстро уяснили, кто в этих негостеприимных водах и на пустынных берегах первый, а кто — второй, и не пытались изменить сложившуюся ситуацию в свою пользу.
Западноевропейские моряки в своих поисках Северо-Восточного прохода в Китай и Индию просто не могли миновать Новой Земли. Первым здесь в 1556 году оказался английский шкипер Стивен Борро, который отметил интенсивное российское мореплавание в наших северных водах и целый ряд других важных для нас обстоятельств, в частности свободное отношение русских с иностранцами. Так, во время стоянки в Коле «к нашему борту причалила русская двадцативесельная ладья, в которой было 24 человека. Шкипер ладьи поднес мне большой каравай хлеба, 6 кольцевых хлебов, которые у них называются калачами, 6 сушеных щук и горшок хорошей овсяной каши… Он заявил мне, что отправляется на Печору… Пока мы стояли на этой реке, мы ежедневно видели, как по ней спускались вниз много русских ладей, экипаж которых состоял минимально из 24 человек, доходя на больших до 30. Среди русских был один, по имени Гавриил… он сказал мне, что все они наняты на Печору на ловлю семги и моржей; знаками он объяснил мне, что при попутном ветре нам было всего 7–8 дней пути до реки Печоры, и я был очень доволен обществом русских. Этот Гавриил обещал предупреждать меня о мелях, и он это действительно исполнил…
Мы выехали из реки Колы со всеми русскими ладьями. Однако, плывя по ветру, все ладьи опережали нас; впрочем, согласно своему обещанию, Гавриил и его друг часто приспускали свои паруса и поджидали нас» (1937, с. 100–101) — важное свидетельство о состоянии русского мореплавания того времени представителем страны, претендовавшей на звание владычицы морей. Знакомство с Новой Землей произошло позднее, после посещения англичанами Печоры в самом конце июля.
«Во вторник, 28-го, мы плыли к западу вдоль берега при сильном северо-западном ветре. Я уже собирался стать на якорь, как увидал парус, выбегавший из-за мыса, у которого мы думали стать на якорь. Я послал шлюпку навстречу; подойдя друг к другу, шлюпки вступили в разговор и начальник русской шлюпки сказал, что он был вместе с нами на реке Коле и что мы проехали дорогу, которая ведет на Обь. Земля, у которой мы находились, называется “Нова Зембла”, т. е. Новая Земля (New Land)… и добавил, что на Новой Земле находится, как он думает, самая высокая гора в мире и что Большой Камень, находящийся на Печорском материке, не идет в сравнение с этой горой» (1937, с. 107).
В описании этой встречи есть два важных момента: во-первых, поморы и англичане настолько понимали друг друга, что сумели донести друг для друга смысл русского топонима Новая Земля, и во-вторых, русский моряк явно бывал на севере Новой Земли, где видел высокие горы, значительно превышавшие Большой Камень — современные отроги Пай-Хоя, которые, скорее всего, он мог наблюдать только с моря, причем на значительном расстоянии.
Другой участник плавания 1556 года Ричард Джонсон главные результаты вояжа отразил так: «К северо-востоку от Печоры находится Вайгач… За Вайгачом находится земля, называемая Новой Землей, очень большая, но людей на ней мы не видели» (1937, с. 114). Наконец, брат шкипера, Уильям Борро, позднее составил карту, на которой впервые показал часть Новой Земли с губой Саханиха на самом юге архипелага, что совпадает и с широтой, измеренной английскими штурманами.
Борро, установив знакомство русских с Новой Землей, тем не менее еще не обнаружил их присутствия на архипелаге, хотя в более поздних английских документах, относящихся к 1584 году, говорится, что «холмогорцы ездят на Новую Землю ежегодно» (Визе, 1948, с. 16). Встречаются в зарубежных источниках и более удивительные сведения о деятельности в то время русских на Новой Земле. Так, англичанин Кристофер Холмс, торговый агент, проживавший в Вологде, сообщил в 1584 году, что русские используют для плавания к Оби путь через таинственный Matthuschan Yar — очевидно, Маточкин Шар в искаженной английской транскрипции, — откуда добираются до цели всего за пять суток.
Спустя сорок лет с Новой Землей познакомились голландские моряки, причем при драматических обстоятельствах, поскольку им первым из западноевропейцев пришлось испытать прелести зимовки в условиях Арктики. Три плавания в самом конце XVI века с целью все того же поиска путей в Китай и Индию в истории полярного мореплавания связывают с именем голландца Виллема Баренца.
