Домой
Домой
В конце мая 1944 года отец уезжает под Набережные Челны, в деревню Тарловку, опять в туберкулезный санаторий. Оттуда он пишет:
Единственное огорчение – здесь лютует комар. Я вообще с ними не в ладах, а здесь они миллиардами, поэтому все мы ходим, вооруженные пучком веток, и непрерывно бьем себя по голове, шее и прочим уязвимым местам. А места здесь – изумительные. В 2-х километрах – лагерь пленных немцев. Первая наша встреча произошла на лесной дороге. Вдруг впереди показалась упряжка! Большая двуколка с дровами, а везут ее впряженные в нее 8 фрицев. Они приблизились, и я успел всмотреться в них. Мундиры потрепаны, на некоторых кресты (большая часть – офицеры). Рыжие, заросшие щетиной. Некоторые чуть не валятся с ног (работенка, конечно, трудная – везти надо 2–3 километра). А тут еще одолевает комар. Смотрят они в большинстве как побитые собаки. Вслед за первой упряжкой показались еще две. Около шел офицер-бригадир, тоже при крестах. Он, завидя нас, остановился шагах в десяти и, когда мы приблизились, вдруг угодливо поздоровался по-русски: “Здрастуйте”. Всех их конвоирует девушка с автоматом. Я их заснял (в лесу и на берегу, где они после доставки дров отдыхали).
Еще до отъезда отец направил запрос на вызов в Москву заведующей Сталинским РОНО Москвы Соколовой. Он пишет маме:
Теперь еще один очень серьезный вопрос. Если до 15/vi от Соколовой ничего не будет, пошли телеграмму: Москва, площадь Журавлева, 6, Соколовой: “Жду вызова или официального подтверждения его отправления в адреса: ГОРОНО и личный. Ценципер”.
Кроме того, непременно свяжись на этих днях по телефону (Ласта, только это надо сделать обязательно) служебному с Соколовой, в случае ее отсутствия – с инспектором по кадрам (и она пусть передаст об этом звонке Соколовой). Соглашайся на любые варианты.
А вот письма от мамы:
У нас все в порядке. Володик поправляется. Юра все экзамены сдает на “5”. Я сейчас усиленно занимаюсь огородом. К 1-му заканчиваем посадку картошки, всего засадили 15 соток. Чувствую я себя очень хорошо, ничего не болит, загорела.
В школе все в порядке. Испытания проходят хорошо, за исключением Ниночки, ученики которой “сыпятся”.
Ну, вот и все. Целовать и обнимать не хочу. Просто жму руку. Уважающая Вас, ваша с-а А. Л. У.
С-а А. Л. У. – супруга Анна Львовна Ужет, а Ниночка – преподавательница литературы, которая была симпатична отцу.
Посевная подходит к концу, как уже писала, урожай, по-видимому, будет хороший. Та картошка, из-за которой ты устроил такую бурю, уже взошла. Денег это стоило колоссальное количество (все, что было у папы), но надеемся, что это будет оправдано урожаем. Так хочется, чтобы наша жизнь в Москве началась без недостатков; как показал опыт нашей жизни – мы с тобой не принадлежим к тем людям, для которых рай и в шалаше. Я, конечно, устала, но чувствую себя неплохо – ничего не болит…
Ну, вот и все. Любить я тебя не люблю, скучать тоже не скучаю, целоваться тоже с тобой не хочу. Поэтому об этих сантиментах и писать нечего. Я думаю, что такие деловые письма от меня тебе больше нравятся.
Ася.
До какого времени ты собираешься там пробыть? Из Москвы ничего нет – я Соколовой письмо написала.
От отца из санатория:
У меня все очень хорошо.
Огорчают меня только глаза – пока еще нет заметного улучшения. С нетерпением жду от вас писем, но их нет.
В случае известий из Москвы (и вообще) посылайте “молнию”. Пошли, Ласочка, пожалуй, еще одну телеграмму в Москву.
Я очень краток, т. к. мне глазной врач запретил пока писать и читать.
У отца начинались проблемы с глазами – туберкулез глаз и еще какой-то “весенний катар” – непереносимость яркого света.
