1 февраля, воскресенье.
1 февраля, воскресенье.
Звонил с утра Саша Рудаков, мой старый, еще по радио, соратник. Он сейчас занимается какими-то передачами на Америку, и вызванивал меня, чтобы я приехал ночью на телевидение. Я почему-то здесь озлобился, задал ему провокационный вопрос: а другим писателям вы платите? Разве только сатирикам и смехачам, сказал Саша. На новый год Арк. Инину и еще одному сатирику заплатили по триста долларов. Но ведь это еще паблисити. Мне, ответил я, никакого паблисити в Америке не нужно, без денег я не поеду. Я уже давно заметил, как настойчиво и нагло телевидение пользуется интеллектуальным трудом писателей, не платя им ни копейки, в то время как сами себя не забывают. Разве они кого-нибудь из артистов без оплаты пригласят? Или телевидение не платит только писателям-баранам?
Но слава телевидению, оно иногда приносит поразительные вести. Сейчас в интернете появился новый чрезвычайно опасный вирус. Майкрософт, знаменитая американская компания, которая владеет плантациями интернета и авторскими правами на многие компьютерные программы, обещает 500 тысяч долларов за какие-либо сведения о создателе этого вируса-убийцы. Тут же уверяют, что 80 процентов из ста – за то, что создатель этого вируса или коллектив создателей живет в России. Браво! Русская мафия, русская душа, грозный русский хакер. Не станут ли хакеры социальными мстителями?
В «Родине» некий скандал и перетягивание каната между С. Глазьевым и Д. Рогозиным. Судя по сообщению опять-таки ТВ, в биографии Д. Рогозина была попытка поступить в театральное училище. Так ли это?
2 февраля, понедельник. Утром прямо из дома поехал на пленум СП России. С волнением пытался найти какие-то новые лица, но увидел лишь постаревшие. Из новых и молодых – только наш А. Шорохов и еще окончательно не состарившиеся А. Сегень и Н. Переяслов. Времени особенного не было, я не так свободен, как многие из присутствующих, не смогу поехать ни завтра в Лавру, ни даже блаженствовать и переговариваться в зале. Зал, кстати, был полон, это немногие случаи, когда есть возможность как-то соединить людей, все соскучились по подобным собраниям и, наверное, с радостью обнаруживали друг друга, а ведь можно было и не обнаружить. Первый доклад я даже не запомнил и не поинтересовался, кто его сделал. Вторым, как всегда умно и взвешенно, говорил В. Костров. Разговор был о русском языке, о школе, о телевидении. Я записал у Кострова два тезиса, которые особенно меня взволновали, вернее, формулы. Первая – «потеряем в школе классическую литературу – потеряем науку». Этот вывод сделал даже не Костров, а ученые из МГУ, обеспокоенные уровнем нынешних абитуриентов физических и математических факультетов. Литература как плацдарм для рефлексии и развития личности. Второй костровский тезис связан с телевидением – это о личностной цензуре. Я подумал, это действительно точно: приглашают исходя из того, в чьей тусовке человек.
«Что такое моя профессия – жить, а потом записывать прочитанное в рассказы, пьесы, а теперь – вот в эту книгу» (Теннесси Уильямс «Мемуары», стр. 220, 2001).
3 февраля, вторник. Главное событие дня – внезапный звонок: нам открыли докторантуру. Я уже было махнул на это рукой, но Сергей Николаевич Пахомов, оказывается, нас не забыл и свое обещание выполнил. Это очень важно – иметь в министерстве своих доброжелателей или хотя бы людей сочувствующих. Ведь в любой проблеме нет однозначного решения, каждый вопрос можно и решить положительно, и отложить на какое-то время. С этим известием я долго носился по пустому институту, но похвастаться особенно было некому. По большому счету в институте докторантура никому и не нужна, наши кандидаты не очень даже стараются идти дальше в науку, вполне довольные своим положением, а, так сказать, «научные консультанты» и руководители будущих докторантов уже даже и интеллектуально одряхлели. Но это нужно институту, для нового «поворота винта», для темпа, который должен вновь появиться, когда уйду я.