В 1594 году он вышел на своем судне к мысу Сухой Нос немного севернее входа в Маточкин Шар и, обходя неизвестную для него сушу, устремился на север, тщательно отмечая в судовом журнале ее особенности, порой не совпадающие с современной ситуацией. Так, например, на своем судне он прошел проливом между Новой Землей и островом Адмиралтейства, который в наше время составляет с ней одно целое, превратившись, таким образом, в полуостров. Миновав Крестовые острова, расположенные на 76 градусе северной широты (названные так по стоявшим там русским крестам), голландцы вышли к Ледяному мысу, конец которого располагался на 77 градусе, выдвигаясь примерно на 12 километров за береговую черту. Самым дальним достижением голландцев в этом плавании стали Оранские острова вблизи северных пределов Новой Земли, откуда они повернули на юг, поскольку далее путь им преградили льды. Хотя в отчете об этом плавании много места занимают описания охоты на таких экзотических для европейцев животных, как белые медведи или моржи, для нашей книги важнее признаки присутствия поморов на архипелаге, которых оказалось немало, вплоть до настоящей промысловой базы в заливе Святого Лаврентия (вероятно, Строгановская губа современных карт), где были обнаружены три избы, корпус русского судна, вытащенного на сушу, несколько могил и склад муки. Правда, обитатели становища предпочли не встречаться с посетившими их пришельцами.
Второе плавание Баренца проходило к югу от архипелага через пролив Югорский Шар в Карское море, где голландцы, однако, не прошли дальше острова Местный, в районе современной Амдермы, достаточно далеко от Новой Земли.
Третье плавание голландцев в навигацию 1596 года началось с открытия Шпицбергена, который уже был известен русским поморам. Затем судно, на котором Баренц исполнял обязанности штурмана, направилось к берегам Новой Земли, повторяя обход западного побережья. За Оранскими островами берег Новой Земли повернул к югу — голландцы посчитали, что перед ними открывается путь к заветной цели и по такому случаю один из заметных мысов назвали мысом Желания. Наступила вторая половина августа, и вскоре льды преградили путь отважным морякам — надо было возвращаться, и вскоре их судно было блокировано льдом у полуострова Спорый Наволок, в гавани, получившей название Ледяной. Зимовка голландцев прошла в доме, построенном из выброшенного морем леса — плавника. За время зимовки (первой для западноевропейских моряков в условиях Арктики) от лишений и болезней умерло всего два человека, причем, похоже, голландцам удалось избежать цинги. Некоторые исследователи считают, что это произошло благодаря пиву, сваренному на хвойном сусле, сыгравшем роль противоцинготного средства. Зимой корабль был так поврежден льдом, что к весне стал непригоден для дальнейшего плавания. Возвращаться голландским морякам пришлось на сохранившихся судовых шлюпках. Лишения зимовки сказались на состоянии моряков, из которых трое, включая Баренца, погибли от истощения во время обратного плавания в открытых шлюпках вдоль сурового побережья с многочисленными ледниками. «Смерть Баренца, — заметил один из участников плавания, — очень огорчила нас, потому что он был нашим главным руководителем и единственным нашим штурманом». Тем не менее ценой жестоких испытаний с каждым днем шлюпки упорно продвигались на юг, пока в заливе Святого Лаврентия не состоялась встреча с поморами. На этот раз русские не стали избегать измученных голландских моряков. «Знаками мы объяснили им, — писал позднее один из голландцев, — что мы бросили судно во льдах. Тогда русские спросили: “Crabble pro pal?” и мы ответили: “Crabble pro pal”. Позднее кто-то из русских узнал среди голландцев знакомых моряков по прошлым встречам и поинтересовался, что же они пьют теперь. Голландцы показали на воду в ближайшем потоке, и русские отреагировали по-своему — “No dobbre”. Они снабдили несчастных голландцев небольшим количеством пищи и, главное, показали употребление ложечной травы в качестве противоцинготного средства, в котором, когда хвойное пиво закончилось, голландцы очень нуждались. Всего таких встреч до Колы, где голландцы обнаружили земляков на кораблях под флагами Соединенных провинций, было не менее шести и в каждом случае наши поморы выручали голландских моряков чем могли — без их поддержки те не выбрались бы из негостеприимных полярных вод.
В отличие от поморов западноевропейские моряки не только публиковали карты тех мест, где они побывали, но и книги о своих плаваниях, содержащие много полезной информации, — из этих записок стало понятно, что ожидает человека, решившегося на зимовку в условиях Новой Земли. Погодные условия Новой Земли голландцы описали так детально, что наш ведущий специалист по Арктике первой половины XX века Владимир Юльевич Визе особо отметил, что «они и сейчас имеют научную ценность» (1948, с. 31).
