Домой!
Домой!
В Прествике мы сразу же зашли к синоптикам. Больше всего хотелось услышать, что погода будет такой, какая нам требуется: пусть облака будут погуще! Необыкновенное желание, не так ли? Летчики ведь постоянно мечтают о ясной погоде. Но для нас было сейчас очень существенно, чтобы оккупированная врагом территория была скрыта облаками, ибо определенную ее часть нам предстояло пересечь днем. А это означало, что шансов на встречу с вражескими самолетами было в тысячу раз больше, чем ночью.
Повезло! Нам предсказали как раз такую погоду, какой мы желали.
На аэродром прибыла наша правительственная делегация. Ее провожали товарищ Майский и представители министерства иностранных дел Англии. И конечно, журналисты.
Перед самым взлетом неожиданно произошла заминка — лопнула шина на заднем колесе. Ее быстро заменили запасной. И вот мы уже в воздухе. Когда мы, сделав круг, снова оказались над аэродромом, в воздух, чтобы эскортировать нас, поднялись два английских истребителя.
Через час судьба этих маленьких провожатых стала меня беспокоить. Ведь их запасы горючего были не столь уж большими. Я дал им знак покинуть нас, покачивая самолет с крыла на крыло. Один из них повернул обратно, а второй провожал нас еще по крайней мере полчаса. Затем он сделал крутой разворот и скрылся в густых облаках.
С востока навстречу нам спешили сумерки. Мы потеряли немного времени на замену лопнувшей шины, и сумерки встретили нас уже на восточном побережье Англии. А это означало, что восходящее солнце застанет нас далеко от дома. Наступление рассвета ускоряло еще и то обстоятельство, что мы мчались на восток. Поэтому надо было заблаговременно начать набирать высоту. И действительно, чем выше мы поднимались, тем яснее можно было заметить на восточном краю неба бледную варю.
— Где нас ожидает рассвет; штурманы?
— На Балтийском море, над Кенигсбергом, — ответил Штепенко.
— Понятно. А как вообще дела с погодой? Где могут кончиться облака?
— В Кенигсберге. Дальше ясная погода.
— Ладно. В таком случае поднимемся как можно выше.
Черт побери! Все пошло не так, как хотелось бы. Лететь с такими пассажирами на борту, как у нас, средь бела дня через оккупированную врагом территорию, где тебя подстерегают зенитки и к взлету готовы истребители, — дело не из приятных.
Пассажиры молча сидели на своих местах. Кислородные маски были уже давно надеты. Окна закрыты плотными занавесками, чтобы предательский свет не выдал нас.
7000 метров. Но сейчас и этого было еще мало. Все выше и выше! Небо на востоке делалось все светлее и светлее. Звезды гасли одна за другой. Далеко внизу все еще плавали в предрассветной мгле комки облаков. На сколько их хватит?
Стрелка высотомера приближалась к цифре «8000». Тихо и дружно рокотали моторы. Стрелка вариометра колебалась немного выше нуля: значит, можно еще набрать высоту.
Члены экипажа напрягали зрение, внимательно следя за окружающим воздушным пространством. Каждая появившаяся в поле зрения точечка могла таить в себе опасность. Самое главное — не дать врагу подкрасться незаметно, появиться неожиданно!
Внизу, на земле, было тепло, однако вокруг нас лютовал мороз. Термометр показывал минус 35 градусов. Под нами простиралась беспокойная поверхность Балтийского моря. Оно могло бы пожертвовать побольше воды на рождение облаков, но оказалось весьма скупым: чем дальше на восток, тем реже становились облака.
На горизонте показалась темная полоса.
Побережье Латвии.
Я старался по времени, истекшему с момента взлета, и по указателю пройденного пути сделать расчет скорости самолета. Неожиданно для себя я получил поразительный результат. Правилен ли он? Я решил проверить.
— Штурманы, какова скорость?
— Свыше пятисот. Кстати, через час выйдем к линии фронта, — ответили они.
Прекрасно! Наш бронированный гигантский самолет мчится как легкий истребитель!
— Товарищ майор, интересуются, когда мы прилетим в Москву, — сообщил из средней башни Кожин.
— В Москву прилетим через два часа, — опередил меня Штепенко.
Некоторое время в самолете царило молчание.
— Из Москвы прибыла радиограмма: «Пересечь фронт на максимальной высоте», — сообщил Низовцев.
Поскольку вес самолета существенно уменьшился за счет израсходованного горючего, я предпринял попытку набрать еще высоты. Это удалось.
Слева в отдалении, как огромное зеркало, заблестел большой водоем.