Приходил Ашот и сказал, что милая дама, которая нас курирует по линии администрации президента, сказала, что, конечно, я достоин ордена, но лучше его дать одним махом к моему 70-летию. С точки зрения бюрократки, это очень взвешенное решение, очень, я бы сказал советское, неторопливое. Но здесь разгневался Ашот, рассказав (я этого, конечно, не знал), что, скажем, вне какого бы то ни было регламента получил звание заслуженного артиста Басков (полагается десять лет профессиональной деятельности). Рассказывал мне о звании Киркорова и некоторых других недавно награжденных. Ашот этого не понимает, а я-то понимаю, как милая, наверное, еще не старая дама. любительница телевизора и легкой музыки, не очень, наверное, понимающая, что такое творческий вуз и как им управлять, что такое творческий вуз в эпоху перестройки, распределяет все эти награды и докладывет, в силу своего понимания, все это комиссии. В общем, Ашот разгневался, потребовал у меня каких-то телефонов и принялся звонить в администрацию. Во всем этом есть один нюанс, выглядевший вполне объективно: доживет ли шестидесятивосьмилетний человек до семидесяти, особенно если он болен астмой? Второй момент, что я не буду справлять 70-летия, а 70-летие института уже справил!
Вечером пошел в ЦДЛ, в малый зал, на презентацию книги Николаевой «Испанские письма». Зал был не набит, но полон. Вел все это Сергей Чупринин, на сей раз менее важный, чем обычно, может быть, это следствие статьи Шохиной. Сначала, в качестве венка товарищей на праздник мастера своего цеха, читали стихи выдающиеся поэты: Чухонцев, Рейн и Кублановский. Вообще, все поэты старшего поколения читают свои стихи очень выразительно. Мне, правда, показалось, что читалось одно огромное стихотворение, с одними и теми же точными, но необязательными образами, с одной и той же мужественно-громогласной интонацией. Правда, у Рейна это было все то же, слышанное мною в пятый или шестой раз «Хитроу»; у Чухонцева – о каком-то русском мужике, который мочится в реку и чем-то размышляет, а у Кублановского что-то милое, гремящее, но почему-то с ускользнувшим от меня смыслом. Все это как-то по-новому, приблизительно, тяготеет к свободному стиху.
Вот стихи Николаевой мне, к моему удивлению, понравились. Это испанские впечатления, каким-то таинственным образом перекликающиеся с нашей русской жизнью, здесь есть наблюдательность, сила, некий описательный пафос. Тут же у меня по-хозяйски мелькнула мысль, что хорошо бы этот ее сборничек к чему-нибудь представить. Был и помогал в презентации батюшка, к которому письма и были адресованы, и вся большая семья поэтессы. Потом – шампанское, орехи и конфеты.
4 февраля, среда. Жизнь была бы совершенно неинтеллектуальной и бездуховной, если бы не вечерний концерт в консерватории. Роман, естественно, не пишется. Но на концерте опять вдруг возникла пауза, когда я со всей очевидностью понял, что следующую главу я напишу об операции, которую делали собаке.
Утром ездил в магазин «Метро», где накупил продуктов на ближайшие месяцы, потратил чуть ли не шесть тысяч рублей. Последний раз был в «Метро» в начале лета, теперь закончились моющие средства, консервы и прочее. А дальше на работе – приказы, подготовка документов в министерство для решения о возможной реставрации института. Здесь можно только радоваться, мы, кажется, попадаем в бюрократическую машину, а если попадем, то, смотришь, она нас и вывезет. Я как раз утром думал, что нам в институте, в новом здании, которое, дай Бог, нам когда-нибудь построят, обязательно нужно иметь выставочный зал и необходимо продумать территорию, которую можно назвать «Музей Платонова» и «Музей Мандельштама».