Благодаря плаваниям Баренца впервые на карту было положено почти все западное побережье архипелага, причем с географическими объектами, не сохранившимися до нашего времени, — например проливом между островом Адмиралтейства и Северным островом Новой Земли, Большим Ледяным мысом и некоторыми другими. Однако на этой же карте отсутствуют такие важнейшие объекты, как пролив Маточкин Шар, делящий Новую Землю на два главных острова Северный и Южный, другой крупный пролив — Костин Шар, отделяющий от Южного острова крупный остров Междушарский, и т. д. Эта карта служила верой и правдой мореходам почти триста лет — вплоть до съемок Георгия Яковлевича Седова весной 1913 года. Еще одна из исторических загадок — в 1598 году немец Конрад Лев показал Маточкин Шар на своей карте — тот самый, что «в упор» не разглядели голландцы (о причинах этого ниже) в своем шлюпочном походе при возвращении. Видимо, в распоряжении немца оказался какой-то неизвестный нам русский источник — других в то время о Маточкином Шаре просто не существовало.
Незадолго до своей гибели на противоположных берегах Атлантики западный берег Новой Земли в 1608 году посетил английский моряк Генри Гудзон, который под 72 градусом 12 минутами высаживался на новоземельское побережье у какого-то поморского креста, обнаружив, что «для человеческого взгляда — это приятная земля».
Вскоре западноевропейские китобои, первоначально осваивавшие воды Шпицбергена, добрались и до Новой Земли, где оставались вплоть до 1730 года, что, по-видимому, никак не отразилось на поморской деятельности на архипелаге, свидетельством чего остаются многие архивные источники:
1647 год — «С Новой Земли с кожею и салом моржовым и с костью рыбья зубу на Холмогоры и Двинский уезд торговых и промышленных людей в приезде осенью было много».
1651 год — «Посылан на Новую Землю для сыску серебряные и медные руды и узорчатого каменья и жемчугу для смотрения угожих мест Роман Неплюев».
1667 год — «Ходят на море на Новую Землю…в больших судах для моржового промысла мезенцы и пинежане. Кыр-калов Фома посылан на море для сыска руды и на Новую Землю» и т. д.
Лишь в 1667 году голландский китобой Виллем де Фламминг с одной из горных вершин убедился, что Маточкин Шар действительно рассекает Новую Землю от моря до моря. Не только добычей китов занимались голландцы в XVII веке на Новой Земле — в 1675 году Корнелий Снобегодовер вывез на родину с Новой Земли груз камней, содержащих, по его мнению, серебро. Вообще, легенды о серебре на архипелаге, как мы убедимся, оказались удивительно стойкими, но в итоге — бесплодными, и их сохранившимся отзвуком является название одного из заливов — губа Серебрянка. Особенности поморской топонимики в наше время бросаются в глаза на современной карте архипелага: губа — залив, нос — мыс узких и длинных очертаний, наволок — мыс тупых очертаний, шар — пролив, соединяющий разные моря, и т. д., в чем читателю предстоит убедиться не однажды. О Новой Земле порой вспоминало и церковное начальство. Так, в письме патриарха Иосифа II игумену Сийского монастыря сказано: «Мы, святейший патриарх, указали послать с Двины на Новую Землю с Иваном Неклюдовым для божественного пения попа и дьяка», но как это указание отразилось в жизни новоземельцев XVII века, осталось неизвестным.
Еще одно примечательное событие, увенчавшее усилия иностранцев в части поисков Северо-Восточного прохода в Китай и Индию в районе Новой Земли, имело место летом 1676 года на полуострове Адмиралтейства, где потерпел крушение английский корабль «Спиделль». Его экипаж спасся на берегу, причем сохранив наиболее ценное имущество. Для поддержания духа своих матросов капитан Джон Вуд не нашел ничего лучшего, как раздать виски и другие горячительные напитки. Случайно или нет, но в разгар этого мероприятия к негостеприимным берегам подошло другое английское судно «Просперус» (капитан Уильям Флоус), оказавшее помощь незадачливым землякам. История не сохранила, как именно спасенные отблагодарили спасителей, но сам факт остался в анналах истории Новой Земли как исключительный в назидание потомкам, даже если из описанного они могут сделать совершенно противоположные выводы.