— Ура! Ильмень!
По ту сторону озера и реки Ловать были уже свои.
— Пересекаем линию фронта южнее озера Ильмень! — сказал я в микрофон. Напряжение спало, словно сняли с плеч огромный груз.
Проскочили! Гитлеровцы остались с носом! Радисты радостно доложили: в Москве превосходная погода.
Долгое пребывание на границе стратосферы измучило всех. Кислородные маски неприятно давили на лицо и уши.
Минут через десять после пересечения линии фронта я убавил газ, и самолет заскользил вниз. Скоро будем дома!
— Товарищ командир, получен приказ генерал-лейтенанта Голованова: «Приземлиться на центральном аэродроме Москвы», — доложил Низовцев.
— Хорошо! Штурманы, курс!
— Есть! — лихо отрапортовал Штепенко.
Самолет, теряя высоту, мчался с большой скоростью. Впереди широкой извивающейся серебристой лентой сверкнула Волга.
— Слева Калининский аэродром, — пророкотал бас Гончарова.
Теперь я убавил газ до такой степени, чтобы только моторы не остановились.
Самолет плавно снижался: 5000… 4800… 4500…
— Снять кислородные маски!
Распоряжение было выполнено удивительно быстро. Все оживились. Опасности остались далеко позади, все кончилось благополучно!
Слева проплыл мимо Клин, а в отдалении переливалось в лучах солнца Московское море.
Члены правительственной делегации начали переодеваться. Казалось, что все очень спешат.
Прямой линией тянулся под левым крылом канал Москва — Волга. Виднелись древние башни Кремля.
Вот мы и дома!
Делая перед посадкой большой вираж, я заметил у дома коменданта аэродрома множество машин.
— Выпустить шасси! — скомандовал я. На приборной доске загорелись зеленые лампочки: шасси к посадке готово. Давление в воздушном баллоне тормозов в норме. Все было в порядке.
Довольно низко пролетели мы над зданием Военно-воздушной академии.
— Держать газ!
— Есть! Держу, — прозвучал бодрый голос Дмитриева. Я сосредоточил все свое внимание и собрал все свое умение, чтобы тут, в пункте назначения, сесть точно и мягко рядом с посадочным знаком. Удалось! Плавно катился самолет по гладкому бетону. Я остановился у машин, которые заметил еще с воздуха.
— Выключить моторы. Экипажу выйти и быстро построиться!
Шум моторов прекратился. Винты остановились.
В нашу сторону направились встречающие, среди них заместитель Народного комиссара иностранных дел, командующий авиацией дальнего действия генерал-лейтенант авиации Голованов и начальник штаба генерал-майор Шевелев.
— Смирно! — скомандовал я выстроившемуся экипажу голосом, который от радости встречи прозвучал немного громче, чем надо, и поспешил навстречу генералу Голованову.
— Товарищ генерал-лейтенант, ваше задание выполнено!
— Вольно! Благодарю за службу! — ответил генерал, улыбаясь, и пожал мне руку.
Затем он поздоровался с вышедшими из самолета В. М. Молотовым и его спутниками и поздравил их с благополучным возвращением.
Строй экипажа распался сам собой, настроение у всех было по-мальчишески шаловливым, шутили, кое-кто, наверное, прошелся бы колесом, если бы не присутствие высоких государственных деятелей. В. М. Молотов пожал руку членам экипажа, поблагодарил за успешный полет. Затем подошел ко мне и сказал:
— Большое вам спасибо за приятное путешествие! Да, это большое и трудное задание действительно было выполнено как полагается!
— Если желаете, оставайтесь в Москве, — сказал генерал Шевелев, когда мы распростились с членами делегации. — А если нет, то можете лететь обратно на свой аэродром.
— Самолет в порядке. Если разрешите, мы полетим сразу же.
— Ладно, тогда до свидания, — с улыбкой сказал генерал Шевелев.
— По местам! — скомандовал я экипажу. Все быстро забрались в самолет, он легко оторвался от взлетной полосы. Тут все было знакомо. Я не нуждался даже в карте. Скоро мы были на родном аэродроме и там сразу попали в руки друзей. Нас обнимали настолько основательно, что мы чуть не задохнулись.
…Завтра двойной перелет через «большую воду» уже будет забыт, каждый новый день напряженных событий в военном небе и на земле затмит прошедшее. Сражения на советско-германском фронте становились все яростнее. Предстояло еще почти три года тяжелых боев, прежде чем на здании рейхстага в Берлине взвилось Красное знамя Победы и военное небо стало мирным…