Первое боевое задание

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Первое боевое задание

В Москву мы прибыли уже к вечеру второго дня войны.

На следующий день я с нетерпением ждал телефонного звонка от Михаила Васильевича Водопьянова. Больно было смотреть на красные от слез глаза жены и дочери, но это было ничто по сравнению с морем слез, разлившимся там, где враг уже топтал нашу землю.

Телефон зазвонил после полуночи.

— Все в порядке! — сообщил Водопьянов. — Я получил согласие на перевод в авиацию действующей армии. Завтра перегонишь гидроплан на Иваньковское водохранилище, а когда вернешься, все вместе поедем на авиационный завод. Только постарайся управиться побыстрей.

Итак, вопрос был решен!

Следующий день принес с собой много хлопот. Из самолета надо было выгрузить все арктическое снаряжение и вернуть его на склады. Самолет находился на Химкинском водохранилище, а склады — совсем в другом конце города. Пока мы раздобыли транспорт и покончили со всякими формальностями, прошел целый день. Только под вечер мы смогли подняться в воздух. Меньше чем через час сели в Иванькове. Но вернуться обратно оказалось далеко не простым делом. «Подбросить» нас в Москву обещали на следующее утро. К счастью, это сделали довольно рано — уже на рассвете мы мчались на грузовике к столице. По краям дороги блестела на кустах и траве роса. Когда машина на минуту остановилась, мы услыхали переливчатые трели соловьев. С сожалением думал я в тот момент, что еще несколько дней назад я бы с величайшим удовольствием слушал концерт этих маленьких виртуозов нения, но сегодня все заслонила жестокая война. Теперь смысл жизни каждого советского человека заключался в одном: выстоять, отбросить врага, уничтожить его!

К нашей большой радости, всех нас, полярных летчиков, назначили в один полк, входивший в состав дивизии, командиром которой стал Михаил Васильевич Водопьянов, а начальником штаба — бывший начальник Управления полярной авиации Северного морского пути Марк Иванович Шевелев — так же, как и Водопьянов, Герой Советского Союза. Командиром полка был назначен Викторин Иванович Лебедев.

И еще один приятный сюрприз ждал нас: на авиационном заводе нам сказали, что мы получим новые самолеты, значительно превышающие по своим качествам прежние. Раньше таких самолетов мы и не видели. Могучие четырехмоторные тяжелые бомбардировщики ТБ-7 (ПЕ-8), сконструированные В. М. Петляковым, выстроились в ряд на аэродроме завода. Сотни инженеров и механиков, летчиков и оружейных мастеров трудились дни и ночи напролет, чтобы привести их в боевую готовность. Счет рабочим часам уже не велся; тяжелые испытания, выпавшие на долю нашей Родины, требовали мобилизации всех сил.

Пока боевые самолеты приводились в порядок, мы изучали их летно-технические данные и вооружение, бортстрелки тренировались в стрельбе. Каждый самолет мог поднять не менее десятка бомб и доставить их за тысячи километров в глубокий тыл врага. Самолеты были хорошо вооружены для отражения атак истребителей противника: во все стороны угрожающе торчали дула скорострельных пушек и пулеметов.

Сводки последних известий, регулярно передававшиеся по радио, не приносили ничего отрадного: несметные фашистские полчища все глубже и глубже вторгались в западные республики нашей Родины… Наше беспокойство и нетерпение возрастало; когда же мы наконец сможем вступить в бой?!

Прошел июль. Только в первые дни августа командир нашей 81-й авиационной дивизии Водопьянов смог доложить командованию, что наша дивизия готова к ведению боевых действий.

Ранним утром 8 августа полк тяжелых бомбардировщиков поднялся в воздух с аэродрома завода и взял курс на аэродром Пушкино под Ленинградом.

