Половина населения

Половина населения

– Двадцать две, двадцать три, двадцать четыре. – Две школьницы рядом со мной пытались сосчитать, в самом ли деле у богини сострадания тысяча рук, но каждый раз сбивались.

Статуя богини грандиозна. Чтобы рассмотреть ее целиком, придется встать на деревянные перила, а каждая из тысячи рук размером с меня. Вот оно, оправдание моей задержки в Синьлэ. И, кроме того, я должен дождаться своего широкоугольного объектива.

Старший брат Донг был чрезвычайно рад, когда я попросил позволения остаться у него еще некоторое время. Он захлопал в ладоши и тотчас принялся представлять меня всем своим друзьям и партнерам по бизнесу. Так что весь день я прошаркал за ним по пятам в своих шлепанцах, а вечером меня привели в обширный комплекс зданий, оказавшийся на поверку академией искусств. Там преподавала учительница Ли. Ли встретила меня у ворот, и мы предприняли небольшую познавательную прогулку по территории академии.

– Кем тебе приходится старший брат Донг? – спросил я, когда мы стояли у искусственного озерца, затянутого тончайшей корочкой льда.

Она смущенно покосилась на меня и хихикнула:

– Он хороший друг моего отца. Дядя Донг для меня как член семьи.

Интересно, имеет ли она хотя бы малейшее представление о том, что на самом деле происходит в бане? Я не решился об этом спросить, да и, наверное, не так уж это было важно. Я, со своей стороны, весьма неплохо устроился там. В бане была только одна отапливаемая душевая комната, и как раз ее я делил с дамочками.

Чтобы избегать неожиданностей, каждый раз по дороге в душ я деликатно возвещал: «Внимание, я иду!» И мне отвечал певучий голос из глубины комнаты: «Секундочку, прекрасный немец!»

И из комнаты вышли две смеющиеся девушки в полотенцах и купальных шапочках. После этого душевая в моем распоряжении.

…Клацает затвор моего фотоаппарата, и охранник недоверчиво косится на меня.

Интересно было бы знать, как богиня милосердия относится к таким, как я, которые болтаются день и ночь напролет в борделе, а потом еще и без разрешения фотографируют ее. Однако богиня и ее статуя смотрят на мир нежно и с пониманием. Видимо, она не слишком задумывается о бедах и радостях смертных.

– В Чжэндине тебе придется потратить много времени, чтобы осмотреть все, – предупреждала меня учительница Ли, и я все равно оказался не готов к тому, что меня здесь ожидало.

Это городок в двух днях пути от Синьлэ, почти под куполом смога от индустриального мегаполиса Шицзячжуан, если судить по карте – вполне скромный пригород. Однако именно здесь можно увидеть как минимум полдюжины тысячелетних храмов и пагод, а во дворе ярко-красного монастыря Лунцзин находится статуя богини милосердия и каменная плита с письменами времен династии Суй.

Я выхожу из храма и ищу во дворе скамейку, чтобы присесть и спокойно съесть яблоко, а не толкаться среди стад туристов. Каменная плита с письменами в самом деле исписана с двух сторон, она выше человеческого роста и горделиво сияет на солнце как слоновая кость. На верхушке у нее восседает связанный дракон.

Плита великолепно сохранилась, учитывая, что ее высекли в 586 году, в то время, когда в далекой Европе завершалось Великое переселение народов и средневековая тьма уже спускалась на руины Рима. Надпись сообщает об основании монастыря в первые годы правления династии Суй. В этой династии было лишь два императора, и она продержалась у власти меньше полувека, прежде чем ее не только свергли, но и оклеветали во всех летописях.

Между тем заслуги ее впечатляют: оба императора, отец и сын, были первыми, кто снова сумел надолго объединить Китай, почти три столетия спустя со времен Троецарствия. Кроме того, они были великими строителями и реформаторами, они возвели защитную стену на северо-западе, приняли законы, смягчающие наказания, а постройка Императорского канала и общий передел земель заложили основу для благополучия страны на несколько столетий вперед.