Целый ряд событий на Новой Земле известен по надписям на поморских крестах, особенно поставленных по обету — по случаю удачного промысла, избавления от опасности, зимовки без цинги и по другим поводам. Иногда это только дата, как, например, на кресте в заливе Мелкий — 1718 год, но как много порой стоит за одной только датой. В других случаях присутствует текст, требующий определенного толкования, как это было с крестом, обнаруженным летом 1833 года гидрографом Петром Кузмичем Пахтусовым в устье реки Савиной: «Поставлен сей животворящий крест на поклонение всем православным христианам, 12 человек, кормщик Савва О…анов, на Новой Земле, по правую сторону Кусова Носа ЗСН оду июля… дня», то есть 7250 года от сотворения мира или 1742 года по современному летоисчислению. Сам Пахтусов считал, что крест поставлен легендарным Саввой Лошкиным (о котором ниже), хотя дата на указанном кресте не совпадает с тем временем, когда отважный олончанин совершил свой обход Новой Земли. Таким образом, если основываться на датах — Савва Лошкин (или Лоушкин?) и таинственный Савва О…нов — это совсем разные люди. Кроме того, известно, что Савва Лошкин плыл от Карских Ворот к мысу Желания («Доходы» у поморов), тогда как текст на кресте Саввы О…нова с указанием «по правую сторону Кусова Носа» архипелага свидетельствует о противоположном направлении плавания скорее всего из Маточкина Шара к югу. Это всего лишь один из примеров информативности таких текстов — определенно, с уничтожением таких крестов в советское время невосполнимо погибла часть поморской истории, о чем лишь остается сожалеть.
Поморская деятельность на Новой Земле в суровом по природной обстановке XVIII веке (недаром Европа в это время переживала так называемый «малый ледниковый период») не только не прекращалась, но ознаменовалась новыми событиями, способствовавшими изучению архипелага, что подтверждается, например, научной деятельностью Михаила Васильевича Ломоносова, который в своих трудах, несомненно, использовал информацию поморов, в том числе и с Новой Земли. Наш великий помор и научный корифей знал с их слов то, что оказалось для нас новостью во время экспедиционных исследований по программе Международного Геофизического года в 1957–1959 годах: «На Новой Земле…из-под ледяных гор (то есть ледников. — В. К.) ущелинами текут ручьи и речки; следовательно извнутрь земли теплота действует» (Перевалов, 1949, с. 147) — тем самым Ломоносов выдал своим последователям фору в два века! И не только в этом… Еще пример уже широкого ломоносовского теоретического обобщения, включая сведения с Новой Земли: «Горы, что на суше также разделяются на два рода, одни, подобно альпийским, покрыты вечным льдом и снегом, выше облаков восходят по большей части от берегов в некотором отдалении.
Другие суть самые береги, состоящие в крутых утесах, со льдами соединенных» (Перевалов, 1949, с. 162) — первое подразделение в мировой гляциологической литературе всех ледников на горные и материковые. Как величайшего теоретика, самого известного помора меньше интересовала просто географическая характеристика отдельных архипелагов и других местностей — это задача исследователей иного уровня, в чем наши предки тоже не подкачали. После их рассказов другой российский академик, выходец из Франции, Петр Людовик Ле Руа (тот самый, что описал робинзонаду четырех поморов на Шпицбергене в 40-х годах XVIII века, о чем будет рассказано ниже) выдал свою точку зрения на природу архипелага: «Новая Земля свойственно не есть остров… но куча льду, который от времени до времени умножился и собирался в одно место и так представился путешествующим» (1975, с. 39). Порой в сообщениях иностранцев реалии Новой Земли было трудно отличить от вымысла, что, например, характерно для книги «Мемории о самоедах», вышедшей в Кенигсберге в 1762 году, где приводится следующее описание Маточкина Шара: «Как раз посредине острова или, точнее, под 73 градусом северной широты на восточной стороне остров разрезается каналом или проливом, который поворачивает на NW, выходит в северное море на западной стороне, деля остров на две почти равные половины. Неизвестно, доступен ли этот пролив для мореплавания; он, несомненно, всегда бывает покрыт льдом, и по этой причине пролив не мог быть хорошо исследован» (Визе, 1948, с. 94). Возможно, ссылки на тяжелую ледовую обстановку в Маточкином Шаре действительно отражали условия «малого ледникового периода», но уже в скором времени эти сведения были опровергнуты.
В XVIII веке поморы не только снабжали исследователей необходимой природной информацией, но порой и сами принимали активное участие в изучении Новой Земли, как это имело место в 1768–1769 годах в первой, по мнению В. Ю. Визе, русской научной экспедиции на Новую Землю — уже поэтому она требует более детального описания.