Там мы узнали, что в, предыдущую ночь столицу Германии Берлин бомбили летчики авиационного полка полковника Е. Н. Преображенского, базировавшегося на аэродром Когула (остров Сарема). Пять Героев Советского Союза — Е. Н. Преображенский, П. И. Хохлов, В. А. Гречишников, М. Н. Плотник и А. Я. Ефремов — оказались первыми в берлинском небе и заставили содрогнуться цитадель нацизма. Я был рад, что среди этих отважных летчиков был и Андрей Ефремов, мой бывший ученик.

Когда-то Геринг хвастливо заявлял, что на территорию Германии не упадет ни одна_ вражеская бомба. Геббельс, в свою очередь, кичился тем, что Берлин якобы совершенно недоступен для авиации противника. Но советские летчики доказали всему миру несостоятельность геббельсовской пропаганды!

И теперь наступил наш черед проучить обнаглевшего врага.

Все были заняты последними приготовлениями: заправкой горючего, погрузкой бомб и других боеприпасов. Летчики и штурманы сидели над картами — надо было найти маршрут как можно короче и безопаснее, сделать соответствующие расчеты. Выбор маршрута был непростым делом: почти все побережье Балтийского моря, а также Белоруссия и часть территории Украины были захвачены врагом. Поставленная перед нами задача была достаточно сложной.

К вечеру 9 августа 1941 года мы были готовы к взлету. Прибыл командующий ВВС генерал-лейтенант авиации П. Ф. Жигарев. Вскоре в розоватое вечернее небо устремилась сигнальная ракета.

Первым поднялся в воздух наш самолет, где летел и командир дивизии комбриг М. В. Водопьянов. За нашим самолетом последовали и остальные. Курс — на запад.

Полет проходил спокойно. Солнце уже село, но на высоте еще было светло.

— Справа звено истребителей! — послышался вдруг взволнованный голос Секунова.

— Это же свои, И-16, — успокоил Штепенко. Однако эти «свои» не хотели признать «своими» нас.

Из-под их крыльев забили огненные струи, и в нашу сторону полетели трассирующие пули, которые подожгли один из наших самолетов.

— Огонь! — скомандовал Водопьянов. Заговорили наши пушки и пулеметы. Самолет затрясся от выстрелов. Нападавшие истребители повернули назад, но горящий бомбардировщик начал падать, сопровождаемый черным хвостом дыма. Остальные самолеты продолжали лететь назначенным курсом и скоро потеряли его из виду.

— Ну и сволочи! — скрипнув зубами, проговорил Водопьянов. — Будьте бдительны, истребители могут снова появиться!

Настроение у нас было прескверное. Неужели на наших самолетах были вражеские летчики? Мы же ясно видели красные звезды на хвостах и крыльях истребителей!

Но дело обстояло совершенно иначе… Это были все же свои И-16, однако никто не удосужился предупредить летчиков о нашем полете. Они даже понятия не имели о существовании таких воздушных гигантов, как наши самолеты…

Много лет спустя я встретил одного из этих летчиков. Мы вспомнили это грустное событие и пожали друг другу руки…

В тот раз был сбит наш совершенно новый боевой самолет. Два летчика погибли, а семь получили ранения. Погиб наш товарищ по работе в Арктике и хороший друг Борис Ануфриев, первоклассный радист, вместе с которым мы много раз бороздили воздушный океан над безбрежными ледяными полями северных морей.

Следуя намеченным курсом, мы пересекли в районе Айнажи береговую линию и теперь летели над морем. Там было безопаснее: не угрожали вражеские прожектора и зенитки. Скрытые во тьме ночи, мы мчались над Балтийским морем на юго-запад, к Берлину.

Где-то далеко в стороне метались по небу тучи прожекторов противовоздушной обороны Кенигсберга, Данцига.

Мы уже повернули на юг и миновали Штеттин (Щецин), когда бортинженер доложил, что в правом крайнем моторе по неизвестным причинам давление масла упало до нуля и возникла опасность взрыва от перегрева.

— Выключить мотор! — подал я команду.

— Повернем обратно? — спросил Водопьянов.

— Только вперед, до Берлина! — поспешил ответить штурман Штепенко. — Ведь до цели осталось не более получаса полета.