Вечером ходил в консерваторию на концерт, связанный с презентацией романсов Рахманинова и музыкального цикла Свиридова в исполнении Вл. Пьявко. Этот концерт совпал еще и с днем рождения знаменитого певца. Сразу же – это совершенно иное отношение к жизни и иная духовная жизнь. Не стоит, пожалуй, говорить, что это иная жизнь, нежели современная эстрада, рядом со всем этим эстрадная жизнь и вся жизнь телевизионная, которая, конечно, отображает чьи-то (в первую очередь работников студий) вкусы, кажется просто нежизнью. Невероятная музыка и невероятные переживания. В концерте принимали участие и молодые коллеги Пьявко – тенор Урусов, бас Бойков и меццо-сопрано Ольга Смирнова(?), пели они с невероятной свежестью и мастерством, всех заваливали цветами, и все же старый Пьявко всех перепел в том же зале, который видел не один его триумф. Конечно, вначале была какая-то сухость, но столько от него шло адреналина, он так истово и с полной отдачей «гвоздил», что сомнений в его гениальном, возвышенном первенстве и возникнуть не могло. В конце, когда он закончил цикл Свиридова на слова Есенина и публика истово ему хлопала, я увидел, в щелочку через чуть разошедшуюся дверь, ведущую со сцены в закулисье, как артисты, не видимые ни публикой, ни солистом, хлопали Пьявко. На бис Пьявко пел «Соловья» Чайковского и рассказал, как сорок лет назад на одном из конкурсов Чайковского никто из теноров со всего мира не смог – а это обязательная программа – спеть этот гениальный романс, а он спел. И вот теперь, через сорок лет, он попробует повторить, как получится, не знает. И спел!
Но самое замечательное, когда в консерватории, в полном зале, наступает тишина, осязаемая и вещественная! Единящая и возвышенная тишина!
5 февраля, четверг. Утром Толик ездил и купил мне машину, «Жигули», четвертая модель, фургончик! Недостающие 20 тысяч дала Люда, жена Толика. Теперь все это придется отдавать. 10 тысяч я временно взял из распутинских денег, которые куда-то надо наконец-то деть.
В четыре часа в Московском отделении состоялось вручение его премий и премий «Московского вестника». Я был первым лауреатом вестника, а вот Юра Глазов, мой ученик, стал вторым по номинации «молодая проза». Церемония была торжественной и трогательной. Все сидели за столом, совсем не богатом, и эта скудность и простота чем-то напоминали тайную вечерю. Я сказал несколько слов и о Московском отделении, которое именно благодаря Гусеву ничем не поступилось, не предало своего прошлого, и о лауреатах. Сейчас, когда прошло десять с лишним лет с начала писательской конфронтации, со всей очевидностью стало ясно, что только прямота и бескомпромиссность приносят какой-то, хотя бы моральный, выигрыш. Говорили о выступлении Битова о музее Платонова. Но здесь у Битова советский менталитет, этот музей кто-то должен ему открыть, но государство не может, потому что Платонов ведь разрушал это государство. Я привел свой старый пример с Прустом. И даже очень богатое государство тоже не может!
О Думе, которая предложила 7 лет президентского срока. Тенденция эта явилась с родины первых Советов – из Иванова, инициатива ивановских депутатов! Браво! Угощайтесь, хотя я думаю, что это согласованная пиаровская акция, на которую последует согласованный пиаровский ответ: Путин не захочет менять конституцию, хотя он уже задумывается об окончании своего следующего срока. Все, конечно, скажут, какой Путин молодец. Это ответ на инициативу Комитета-2008.
Вышел «Экслибрис» с моей фотографией на полполосы.
6 февраля, пятница. Еле доехал вечером до дома, таких невероятных пробок, такой плотной массы автомобилей в Москве я уже давно не видел. Объясняется все это очень просто: все, кто мог, сегодня постарались ехать на своем индивидуальном транспорте. Рано утром в метро был совершен теракт. Взорвали от двух до пяти килограммов взрывчатки в тротиловом эквиваленте, около тридцати человек убитых и сотня пострадавших. Внутренняя паника царит в Москве. Политики и телеведущие отыскивают причины. Но они всем ясны. Я их вижу только в общей системе, в первую очередь распределения, когда государство не имеет практически никаких средств, чтобы по-настоящему бороться с врагами государства и народа. Я уже не говорю о нравственном климате в стране, где тон задает коррупция и олигархия. Очень горько, тем не менее телевидение не уступило ни в чем, та же реклама и те же песни!
Все утро читал первую главу книги С. Семанова, которую я пропустил. Наверное, я к С. Н. несправедлив. Идея к повторному чтению возникла после разговора с Игорем Ш., который сказал мне, что вся соль именно в первой главе. Первая глава действительно интересна. В ней не столько сведения, сколько несколько новых повторов, в частности, о роли в процессе «Молодой гвардии», новый взгляд на Хрущева, я бы даже сказал, есть своя периодизация еврейства в России, но в целом я по-прежнему считаю книгу эту не очень глубокой, книгой сведений. Или мне она скучновата после Солженицына? Рядом с литературой по этому вопросу –беллетристика.