Поводом для ее организации стало сообщение опытного в морском деле шуерецкого крестьянина кормщика Якова Чиракина, за плечами которого было девять зимовок, о том, что в 1766 году он «тогдашним летом одним небольшим проливом… оную Новую Землю проходил поперек насквозь на другое, называемое Карское море», причем он представил также снятый им план пролива и описание побережья от острова Междушарского до восточного устья Маточкина Шара. Архангельский купец Бармин для такого предприятия предоставил «кочмару», небольшое парусное судно грузоподъемностью около десяти тонн. Поскольку «добро» на экспедицию дала сама Екатерина II, она стала, таким образом, государственной. Помимо четырех военных моряков в ней приняло участие еще десять поморов, в их числе Чиракин. Научное оборудование экспедиции включало астрономический квадрант, астролябию, несколько компасов и лотов для промера глубин помимо «пасмурной трубы». Архангельский губернатор Головцын «по доброму своему поведению и совершенному знанию в науке» назначил начальником экспедиции «штурмана порутческого ранга» Федора Розмыслова, поскольку, как утверждал губернатор, «вы в мореплавании кормщика Чиракина превосходнее». Как мы увидим, подобное пренебрежение опытом поморов со стороны официальных лиц и на этот раз и в будущем имело самые неблагоприятные последствия.
Экспедиция получила крайне сложное невыполнимое задание: помимо съемки пролива Розмыслову поручалось при благоприятных условиях попытаться «не будет ли способов впредь испытать с того места воспринять путь в Северную Америку» — это сверх того, чтобы «осмотреть в точности, нет ли на Новой Земле каких руд и минералов, отличных и неординарных камней, хрусталя и иных каких курьезных вещей, соляных озер и тому подобного, и каких особливых ключей и вод, жемчужных раковин, и какие звери и птицы и в тамошних водах морских животные водятся, деревья и травы отменные и неординарные и тому подобных всякого рода любопытства достойных вещей и произрастаний натуральных». Для выполнения этой огромной естественно-научной программы у экспедиции не было ни средств, ни исполнителей. Мало этого — в «Наставлении» Розмыслову предусматривалось, «ежели благословлением Божиим Вами до реки Оби путь предпринят будет и Вы туда доедете благополучно, то сибирскому губернатору и кавалеру господину Чичерину дано с Вами в запас сообщение, чтобы Вас со всеми людьми принял под свою опеку». Похоже, не только иностранцы, но и сам архангельский губернатор не представлял реалий Новой Земли и полярных вод, что и проявилось уже в ближайшем будущем.
22 июля (по новому стилю) судно оставило Архангельск и довольно долго (почти месяц) добиралось до Новой Земли, где на побережье уже 22 августа выпал первый снег. 27 августа кочмара вошла в Маточкин Шар, его экипаж приступил к промеру, вскоре установив, что пролив «для прохождения судов глубинами весьма безопасен». Спустя почти две недели Розмыслов достиг восточного устья и убедился с ближайшего высокого побережья в отсутствии льда в Карском море. 16 сентября снег выпал при небольшом морозе, что послужило поводом для подготовки к зимовке в Тюленьем заливе (губа Белушья на Северном острове), где 23 сентября была выстроена изба. Вторую спустя три дня построили в десяти километрах юго-восточнее на мысе Дровяном уже на Южном острове — зимовать было решено двумя отдельными отрядами, равными по численности. В первых числах октября пролив замерз, а с 12 ноября наступила полярная ночь. «Зима, — отметил Розмыслов в своем описании зимовки, — происходила весьма крепко морозна, снежна и вихревата; ветры беспрестанные дули… снеги весьма глубоки, так что жилище наше занесено было двойным снегом, сколь оная высоту имело. И беспрестанная ночь при нас находилась… в трех месяцах мы уже не находили света немало и думали протчие, что уже не лишились ли мы дневного света навеки. И так мы во оной пустыне продолжали время свое весьма в худом здоровье…» Последнее замечание начальника экспедиции далеко не случайно, поскольку Чиракин заболел с самого начала зимовки и умер 28 ноября, и это было только началом, потому что к весне от цинги и других заболеваний вымерла половина участников экспедиции. Тем не менее, несмотря на эти потери, Розмыслов уже с мая приступил к астрономическим наблюдениям, а 22 мая «было приступлено к геодезическим работам», хотя люди продолжали гибнуть от болезней один за другим. В конце мая начали промер со льда, тем более что до середины июня толщина льда в проливе достигала двух аршин, а в июне приступили к описи берегов. 20 июля 1769 года «от идущих с гор ручьев» вскрылся лед в Тюленьем заливе, однако осмотр судна показал наличие течи, из-за которой вода в трюме за восемь часов поднималась на 35 сантиметров, причем дополнительная конопатка бортов привела лишь к тому, что «течь не весьма успокоилась». С началом августа лед в Маточкином Шаре взломало, но по проливу его носило еще целую декаду. Хотя к этому времени болезнь одолела самого Розмыслова настолько, что он передал руководство экспедицией своему помощнику Губину, подготовка судна к походу на Обь продолжалась своим чередом. 13 августа стало последним днем зимовки. Хотя Карское море выглядело свободным от льда, такая картина оказалась весьма обманчивой, и уже 15 августа в процессе плавания выяснилось, что «с верху мачты водяного проспекту не видно», и пришлось возвращаться к берегам Новой Земли, «дабы с худым судном не привести всех к напрасной смерти». Вынужденное возвращение привело кочмару в Незнаемый залив, на пути к которому скончался еще один человек — от всей экспедиции осталось всего шесть участников. В Маточкином Шаре Розмыслов встретил ладью помора Антона Ермолина, на судне которого оставшиеся в живых вернулись в Архангельск, бросив пришедшую в негодность кочмару в западном устье Маточкина Шара.