— Хорошо! — согласился командир дивизии. Теперь работали только три мотора. Поскольку запас горючего уменьшился уже на несколько тонн и самолет стал легче, мы не теряли высоты. Но теперь самолет стало сильно тянуть в сторону, так как на одной стороне работали два мотора, а на другой — один. Пришлось обеими ногами изо всех сил нажимать на левую педаль, чтобы выдерживать нужный курс.

— Тяжеловато? — спросил Водопьянов и добавил, не ожидая ответа: — Я помогу!

Стало значительно легче: двое — это не один.

— Ложимся на боевой курс! — доложил через некоторое время штурман и дал новое направление.

Затаив дыхание, мы ждали момента, когда вниз полетят бомбы… Ведь это был наш первый боевой полет!

Берлин — под нами. Город был нагло, вызывающе освещен. Столица государства опьяневших от военных успехов нацистов не могла поверить, что советская авиация повторит налет…

И вот со свистом тяжелые бомбы полетели вниз… Один за другим запылали в городе исполинские огненные цветы. Освещение моментально было выключено. Но мы продолжали выполнение нашего первого боевого задания. Только тогда, когда мы легли на обратный курс, связки лучей прожекторов начали ощупывать небо и зенитные пушки нервно залаяли, вспарывая ночное небо рыжеватыми взрывами снарядов.

Учитывая повреждение одного из моторов, командир дивизии решил лететь обратно не кружным путем, через море, а взять прямой курс на свой аэродром. На подступах к Кенигсбергу нас встретил бешеный огонь зениток. Вокруг самолета рвались сотни снарядов, вспышки превратили ночную мглу в день. Едкий запах дыма проник в кабину.

Вдруг самолет вздрогнул.

— В одном из баков течь! — доложил бортинженер.

— Все моторы переключить на этот бак! — приказал комбриг тотчас же, чтобы выжать из бака все горючее. Однако пробоина в баке оказалась «смертельной». Вскоре перебои в ритмичном шуме моторов дали знать о том, что горючее в баке кончилось, и пришлось переключиться на другие баки.

Положение становилось весьма серьезным. Горючего оставалось теперь совсем мало. Как ни старайся, а до своего аэродрома не дотянуть!

Небо на востоке светлело. Внизу лежала израненная войной земля, скрытая от нас густыми серыми облаками-. По расчетам штурмана мы находились уже над Эстонией.

Нервы у всех были крайне напряжены, но нас не покидала надежда, что топлива все-таки хватит… Но нет! Последние литры горючего кончились где-то над Раннапунгеря или Иыхви. Шум моторов умолк, а затем остановились винты. Самолет стал снижаться.

3000… 2500… 2000… 1000 метров. Мы уже вошли в густой туман облаков.

800… 500… 300… Внизу, куда ни глянь, всюду тянулись трясины, и мрачная топь… Неужели погибнем в здешних болотах?

И вдруг прямо перед нами зазеленел лесок! Именно там, только там надо постараться приземлиться! Там твердая земля. В болоте же тяжелый самолет мог утонуть прежде, чем удалось бы выбраться из него…

— Посажу сам, — сказал Водопьянов.

Гибкие верхушки деревьев хлестнули по самолету. Как раненый зверь, помчалась беспомощная машина в чащу. Разрушились стабилизаторы, кусок за куском разваливались мощные крылья… И наконец, подмяв под себя вековые сосны, самолет, покачиваясь, опустился на землю.

Тишина. Только страшный гул в ушах. Затем взрыв ликования — никто из нас не получил серьезных повреждений! (Правда, потом я несколько дней мог есть только жидкую пищу, так как моя челюсть никак не хотела двигаться. Но это был пустяк.)

Да, но где мы все-таки находимся?

Немного подальше, на границе лесочка и трясины, к небу тянулась триангуляционная вышка. Радист Вася Богданов залез на нее и осмотрел окрестности.

— Сплошь топь и трясина. Только на севере видно несколько хуторов. Один из них, кстати, горит, — сообщил он, спустившись.