Толик купил мне вчера машину, а сегодня я ездил ставить ее на учет и платил за автогражданку. Это стоит 4, 5 тыс. рублей. Я опять убедился, что это все государственный грабеж. Мы выбираем Думу, а Дума сразу начинает лоббировать интересы предпринимателя и капиталиста. Я, например, теперь имею две машины – новые «Жигули» и старую «Ниву». Я четко знаю, что на одной машине я буду ездить летом, а на другой зимой, но черта с два: платить я обязан за каждую машину и за полный годовой срок.
Под вечер ездил к моему племяннику Валере. Сегодня день рождения его сына, значит моего внучатого племянника Сережи. Как и в прошлом году, ели курицу, салат, был торт, мороженое, никто не пил. Настоящий праздник Сережа устраивает завтра. Он уже на собственные деньги купил для друзей три ящика пива – 60 бутылок, сок, воду. Говорит, что гулять будут всю ночь, пригласил он весь класс из школы, где учился, весь класс из техникума. Будут три гитары, есть караоке, будут еще танцевать. Кстати, очень хороший парень, у него в комнате гири, штанга, но учится плоховато. Другой его брат, Алеша – просто прелесть, он учится танцам в хореографическом училище, замечательно делает разножку и классический «антшакатр». Совершенно не стесняясь, показал мне. В его комнате на полу лежит мат, чтобы он не боялся потревожить соседей внизу, когда прыгает.
Цитата из «Независимой газеты». Вся подборка идет под рубрикой «После схваток политиков».
Телезрители о лучших (1) и худших (2) программах, показанных с 28 января по 4 февраля, а также о самой заметной телеперсоне (3).
Сергей Есин, писатель, ректор Литературного института
1. «Намедни» (НТВ). Многие новостные и аналитические программы продемонстрировали, как в РГГУ меняют убеждения при виде стодолларовой купюры. Не люблю Леонида Баткина, но оценил его определенное мужество.
2. «Момент истины» (ТВЦ). Если то, что иногда говорит Караулов, правда, то всю лавочку надо закрыть: и родное государство, и энергичный Совет министров, и справедливую прокуратуру, и даже Верховный суд.
3. Любимый мой герой – обаятельный Починок. Мне нравится, с каким вдумчивым одушевлением говорит он о прибавках к пенсиям. Ничтожные суммы прибавок мы знаем, между тем стакан сока, который стоял перед ним («Апельсиновый сок», НТВ), в средних заведениях стоит 50 рублей, а в кондиции свежевыжатости – 150-200.
7 февраля, суббота. На полпути на дачу (впервые поехал даже с собакой) машина разладилась, я еле-еле добрался. Машина шла только на третьей скорости, толчками, делала не более 40 км в час. На съезде с Калужского шоссе заехал на станцию техобслуживания, где, естественно, меня унизили, поставили в положение просителя и ничего не сделали. Я применил свою старую «пугалку», сказал, что обязательно напишу в Общество потребителей, попрошу лишить их лицензии, чего, конечно, не сделаю. А вторая моя «пугалка» такая: мастеру, который чистил в это время свою собственную машину и сказал, что ему некогда, недосуг, что работа мелкая, так вот, этому мастеру я сказал: представь себе, что тебя привезут ко мне на операцию с разорванной печенью, а я скажу, что у меня обед и что я сделаю всё только завтра. Какой-то момент размышлений возник на его лице. Но я уже уехал на городскую Обнинскую станцию. К счастью, народу здесь не было, мела метель. Карбюраторщик, мужчина представительный, видимо, хорошо знающий свое дело, также сначала поставил меня на место, но потом взялся. У меня тогда возникло такое же чувство, когда я, после своих приступов астмы, попал в руки академика Чучалина – сразу успокоился: меня вылечат. Карбюраторщик оказался большим мастером. 80 рублей я заплатил в кассу, 300 рублей – ему и долго потом размышлял о русском национальном характере. Все-таки определенная, и крупная, доля подлости сидит в нас, это наряду с благородством, с самоотверженностью и другими положительными чертами.