Почему же тогда история так дурно отзывается об обоих императорах династии Суй?

Летописи свидетельствуют, что оба императора были угрюмыми, недоверчивыми и мстительными, а о сыне говорится даже, что он предательски убил отца и брата, чтобы самому прийти к власти. Расточительность его не знала пределов.

На моем телефоне высвечивается эсэмэска от Джули. В Мюнхене сегодня выпал снег, а как здесь, у меня? Тоже холодно? Я должен не забывать всегда носить шапку, не пропускать время еды! И смайлик из двоеточия и скобки.

Она права, как всегда.

Сейчас три часа дня, становится все холоднее, а я сегодня так нормально и не позавтракал. Зато я могу поставить три галочки на карте Чжэндина: музей, маленькая пагода и знаменитый монастырь Лунцзин. Следующие три пункта ждут меня впереди, а до центра провинции идти еще около тридцати километров. Я решил найти себе комнату неподалеку от пагоды, а завтра завершить осмотр достопримечательностей марш-броском до Шицзячжуана.

Два дня спустя я сижу за столиком в ресторане и жду своего заказа.

– Ужасный город, правда? – говорит сидящий рядом мужчина, с удовольствием запихивая в рот равиоли. Странно, у него такие резкие черты лица, несмотря на полноту.

Пока я раздумываю, что бы ему ответить, он поглощает следующую жертву и выжидательно смотрит на меня.

Ах да. Конечно, ужасный город!

По мне, Шицзячжуан точь-в-точь Пекин, только здесь поменьше жителей и пониже культура, зато воздух гораздо грязнее. Здесь так пыльно, что многие накрывают на ночь свои машины брезентом, чтобы они не слишком быстро пачкались.

Появляется официант и ставит передо мной порцию дымящихся равиоли.

– Зато они точно хороши! – дипломатично заявляю я и с радостью выдаю еще одну позитивную мысль: – Кроме того, храмы в Чжэндине прекрасны, их можно отнести к достоинствам Шицзячжуана.

– О, да ты тут ориентируешься! – одобрительно посмеивается мой собеседник и наливает чай сначала мне, а потом себе. – Но город-то все равно ужасен. – Большим пальцем через плечо он показывает на стеклянную дверь, за которой видна толчея машин на главной улице. – Шицзячжуан вообще существует только из-за вокзала!

– Это искусственный город?

Он утвердительно кивает:

– Промышленность и армия.

Я тоже это заметил.

– В моей гостинице действительно полно солдат!

– В какой?

– «Хейзен», на Вокзальной площади.

– В одной из высоток? И дорого там?

– Двести.

– Неплохо. Для солдат, конечно, выходит дешевле. Причем это касается не только комнаты.

Он многозначительно ухмыляется, и я вспомнил, как вчера втискивался в лифт, битком набитый молодыми девицами в обтягивающих платьях с высокими прическами и густо накрашенными ресницами. Они как будто собирались на дискотеку, только лифт ехал вверх, а не вниз.

Я улыбаюсь, а мужчина, доверительно склонившись, быстро раскрывает еще одну стратегическую тайну:

– Ты наверняка уже слышал, что говорят о населении Шицзячжуана?

– И что же?

– Ну, что половина состоит из солдат, – говорит он вкрадчиво, – а другая половина… – Он опускает свой голос до степени полной нелегальности: – Из проституток!

Мы сдавленно хихикаем и съедаем еще по несколько равиоли. Они действительно великолепны, особенно если окунуть их в красный соус чили. Парочку равиоли спустя я задаю ему вопрос, который интересует меня с самого начала нашего разговора:

– Скажи, ты ведь местный, верно?

Он смотрит на меня, несколько сбитый с толку:

– Это я-то местный?! Как тебе такое в голову пришло?

– Ну, всякое бывает…

– Глупости! Ты был когда-нибудь в Шаньси?