В этот момент что-то просвистело у нас над головой. Мы прислушались. Свист повторился. В отдалении, на севере и на юге, слышалось что-то вроде раскатов грома.

— Артиллерия! — сказал Штепенко. — Бьет куда-то дальше…

Гуськом мы двигались на север. Экипаж уже давно не отдыхал. Но никто из нас не чувствовал ни усталости, ни голода. Вскоре мы уже брели по трясине. Сначала вода была по колено, затем по пояс, местами даже по грудь. А когда дно стало исчезать из-под ног, мы были вынуждены «дать обратный ход» и искать новую тропу. Через некоторое время почувствовали, что идти становится с каждым шагом все труднее, тело наливается свинцовой тяжестью,

А над головой все еще свистели снаряды. Мы поняли, что попали на ничейную землю. Наша армия обороняла дорогу, ведущую в Нарву, а с юга, с северного берега Чудского озера, наступал противник. Только около полудня мы выбрались из болота. Вскоре увидели коров, теленка и овец. Сторожевая собака, заметив нас, бросилась в нашу сторону с отчаянным лаем. Белобрысый пастушок из-за куста испуганно разглядывал странных гостей.

Я замыкал шествие и, добравшись до летчиков, окруживших мальчика, услышал, как они оживленно расспрашивали пастушка. Однако он только отрицательно качал головой: «Эй саа ару».

— Ну, а по-эстонски, парень, понимаешь? — спросил я на его родном языке.

Мальчик посмотрел на меня и облегченно вздохнул, а затем так обстоятельно доложил нам обстановку, что даже начальник разведывательного отдела крупного штаба но сделал бы это лучше.

Следуя указаниям, полученным от мальчика, мы направились по кратчайшему пути на станцию Ору. Там располагались части 8-й армии. Нас встретили прямо-таки по-королевски и хорошо угостили, были и довольно крепкие напитки.

И тогда усталость свалила нас. Станционный зал ожидания показался нам лучшей спальней в мире, а разостланная на полу солома была мягче любой перины. Не успели мы прилечь у стены на солому, как погрузились в глубокий сон, а когда проснулись, солнце уже клонилось к закату. Мы протерли глаза и испугались: вокруг нас на соломе блестели осколки стекла… Не уцелело ни одно окно…

Оказалось, что нашему богатырскому сну не помешала даже бомбежка, предпринятая гитлеровцами… Одна из бомб упала па газон перед станцией. Взрывной волной и разбило окна. Другая бомба не разорвалась. Она задела рельс, изогнула его, повалила телефонный столб и скатилась в кювет у железнодорожного полотна… Мы видели ее: она лежала там, черная, дышащая смертью.

Водопьянов пошел в штаб. Вернувшись, он сказал, что прежде всего надо пойти к самолету и… взорвать моторы. Поздно вечером нам предстояло отправиться в Пушкино…

К месту падения самолета добрались значительно быстрее: большую часть дороги мы проехали на машине. Пешком пришлось идти только километра два.

С тяжелым сердцем снимали мы вооружение. Но еще труднее было заложить взрывчатку в моторы…

Прощай, боевой товарищ!

…Клубок дыма бежал по запальному шнуру к самолету, и это болью отзывалось в наших сердцах. Мужчины, преодолевавшие в суровых условиях Севера сверхчеловеческие трудности, закаленные, огрубевшие, отвернулись в эту минуту и провели рукой по глазам.

Грохот… Через наши головы со свистом летят обломки металла, куски обшивки самолета… Скорбящие сосны роняют свои ветви и иглы.

— Все, — сказал Водопьянов удрученно. — Пошли, ребята…

Вечером к станции Ору подкатили два броневичка и легковая машина.

— Залезайте, ребята, — показал на них Водопьянов.

— А вы? — спросил Штепенко.

— Я поеду здесь, — ответил он, облокотись на крыло «эмки». — Там внутри для меня места мало.

Мы с большим трудом влезли в броневики. Боевой самолет тоже не бальный зал, но эта наземная боевая машина показалась нам просто жестянкой из-под килек!