Полученные результаты весьма заинтересовали Санкт-Петербургскую академию наук, в связи с чем академик И. А. Гильденштедт в 1779 году составил докладную записку, в которой доказывал, что для изучения Новой Земли необходимо «путешествие, очень важное как для физической географии и натуральной истории, так и для торговли России в связи с до сих пор пренебрегаемой ловлей морских животных», подразумевая прежде всего добычу китов. Этот документ дальнейшего хода не получил, но тем не менее Академия наук вскоре издала первый сводный труд по географии архипелага, которому предшествовало появление на берегах Северного Ледовитого океана академической экспедиции под руководством академика Ивана Ивановича Лепехина вместе со своим помощником студентом (впоследствии также академиком) Николаем Яковлевичем Озерецковским. Именно последний закончил свои исследования на мысе Святой Нос (восточное побережье Чешской губы), «с конца которого с неописанным удовольствием смотрел на пространство Ледовитого моря, обращая глаза мои в сторону Новой Земли, на которой побывать тогда имел великое желание… Видя на море жестокие бури, оставил мое намерение в надежде на своих истинных друзей, граждан города Архангельска», одним из которых оказался родоначальник северо-ведения в современном понимании образованный мещанин города Архангельска Василий Васильевич Крестинин.
С 1759 года он фактически возглавлял «Историческое архангельское ютевретство» — группу любителей истории этого северного города. Крестинин совсем неплохо справился с поручением от академической экспедиции по сбору сведений о северных территориях России, опубликовав свои материалы в академическом издании «Новые ежемесячные сочинения» в 1788 году под заглавием «Географическое известие о Новой Земле полуночного края» с последующими двумя «Прибавлениями» на основе сведений, полученных от промысловиков-поморов, хотя сам не бывал на Новой Земле ни разу, удачно сгруппировав полученные сведения по тематическим разделам и, что важно, с характеристиками своих информаторов.
Рахманин Федот Ипполитов сын (родом из Мезени в свои 57 лет провел в море до 40 лет, 26 раз зимовал на Новой Земле, пять раз на Шпицбергене, несколько раз плавал на Енисей) рассказал Крестинину о юго-западном побережье Новой Земли от Карских Ворот до западного устья Маточкина Шара. Крестинин особо отметил достоинства своего информатора — «отличается еще от прочих кормщиков знанием своим читать и писать; он любопытен и имеет неограниченную склонность к обысканию неизвестных земель» (1802, с. 153).
Частично информация Рахманина перекрывалась со сведениями Ивана Шухобова («нынешний архангелогородский мещанин из поселян, упражняющийся 30 лет в мореходстве, неграмотный, но памятливый человек», четырежды зимовавший на Новой Земле), сообщившего об особенностях побережья между западным устьем Маточкина Шара и островом Междушарский.
Общую картину побережья к северу от западного устья Маточкина Шара с характеристикой шести губ сообщил Крестинину мезенец Федор Заозерский, сведений о котором почему-то не приводится. Самую же детальную характеристику архипелага сообщил Крестинину «Алексей Иванов сын Откупщиков, просто называемый Пыха, мещанин города Мезени, неграмотный старик 74 лет, упражняющийся от
13 лет… и даже до днесь в мореплавании… Никогда не зимовал на Новой Земле, звероловство его было и продолжается, в одно только летьнее время на водах между Маточкиным Шаром и Доходами (то есть мысом Желания. — В. К.)». Именно он-то и сообщил Крестинину об обходе всей Новой Земли своим другом Саввой Лошкиным с двумя зимовками на ее берегах — беспримерный подвиг по тем временам в условиях самой сложной ледовой обстановки.