Вечером топил баню, В. С. по телефону приказала мне уезжать завтра пораньше, а то она волнуется.
Накануне по экстренной почте получил письмо от некой Людмилы Сосновой и ее книжку. Заголовок не очень с выдумкой, но что-то есть – «Общество анонимных неудачников». Смыслписьма в том, что она, Людмила, просит от меня некоей рецензии на свою книжку, кстати, юмористических рассказов. Основанием для этой просьбы стала моя статья по поводу «Вассы Железновой» в «Литературной газете» и в ней пассажи о критике. Ну, конечно, девушке нравится и вообще все мое творчество. Из истории ее книжки выяснилось, что сделана она на грант издательства «Язык славянской культуры». Я думаю, это название издательства книжку и погубило. Девушка понимает, что книжку надо бы раскрутить, но вот дальше цитата: «В «Эхо» мне сказали, сколько это будет стоить, но за плохие рассказы я, может быть, еще бы и заплатила, а за хорошие принципиально не буду». С чувством огромной неловкости я взялся читать эту книжку, потому что, как правило, всё, присылаемое с подобными комплиментарными письмами, – плохо. Но книжка оказалась очень милой. Я прочитал почти все отмеченные автором рассказы и хохотал как безумный, даже секретарь Лена прибежала спросить: почему это я так смеюсь? Это не хуже, чем пишут признанные юмористы, не говоря уж о Петросяне. Не хуже, чем Жванецкий. Напишу ей – и дай Бог, это девушку утешит. Вообще, я эту запись в Дневнике решил посвятить книжкам.
Несколько дней назад на пленуме получил два прекрасно изданных тома «Область вдохновения». Это в 93-м году, к какому-то юбилею, челябинские писатели, видимо, по гранту областного правительства, издали два тома. Среди авторов прозы, в основном мне неизвестных, есть тем не менее Бажов. В поэзии крупных имен не увидел, но в общем плотно, грамотно, довольно значительно. В связи с этим вспомнилось недавнее размышление министра культуры, он спорит с министерством образования (а спрашивается, кто с этим министерством не спорит?) по поводу подготовки художественных кадров. Министерство считает, что крупных музыкантов и крупных деятелей искусств должно готовить в больших университетских округах, а у Швыдкого – совершенно справедливая, иная точка зрения. Я даже запомнил фразу: для того чтобы заиграл оркестр Темирканова, надо, чтобы десять тысяч детей пошли в детские музыкальные школы. Посылка совершенно верная.
Нечитанными у меня также остались «Тихие игры», сборник пьес Яны Елисеевой-Шрайна. Я себя утешаю тем, что в конечном итоге каждая книжка, стоящая у меня на полке, рано или поздно находит свое место и назначение. И еще не прочитана (наверное, читать не буду, просто поставлю на полку) Пушкинская энциклопедия, ее том «В Михайловском», первый том, есть еще два. Второй том будет посвящен другим соседним имениям (в частности, Петровскому), а третий – заповедникам. Этот том привез заместитель директора заповедника, милый человек, с которым мы поговорили относительно контактов между Литинститутом и Михайловским. Ему я наябедничал на Валентина Курбатова, отказывающегося вести объединенный семинар студентов в Пскове, этот семинар мог бы стать еще и семинаром Михайловского. Ну, да ладно.
Самое заметное и хорошо подействовавшее на меня книжное событие – глава из нового романа Оли Журавлевой, бывшей нашей студентки, которая подарила эту главу на день моего рождения, в декабре. Не скажу, что я был к Оле особенно внимателен, меня даже раздражала ее немыслимая активность – у нее и дети есть, и друзья, но она каким-то образом умудряется всегда показываться на всех тусовках. Стихи ее не производили на меня большого впечатления. Но оказалось, что она хороший наблюдатель – глава посвящена литературным тусовкам и тусовкам в Литинституте. Многое написано увлекательно. Есть несколько абзацев, связанных со мною. Хорош общий тон, модный нынче в литературе, а может быть, открытый в наши дни, когда романист пишет о самом себе, не стесняясь рассказывает о своих любовных связях, о своих интеллектуальных мечтаниях. А уж попутно гребет и всех окружающих. Досталось двум мастерам, у которых училась Оля: И. Волгину и, думаю, Э. Балашову (раскрываю псевдонимы!). Главный недостаток Ольги как романиста и наблюдателя – ее некоторая всеядность и стремление через литературу расплатиться за хорошее к ней отношение. Она гребет под одно и Великодного, и Дьяченко, и Инну Люциановну Вишневскую, которую, в отличие от всех, называет полным именем-отчеством, иногда литературные треугольники у нее оказываются не заполненными, т. е. фигура без внутреннего наполнения. Но в принципе – молодец. Это еще одно доказательство, что Литературный институт нужен и живет.