Иыхви мы проехали еще на заре. Кругом гнетущая тишина, на улицах ни одной живой души, никакого движения. Витрины магазинов скрыты ставнями. Редко в каком-нибудь окне мелькало чье-то испуганное лицо… Щемящее чувство горечи не покидало нас до Нарвы. Темнело. Облака закрывали небо. Моросил монотонный, грустный мелкий дождь…

На улицах древней Нарвы наше настроение немного улучшилось. В городе чувствовалась жизнь. Время от времени мимо нас проезжали грузовики. Недалеко от моста между крепостями Германа и Ивангорода стояли орудия, артиллеристы были готовы к бою. Это было приятно. Мы подумали о том, что группа армий «Север» под командованием фельдмаршала Лееба — ударный кулак гитлеровской армии, — безостановочно пронесшаяся через многие страны Европы, сейчас безуспешно пыталась прорваться к Нарве, к Ленинграду. А каких-нибудь десять часов назад далеко в тылу этих гитлеровских полчищ мы заставили содрогнуться столицу фашистского райха — Берлин. Вдруг раздалась команда:

— Закрыть люки!

Мы и так стояли плотно прижавшись друг к другу, а теперь нам стало совсем тесно. Через несколько секунд о броню забарабанили пули. Они били как раз в правый борт бронеавтомобиля, к которому я был прижат. Я отчаянно старался отодвинуться подальше от стальной стенки, но теснота не позволяла мне сделать это.

— Поливают из автоматов, — процедил водитель сквозь зубы. — Наверное, парашютисты…

Пулевой дождь кончился так же неожиданно, как и начался. Однако происшествие подействовало на нас хуже, чем арктическая пурга.

На свой аэродром мы возвратились только рано утром. Ничего отрадного нас не ждало. Самолеты некоторых экипажей сильно пострадали: мрачно зияли громадные дыры в несущих плоскостях и фюзеляжах. Несколько экипажей не вернулось. Были раненые и убитые…

Много неприятностей доставили нам установленные на самолетах моторы АМ-40. Конструкция этого дизельного двигателя в то время была далеко не совершенной. Он отказывал в самые неподходящие моменты.

При взлете самолета заместителя командира нашего полка подполковника Егорова остановились сразу оба правых мотора. На двух оставшихся моторах опытный летчик дотянул на загруженном до отказа гиганте через холмы, канавы и леса до места, пригодного для посадки. Можно представить, что пережили в течение этих минут сам Егоров, борттехник Сугробов и их товарищи… Ведь при посадке самолет плюхнулся на поляну, имея на борту тонны взрывчатки, которая могла взорваться от сотрясения.

Подполковнику Егорову и другим членам экипажа пришлось провести несколько недель в госпитале, чтобы поправить здоровье.

На самолетах майора Курбана и майора Угрюмова в воздухе несколько раз останавливался то один, то другой мотор. Чтобы завести их снова, каждый раз приходилось снижаться на несколько тысяч метров, потому что на большой высоте завести мотор было невозможно… В конце концов Угрюмов приземлился километрах в десяти западнее города Пушкин, так как кончилось горючее. К счастью, недалеко от места вынужденной посадки находился склад горючего машинно-тракторной станции. Два дня летчики носили керосин ведрами, ибо весь транспорт МТС был уже эвакуирован на восток. Самолет Угрюмова возвратился на свой аэродром только на следующий день.

Самолет старшего лейтенанта Панфилова, возвращаясь на базу после выполнения задания, сильно отклонился влево от маршрута и был сбит над финским побережьем. После вынужденной посадки экипаж занял круговую оборону и сражался до последнего патрона… В живых остался только тяжело раненный радист, который после выздоровления почти четыре года проработал батраком у одного финского кулака. Только после окончания войны он вернулся домой, и тогда мы узнали о мужестве этого экипажа и о причинах его гибели.

Таковы были итоги нашего первого боевого вылета. И когда на следующий день мы прочли в газетах, что за отвагу и. мужество нас наградили орденами, это не вызвало обычной радости: слишком тяжелой была потеря друзей.