Я помню, как немцы уничтожали евреев в Севастополе Красова Людмила Петровна, 1928 г. р

Я помню, как немцы уничтожали евреев в Севастополе

Красова Людмила Петровна, 1928 г. р

К началу войны мне было тринадцать лет. В ночь с 21 на 22 июня был торжественный вечер, выпускной бал. Играл оркестр… Вдруг со стороны Балаклавы мы увидели два летящих самолета. Они долетели до района стадиона «Чайка» и сбросили парашют. Мы подумали, что скинули подарки, поэтому побежали встречать сброшенный с неба груз. Не успели добежать, как взорвалась сброшенная с самолета мина, и нас накрыло взрывной волной.

Мы прибежали обратно в школу. Утром объявили о начале войны. Папу сразу забрали в армию, так как он был участник Гражданской войны. Его направили в севастопольское ПВО.

Мы остались дома: мама и четверо малолетних детей. Вскоре всех детей собрали в подвале на улице Новороссийской, потом перевезли в инкерманские штольни. Не помню, сколько мы там пробыли, но там вместо воды давали шампанское, было сыро и холодно, поэтому мы с сестрой убежали домой.

Маму мобилизовали на работу в госпиталь. Дома практически никого не было, поэтому мы пошли помогать маме в больницу – она находилась там целыми сутками. Носили горшки, стирали бинты, вываривали их, гладили и скатывали. Бегали с поручениями по больнице. В школу мы первого сентября не пошли, так как занятия, по сути, прекратились. Мы работали в госпитале до последнего дня – все время под бомбежками и обстрелом. Дом наш был наполовину разбит. С водой в госпитале недостатка у нас не было.

От эвакуации в район 35-й береговой батареи мы отказались, так как находились при тяжелораненых, которых не эвакуировали. Отец ушел туда, а семья осталась в городе. Отец сказал: «Сидите дома, будь что будет…»

Когда зашли немцы, то мы три-четыре дня не высовывались из дома, боялись. Огород наш выходил на дорогу, по которой гнали военнопленных в тюрьму. Около нас было два дома. В одном сделали комендатуру, а во втором жили татары-охранники. Через пару дней они пошли по домам, стуком вызывая женщин на работы: «Бабы, выходите». Мы убирали осколки, мусор, расчищали территорию. Потом стали таскать воду для пленных и немцев.

Через неделю-две наши пленные стали умирать от антисанитарии, отсутствия медикаментов и питания. Рядом с кладбищем Коммунаров вырыли несколько огромных ям, куда скидывали тела день и ночь. Бросали неделю, две, дышать было нечем. До сих пор на месте захоронения не поставлено ни одного памятного знака, не проведена эксгумация…

Хороших, еще здоровых пленных немцы отобрали и загнали на нефтеналивную баржу, человек 100–200. Что случилось дальше, мы точно не знаем, но баржа загорелась, и эти люди сгорели заживо. В наш район прибежали татары и стали просить вилы – вытаскивать обгоревшие трупы из воды.

Через неделю-две наши пленные стали умирать от антисанитарии, отсутствия медикаментов и питания. Рядом с кладбищем Коммунаров вырыли несколько огромных ям, куда скидывали тела день и ночь. Бросали неделю, две, дышать было нечем. До сих пор на месте захоронения не поставлено ни одного памятного знака, не проведена эксгумация…

Спустя некоторое время к зданию, где содержались военнопленные, стали приезжать родственники узников со всего Крыма и, написав записку с фамилией-именем-отчеством пленного, отдавали ее охраннику, который затем шел по камерам и вызывал искомого человека. Убедившись, что он жив, сообщал об этом родственникам, которые отдавали украшения и все самое ценное за то, чтобы его отпустили. Охранники ночью, вынося на носилках трупы в яму, сверху клали живого, и он таким образом оказывался на свободе. Потом он бежал к нашему дому, где во дворе жили его родственницы. Побыв у нас дома пару дней, они уходили в сторону Инкермана. Мы собрались – дети c мамой, – пришли в концлагерь с документами, показали их, отца выпустили, а затем нас всех направили в комендатуру, где зарегистрировали.

Маму и меня немцы отправляли на кухню комендатуры, где мы готовили и убирали. Собирали объедки и очистки еды, выносили их с собой домой. Тем и питались. Территорию своей улицы все время оккупации мы практически не покидали – боялись, что могут схватить и отправить в Германию на работу.

Маму и меня немцы отправляли на кухню комендатуры, где мы готовили и убирали. Собирали объедки и очистки еды, выносили их с собой домой. Тем и питались. Территорию своей улицы все время оккупации мы практически не покидали – боялись, что могут схватить и отправить в Германию на работу.

После регистрации, проведенной немецкой комендатурой, всех евреев собрали на стадионе «Чайка» неподалеку от нашего дома. По городу ездила машина и объявляла о том, что им надо пройти перерегистрацию.

Сначала евреев загоняли в раздевалку, якобы готовили к переселению. Мужчин (преимущественно дедов) – в одну сторону, женщин (в основном, бабушек с детьми) – в другую. Потом их обыскали и повели в тюрьму. Часа в три или четыре утра к воротам тюрьмы подогнали машины-душегубки и загнали туда сначала мужчин, чтобы отвезти ко рву на седьмом километре. Пока они туда ехали, все задохнулись в машине. Потом душегубки вернулись за женщинами. Когда они подошли к машине, то услышали запах страшной вони от рвоты, оставшейся в машинах, и всё поняли. Их убили по такой же схеме.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.