Мы старались выбрасывать взрывные капсюли Гирич Екатерина Григорьевна, 1925 г. р

Мы старались выбрасывать взрывные капсюли

Гирич Екатерина Григорьевна, 1925 г. р

1941 год. Война. Мне 16 лет. Я закончила 9 классов украинской школы города Марьинка Донецкой области. Наши войска отступали на восток, а немецкая армия брала наши города и села. 19 октября 1941 года мы оказались в оккупации. Начались аресты, расстрелы коммунистов, комсомольцев и евреев.

В Марьинке за один день было расстреляно 150 человек, среди них были маленькие дети. Моего отца тоже расстреляли как коммуниста; а 12 мая 1942 года меня угнали в Германию. В этот день из Донбасса был отправлен первый эшелон в Германию. Везли нас в товарных вагонах, под охраной немецких солдат, на окнах колючая проволока. Привезли в Померанию (северо-восток Германии), в город Гюстров, на биржу труда. Тут начался отбор, как на невольничьем рынке: бауэры с хлыстами, нам было страшно, они выбирали рабочую силу себе, а военное ведомство – себе. Я попала на военный завод, который находился в лесу Примервальд.

Недалеко от завода был лагерь за колючей проволокой, в котором нам пришлось жить три года. Жили в деревянных бараках, в комнате по 16–18 человек. В лагерной бане мы могли один раз в неделю принимать душ. А один раз в два месяца нас возили в тюремную баню на санобработку и дезинфекцию постелей.

Лагерь охранялся вооруженным вахманом, он же и водил нас строем на работу и с работы.

Завод был огромный, с множеством цехов и бункеров, и все это в лесу. Делали на заводе снаряды. За станком работали две наши девочки и одна немка, выполнявшая обязательную шестимесячную трудовую повинность. Одна из немок, которая работала за нашим станком, относилась ко мне с сочувствием, я была худенькой, бледной девочкой с косичками, и на вид мне можно было дать 14 лет.

Мы были истинными патриотами своей Родины и, по возможности, старались прятать взрывные капсюли в карман, отпрашивались в туалет и там их выбрасывали. Мы радовались, что не все снаряды взорвутся.

Работали в две смены: с 7:00 до 18:00 и с 18:00 до 7:00. Возвращались с работы изможденными. Работа была физически тяжелая и вредная. От горячей серы, которую мы наливали в гильзы снарядов, волосы у нас были красные, а кожа на руках и ногах желтая. На заводе в дневную смену нам давали на обед суп капустный или перловый, в основном с брюквой, реже – гороховый. В ночную смену нам очень хотелось кушать, работать ночью было очень трудно – соблюдалась светомаскировка, все двери закрывались, не хватало воздуха. В лагере завтрак состоял из двух маленьких кусочков хлеба, манной каши на воде, одной ложечки повидла и черного кофе-суррогат. Кусочек хлеба оставляли для ночной смены, а иногда старались сунуть его кому-нибудь из военнопленных, с которыми встречались, когда нас вели на работу, а их с работы. Военнопленных кормили очень плохо, они были худые, измученные.

Мы были истинными патриотами своей Родины и, по возможности, старались прятать взрывные капсюли в карман, отпрашивались в туалет и там их выбрасывали. Мы радовались, что не все снаряды взорвутся.

У нас не было теплой одежды, так как из дому нам приказали взять питание на три дня. Мы не знали, куда нас везут, а когда пришла холодная осень, а за ней и зима – мы мерзли. Нам разрешили написать письма на родину с просьбой прислать теплую одежду, но дома к тому времени мама почти все променяла на муку, картофель. Она прислала детское байковое одеяло, носки и платок. Я сшила себе брюки из одеяла, а весной нам выдали фланелевые жакеты и юбки.

Нам разрешили написать письма на родину с просьбой прислать теплую одежду, но дома к тому времени мама почти все променяла на муку, картофель. Она прислала детское байковое одеяло, носки и платок.

Я сшила себе брюки из одеяла, а весной нам выдали фланелевые жакеты и юбки.

Обувь у нас была – деревянные колодки. Когда они стирались, пятка касалась асфальта, а зимой – снега. Зима была сырая, частые туманы. Мы боялись заболеть, потому что больных отправляли в тюремный лазарет.

От безысходности хотелось умереть. Казалось, эта жизнь будет вечной, и надежды на возвращение домой не было. Но была юность и любовь к Родине. Иногда мы пели советские песни, когда нас строем вели на работу, а вахман[15] злился и кричал: «Руиг меш!» [16]

Мы не знали о событиях на фронтах, не знали, что война близится к концу. Однажды две наши девочки (это было 7 ноября), пока возили из цеха в цех снаряды на тележке, заметили, что солдат, который охранял бункер недалеко от цеха, ушел на обед. Они вошли туда, а там приемник говорит на русском языке – был парад в Москве, они быстро выбежали, и, когда нам рассказали, что Москва жива, не «капут», как нам говорили немцы, как мы радовались! Мы не знали, что наши войска берут города, что уже взят Берлин, – немцы молчали.

Однажды нас не погнали на работу, не дали завтрак, нет вахмана в лагере, в административном корпусе пусто и ворота открыты. Немцы убежали. Мы боялись, что взорвут завод и мы погибнем. Но все было спокойно. Это было 3 мая 1945 года. А 9 мая к нам в лес пришли наши танки.

Мы не знали, что наши войска берут города, что уже взят Берлин, – немцы молчали.

Настал День Победы. Нас стали распределять на работу по воинским частям, подсобным хозяйствам, госпиталям. Я попала в госпиталь Говорова и там еще работала 7 месяцев. Домой вернулась 29 ноября 1945 года. Уже была зима, а я в легком жакете. По возвращении домой нам пришлось горько. На нас смотрели как на изменников Родины, и, чтобы не слышать упреков и оскорблений, я решила в своей автобиографии не указывать, что была в Германии, а для этого надо было уезжать из родной Марьинки. Пришло время пересмотра всего случившегося в нашей истории, и нас оправдали. Мы получили статус бывших узников фашизма, но сколько осталось искалеченных судеб, сколько девушек не вышли замуж, не смогли получить образование, остались одинокими!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.