«Нет, но я содрогаюсь при мысли о горах», – подумал я и уточнил:

– Шаньси – это торговая провинция на западе отсюда?

– Да. Но прежде всего это колыбель китайской цивилизации!

– Правда? А я думал, что эта роль принадлежит местности вокруг Сиань.

– Ну как же! Ты разве не знаешь поговорку: Китай последних тридцати лет ты найдешь в свободной экономической зоне Шэньчжэня, Китай последних ста лет – на набережной Вайтань в Шанхае, последней тысячи лет – в Запретном городе в центре Пекина, а последних двух тысяч лет – в стенах Сианя. Но Китай последних пяти тысяч лет, – он гордо смотрит на меня, – ты найдешь только в нагорье Шаньси!

«Мне следовало спросить у него, откуда именно он приехал и как выглядит это место», – думаю я, занимаясь вечером сортировкой фотографий и планированием дальнейшего пути.

До нагорья Шаньси отсюда ходу три-четыре дня, и я понятия не имею, что меня там ожидает. До этого я шел по прямым шоссе через равнину, и то мне приходилось останавливаться на несколько дней, чтобы отдохнуть и залечить мозоли. В Шаньси же дорога петляет даже по карте, создавая причудливые изгибы. Размышляя о том, что мне предстоит пережить, я уже слышу свои стоны под тяжестью рюкзака.

По дороге домой из Парижа горы тоже были самым трудным участком пути: сначала дубовые леса в Арденнах, потом Айфель и, наконец, дождливый Зауерланд. А на этот раз мой багаж как минимум втрое больше, чем тогда. Когда я размышляю о том, что часть вещей следовало бы оставить дома, то вдруг вспоминаю, что на дне рюкзака покоится еще и рождественский календарь с дверками. К своему облегчению я обнаруживаю, что он лишь чуть помялся на уголках. Картинка с толстыми детишками, пекущими печенье под елкой, выглядит так же, как в супермаркете. Я купил тогда два таких календаря – для Джули и для себя.

Это было меньше полутора месяцев назад.

– Я бы с удовольствием остался у тебя, – признался я ей в ее комнате, в Мюнхене, – но я не могу.

Она лежала на кровати, озаренная последними лучами полуденного солнца и смотрела на меня со смесью удивления и печали:

– Твой отец говорит, что это плохая идея…

– …и что я потом останусь безработным. Это не так. Я не пью алкоголь, не курю, зато говорю на нескольких языках и умею фотографировать. Кроме того, я уже однажды прошел по Европе, я знаю, что люди интересуются такими вещами. Я буду каждый день без исключения писать в своем блоге, и люди будут читать, вот увидишь.

Она мне подарила свою фирменную джули-улыбку, блестя черными глазами:

– О, так ты с принципами!

Я кладу рождественский календарь на стол и открываю первые пять дверок: лошадь, луна, елка, машина и святой Николай. Прежде чем я успел опомниться, я выел их все и ощутил странное чувство пустоты. Несколько минут я молча смотрю вдаль, а потом быстро пишу пост о буддийском монахе, который встретился мне вчера в Чжэндине. Облаченный в оранжевую рясу, он сидел у входа в храм с опущенный головой, очевидно, погруженный в медитацию. Я подошел поближе и сделал пару фотографий храма, держась так, чтобы случайно не помешать.

Он оставался совершенно неподвижен.

Потом я остановился около него, он поднял на меня глаза, сморгнул, и на лице его появилась улыбка, он протянул мне под нос дисплей мобильного телефона. Там было написано «SETUP».

И тут до меня дошло.

– Учитель! – говорю я, смеясь. – Правильно ли я понимаю, что ты переключил язык и теперь не знаешь, как вернуть обратно китайский?

Он, так же смеясь, кивнул. Через минуту он держал в руке телефон с китайским языком.

«Амитофо!» – снова и снова повторял он имя бесконечно сверкающего Будды.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.