8 февраля, воскресенье. Я так, видимо, устроен, что по-настоящему могу писать только утром. Когда я приехал в Москву – кстати, машина опять испортилась, возможно, что-то с бензонасосом, а возможно, не в порядке топливный бак, иногда льешь из канистры неизвестно что, да и на станции техобслуживания я услышал от профессионалов многое о том, чего только не наливают нам на бензозаправках: бензин мешают, октановое число повышается за счет присадок, которые портят мотор, забивают карбюратор. Чистоган работает.
Так вот, когда приехал, весь вечер не отрываясь смотрел телевидение. Мне предстоит в понедельник написать телевизионный рейтинг для «Назависимой» газеты, и я постараюсь придумать – о чем же буду говорить. Например, выпустили одного из совладельцев ЮКОСа – Шахновского. Он заплатил, кажется, 56 млн., не уплаченных ранее в качестве налогов. Суд принял во внимание также и то, что у него на иждивении (бедные, пропадут с голоду!) трое детей. Почему надо быть богатым? Потому что всегда можно купить то, чего бедный не купит, – свободу. Второй привлекающий меня сюжет – яйца Фаберже, коллекция, приобретенная за 100 млн. долларов одним нашим олигархом, совладельцем нефтяной компании Виктором Феликсовичем Вексельбергом. То, что купил, – хорошо, яйца будут в России; то, что собирается показать их в музеях Урала и Сибири, тоже хорошо. Ему задали вопрос о правах собственности на эти яйца, но банкир от этого вопроса аккуратно ушел. А я подумал при этом о двух вещах: о том, что эти яйца куплены за ту природную ренту, так бесстыдно оторванную от народа правительством Ельцина и нашей Думой. И о том, что дети банкира, о которых он обмолвился, в сознании нашего народа всегда будут детьми… Не надо вместо этих трех точек ставить слово «еврея», я держу другое слово. Думаю, что дети Потанина, отдых которых в Швейцарии недавно показывали по телевидению, будут проходить под той же рубрикой.
Еще один сюжет, который я мог бы разработать: стоимость человеческой жизни. После каждого теракта наше правительство – московское или центральное – говорит, сколько оно заплатит семьям погибших. Ну, мало – так больше взять неоткуда, но в этом есть некий привкус щегольства: мол, откупились, и какой-то принцип соревновательности – кто больше?
Показали по телевидению также кандидата в президенты господина Брынцалова, в его позолоченных хоромах – это такая невероятная эстетическая дыра, такое отсутствие вкуса, что можно лишь руками развести: как это человек сам этого не понимает?
И, наконец, последний сюжет, который представлен мне, – свод заповедей для бизнесменов. Его предложила Русская Православная церковь. Мне кажется, она, которая всё понимает, понимает и огромную тупость, жадность, нехристианскую вороватость этих русских бизнесменов. И для того чтобы они всё, что положено, выполнили и уплатили налоги, вполне достаточно тех заповедей, которые два тысячелетия назад дал нам Христос.
10 февраля, вторник. Утром провел семинар, где обсуждали роман Алексея Петровича Потемкина «Изгой». В целом обсуждение прошло хорошо, студентам скорее был интересен сам Потемкин и его разговоры об экономике, нежели роман. Потемкин, который наполовину немец, а наполовину русский, но воспитывался в грузинской семье, прямо говорит, что по менталитету он скорее немец. По крайней мере он, по его собственным рассказам, очень организован, может одновременно писать роман и руководить своими экономическими делами. По своим убеждениям он, конечно, космополит. В частности, он утверждает, что, скажем, лет через десять в Объединенную Европу будет входить скорее не Франция, а Прованс или Шампань, и не Германия, а Бавария и Гессен. Это ленинская, не лучшая, мысль об Объединных Штатах Европы. Он много говорит о генетическом предопределении в характере человека. Все это мне не очень близко. Я полагаю, что именно отсюда его особый журналистский язык, т. е. никакой. Ребята довольно злобно отнеслись к роману, и, как всегда, я защищал одинокого писателя от коллектива. Я пытался объяснить им то, что они пропустили в романе полезного, так быстро и небрежно прочитав его.