Таким способом Крестинин собрал сведения практически о всей Новой Земле, не считая внутренних участков этого архипелага. Разумеется, побережье Карского моря, или, как говорят поморы, Карская сторона, было им описано в меньшей степени. О детальности труда Крестинина говорят названия глав («Местоположение, пространство и разделение», «Губы, реки и озера», «Горы и мысы» и т. д.), включая те, что посвящены хозяйственной деятельности поморов («Упражнения жителей», «Выгоды мезенцев от Новой Земли» и т. д.). К сожалению, Крестинин не присовокупил к своему труду достойной карты, что затрудняет в наше время использование этой работы, поскольку топонимика Новой Земли за два века претерпела значительные изменения.
В целом вклад Крестинина в географию Новой Земли переоценить невозможно, тем более что подобной работы на Западе не появлялось по той причине, что пределы и размеры даже самых изученных полярных территорий (таких, как Гренландия или Шпицберген) еще не были установлены. Его деятельность в «Клевретстве», как и публикация «Географического известия о Новой Земле…», с учетом накопления поморами обширной информации о природе северных островов, которой они охотно делились с учеными, по сути положили начало возникновению в Архангельске своего самостоятельного научного центра, предшественника современных «городов науки», что не имеет прецедента в истории России — чего-либо подобного на ее периферии в то время не наблюдается. Но это самое перспективное и совершенно не случайное начинание прервалось с безвременной гибелью самого Крестинина в 1795 году. Как и в других известных случаях на протяжении мировой истории от Джордано Бруно и до Андрея Дмитриевича Сахарова, наиболее активные исследователи нередко вступают в конфликт с «власть предержащими». Примерно так же произошло и с Крестининым, когда он подал в городской магистрат «Хронологическую записку о взыскании с мещанского общества подушной недоимки», по мнению «отцов города», содержавшую «многих непристойных, дерских и к настоящему делу немало неприличных изречений», за что член-корреспондент Санкт-Петербургской академии наук был приговорен к наказанию кнутом и ссылке в Сибирь, от чего его избавила только преждевременная смерть под стражей. Издавая описание академической экспедиции 1772 года академика Лепехина уже после смерти «шефа», его сподвижник и продолжатель академик Озерецков-ский полностью включил в это издание работу Крестинина, которая стала ему, таким образом, памятником на века.
Минеральные богатства Новой Земли продолжали привлекать внимание специалистов. В 1807 году на средства графа Румянцева к архипелагу отправилась экспедиция горного чиновника Василия Лудлова на яхте «Пчела», которой командовал отставной штурман Григорий Поспелов, хотя «и не имел он и возможности сделать точной описи берегов Новой Земли, им виденных; но, заметив с самого начала несходство карт, ему данных, с истиной, брал он часто пеленги, замечал положение берегов и по этим данным составил неплохую карту… от Костина Шара до Маточкина» (Литке, 1948, с. 84). Лудлов посетил губу Серебрянка, не обнаружив здесь ни малейшего признака серебряных руд. Из других полезных ископаемых он сообщил о признаках серы и медного колчедана, полагая, что в будущем «Новая Земля заслуживает точнейших исследований минералических» (Визе, 1948, с. 96).
Поскольку интерес к Новой Земле как у предпринимателей, так и у моряков оставался, правительство решило снарядить к ее берегам в 1819 году очередную морскую экспедицию на бриге «Новая Земля» под начальством лейтенанта Андрея Петровича Лазарева, представителя известнейшей фамилии в истории российского флота (один из его братьев — Михаил Петрович является открывателем Антарктиды, другой — Алексей Петрович участником кругосветного плавания на шлюпе «Благонамеренный»). Однако на этот раз он не стяжал славы в арктических водах, поскольку так и не достиг поставленной цели из-за массовых заболеваний в экипаже. Когда его корабль уже в середине сентября возвратился в Архангельск, «девятнадцать человек нижних чинов немедленно надлежало свезти в госпиталь. Три окончили жизнь еще до прибытия к порту» (Визе, 1948, с. 96).
Дальнейшие рекогносцировки побережья, его опись и съемки были поручены также военному моряку лейтенанту Федору Петровичу Литке, поначалу мало считавшемуся с деятельностью предшественников, что не однажды ставило его в сложное положение. Его первое плавание в 1821 году оказалось сугубо разведочным как с точки зрения навигации в полярных водах, так и в части исследований берегов. У юго-западного побережья архипелага он встретил сложную ледовую обстановку из-за массы льда, поступавшего через Карские Ворота с холодным течением, названным позднее в его честь. Потратив много времени на лавировку во льдах, он лишь 6 сентября достиг Машигиной губы, не обнаружив по пути к ней входа в Маточкин Шар, полагаясь лишь на изданные карты, — ведомственный снобизм, свойственный остзейскому офицерству, оказал ему дурную услугу. Уже миновав вход в Маточкин Шар, Литке пытался исправить положение, обратившись к унтер-офицеру из поморов Сми-ренникову, бывавшему на Новой Земле, но южнее, который, разумеется, не мог опознать незнакомого берега. Заключение Литке было однозначным: «На показания человека неморского (то есть не морского офицера! — В. К.) совсем полагаться нельзя» (1948, с. 131). К чести самого Литке надо отметить, что, возвратившись в Архангельск и ознакомившись с картами предшественников (в первую очередь Поспелова), он понял причины собственной неудачи и сделал правильные выводы.