От мамы – бытовое письмо, кажется, усталое:
Живем по-прежнему. Я целыми днями на огороде, папа мне помогает.
Картошка в этом году у нас исключительно хорошая, я думаю, что соберем не менее 2,5 тонн, из них 1 тонна пойдет на погашение долгов (семена и т. д. стоили много), и чистых останется 1,5 тонны. Ты пишешь: “поправляйся”, – к сожалению, пока только худею, т. к. время сейчас очень тяжелое, дома ничего нет, на рынке все дорого, денег мало, в магазине крупы не дают, сухой паек не получаю с 1/vi, т. к. его отменили, но теперь все это уж скоро будет позади, т. к. с 10/vii начнем копать картошку, а там и овощи подойдут. Но, несмотря на то, что работаю очень много и питание недостаточное, чувствую я себя в этом году очень бодро, хорошо, настроение хорошее, мечтаю о Москве, об отдыхе, о беззаботной жизни, а после отдыха и поправки буду обязательно учиться, ведь дети у нас уже большие и это будет легче. Как хочется мне хорошо, легко пожить.
Теперь о Москве. Вопрос этот меня беспокоит не меньше твоего. Кроме письма и телеграммы я послала еще одно письмо, но на все это я ответа не получила. На днях говорила по телефону (через переговорную в Казани), очень плохо слышно было, Соколовой не было, говорила с зав. кадрами, она сказала: вызов оформляется, к началу учебного года получите. По телефону я звонить больше не буду, ты приедешь и сам позвонишь.
В начале июля отец вернулся в Дербышки и сразу выехал в Москву. Вскоре оттуда пришли одна за другой телеграммы:
ДОЕХАЛ ПРЕКРАСНО ПОСЕЛИЛСЯ КЛАРЫ ПРОПУСКА РОНО ВЫСЛАЛО ПРЕДЛАГАЮТ ДИРЕКТОРСТВО КВАРТИРОЙ НАЛАЖИВАЕТСЯ ПИТАЮСЬ ХОРОШО ЦЕЛУЮ = МИША
НАЗНАЧЕН ДИРЕКТОРОМ ИЗМАЙЛОВСКОЙ ШКОЛЫ ЕСТЬ КВАРТИРА ПРОПИСЫВАЮСЬ УСЛОВИЯ ХОРОШИЕ СЛУЧАЕ НЕОБХОДИМОСТИ ПАРТДЕЛА УЛАЖИВАЕТ МОСКВА ЦЕЛУЮ
Естественно, фраза о “партделах” – для мамы. Учителя истории должны были утверждаться в райкоме партии, а в нашем райкоме были давние друзья, которые многое о маме знали и готовы были помочь.
Семнадцатого июля заместитель наркома просвещения Татарской АССР подписывает приказ:
§ 1. УЖЕТ Анну Львовну, учительницу истории школы № 101 Молотовского района гор. Казани, от занимаемой должности освободить и откомандировать в распоряжение Московского ГорОНО.
§ 2. Выдать тов. УЖЕТ аванс на проезд от гор. Казани до места назначения.
Так всего за две недели решился вопрос возвращения в Москву, назначения отца директором школы и получения отдельной квартиры, опять при школе.
В августе все были уже в Москве. 1 сентября Юра пошел в новую школу – № 437 Сталинского района.
А бабушка в Дербышках скучала по внуку:
Володинка, родинушка моя!
Сегодня поднялась утром, и очень грустно мне было. Не пишешь ты, села и написала очень грустное письмо тебе. Пошла на почту отправить, а там получила твое письмо. Родной мой, ты, значит, уже большой. Правда, я все прочитывала и думала, кто написал: Володя или Иринка – ты не подписался.
Затем решила, что написал все же Володинка. Иринка так не напишет. Что же ты, мой милый, видел в кино? Как твой папа пошел, в каком пальто? Много ли у вас снегу? У нас очень много. Стоят твои лыжи у дверей, как открою двери, думаю, сейчас примчится Володя. Можно ли в Москве купить лыжи и сколько они стоят? Мы с дедой пришлем тебе денег, так как прислать лыжи не с кем. Я и деда крепко тебя целуем.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.