Во втором плавании в навигацию 1822 года, оказавшись 19 августа у берегов Новой Земли, Литке понял, что в прошлогодних поисках Маточкина Шара вход в него он принял за залив, однако неудачи продолжались, порой не по его вине. Так, в описание важнейшего ориентира побережья севернее полуострова Адмиралтейства с характерной «одной превысокой, имеющей вид палатки горою», названной им в честь Крузенштерна, при публикации вкралась очевидная опечатка в величину широты, тем более досадная, что эта гора оказалась наивысшей среди остальных — 1547 метров по современным данным, отчего на многих картах она показывается безымянной. Зато Смиренников теперь в глазах командира восстановил свою репутацию, легко опознав при входе в Маточкин Шар остров Паньков, на котором до службы однажды провел целое лето. При дальнейшем плавании к северу на подходах к Машигиной губе была обнаружена новая губа — Литке назвал ее в честь дальнего родственника капитана 1-го ранга Сульменева, не имевшего к Новой Земле никакого отношения. Он также подтвердил, что остров Адмиралтейства, как это еще описали спутники Баренца, отделяется от Северного острова проливом, но уже недоступным для парусных судов из-за малых глубин. Буквально двое суток спустя Литке посчитал, что поставленная задача по достижению северных пределов Новой Земли выполнена, хотя по его определению мыс Желания оказался почти на полградуса южнее, чем у Баренца. Все остальное как будто зрительно совпадало с картой — и небольшие островки, которые он принял за острова Оранские, и крупный ледник (Литке первый использовал этот термин для Новой Земли вместо привычного для моряков «ледяные горы») на подходе к ним, опознанный Литке в качестве Ледяного мыса. Однако это была очередная ошибка… Общее впечатление от открывшейся его взгляду картины Литке выразил слова ми стихотворца: «И мнится, жизни в той стране от века не бывало». При возвращении в устье Маточкина Шара был определен астропункт — тем самым внесены некоторые исправления в съемки Розмыслова. Сам Литке подвел такой итог вояжу 1822 года: «Во вторую экспедицию совершено было гораздо более, нежели в первую. Высшее начальство трудами нашими было довольно» (1948, с. 195).
Однако в процессе обработки полученных результатов «возродилось подозрение, не другой ли какой мыс, например Нассаусский, приняли мы за мыс Желания. Хотя опись штурмана Розмыслова не было особенной причины подозревать в неверности, желательно было новым измерением Маточкина Шара вывести этот довольно важный в географии Новой Земли пункт однажды и навсегда из сомнения» (Литке, 1948, с. 195–196). С запозданием Литке принялся за изучение карты Баренца — результаты оказались неутешительными…
Поэтому не случайно в третье плавание в качестве лоцманов были взяты два помора: «Павел Откупщиков, сын того Алексея Откупщикова, по прозванию Пыха… от которого Крестинин брал часть известий своих о стране этой, найдя в Откупщикове человека, хотя и неграмотного, но со здравым рассудком и опытного… Нанят был кольский мещанин Матвей Герасимов, известный мужеством своим в 1810 году (при освобождении из английского плена и захватом пленившего его капера. — В, К.), который любопытствовал видеть Новую Землю… Я весьма был доволен обоими нашими лоцманами, отличившимися сколько добрым поведением, сколько и усердием своим. Оба они, особенно последний, были нам полезны местными сведениями своими и некоторым образом способствовали успеху нашей экспедиции» (Литке, 1948, с. 199). Оба помора показали себя настолько сведущими в своем деле, что по окончании экспедиции были награждены медалями Святой Анны.
Эти поморы прошлых упущений Литке, разумеется, исправить не могли, но, видимо, способствовали недопущению новых. Во всяком случае, Литке честно признался: «Мыс, принятый нами в прошлом году за мыс Желания, есть действительно мыс Нассавский… Островки, по западную сторону мыса Нассавского, которые мы прежде почитали Оранскими, названы теперь островами Баренца» (Литке, 1948, с. 228). Наблюдая непростую ледовую обстановку в тех же местах, что и в прошлом году, Литке сделал свой вывод: «Ледяные массы, несомые из Сибирского океана, неиссякаемого льдов источника, не оставляют никогда берега Новой