Утром, пока стоял под душем, вдруг возникло озарение – я понял, как сделать книгу о Марбурге: писатели, расставленные в хронологии. Поговорю с Прониным, который мог бы это сделать и подобрать материалы, и начну. Сегодня же провел совещание по переводу на английский книги «Портрет несуществующей теории». На работе разобрал целую кучу подаренных мне книг, в том числе и с автографами, посылаю в Гатчинскую библиотеку.
11 февраля, среда. Ну вот, еще одну нагрузочку приобрел я на свою шею. Я боюсь даже каталогизировать те общественные должности и ту работу, которые мне приходится все время выполнять. Я не могу даже для себя понять – почему я не отказываюсь от всего категорически: жажда ли это самоутверждения или все-таки привычка тягловой лошади, знающей, что необходимо везти. В данном случае, несколько дней назад пришел В. Гусев и со скрежетом, со словом «надо», принялся уговаривать меня стать председателем секции прозаиков Московского отделения Союза писателей. Я, естественно, сразу привел ему все аргументы против, а самое главное – что я не знаю людей. У него аргумент другой: во-первых, надо во что бы то ни стало поднимать статус организации, а я отчетливо знаю – кто, с какими претензиями, с какими художественными возможностями, с каким образованием; я отчетливо понимаю, что необходим человек, который светился бы и был известен в литературе; а во-вторых – опять гусевский аргумент: кроме тебя, больше некого. Думаю, что все в конечном итоге упирается в привычку нашей московской тусовки – в первую очередь выпячивать себя, а уж потом думать о деле. Неделю я кочевряжился, а во вторник вечером Гусев меня доломал. В час состоялось общее собрание, около ста человек, которые представляют 1200 московских прозаиков. Мне не то чтобы страшно – но это всё как бы другая литература, которой я никогда не занимался. Надо ведь отдавать себе ясный отчет, что в мире существует литература высокая, литература ради литературы – наши журналы, элитные книги, книги, в конце концов, даже модные, и существует литература, которая обслуживает факты жизни, обслуживает историю, любознательность, которая популяризирует. Воспользуюсь мыслью, которую высказал Александр Потемкин: существует писатель – и существует автор. Я и сам не уверен, что я – писатель, по крайней мере, никогда в жизни не говорил о своем писательстве как о творчестве. Хорошенькие выражения: «мое творчество», «не мешайте мне творить» – у меня это всё по-другому. В общем, я отчетливо понимаю, что надо в меру сил поддерживать это сообщество одиноких людей. Если их и не удастся печатать (а их не удастся печатать, как было можно при советской власти) – пусть они читают друг друга, постараемся популяризировать их произведения. Уже в конце собрания, когда осталось одно правление, я говорил о том, что надо научиться завоевывать не модного, но скромного читателя, надо устанавливать новые приоритеты – не жизнь богатых, а жизнь достойных людей при богатых. Я вообще боюсь, что СП – Союз пожилых людей. Не описываю других своих, материальных, впечатлений.
Теперь некоторые казусы и подробности. На месте этом несколько лет сидел Миша Попов, очень неплохой писатель, я с ним в дружеских отношениях, он воспитанник Литинститута. Одна из причин его аппаратной смены заключается в каких-то интригах, которые, видимо, возникли и против всего правления, и против Гусева. Это я тоже понимаю – когда делать особенно нечего, когда пишешь, а все равно не возникает желаемая слава, тогда идут в ход иные приемы. Я думаю, все эти интриги, может быть и мнимые, возникают, скорее, не от острого желания, а от полулени и полуутробия – не хочу, чтобы мне было лучше, но хочу, чтобы все другие покрутились. Совершенно русская черта. Кстати, Миша сделал короткий и очень неплохой доклад, и вот, когда собралось правление и кто-то (фамилий и лиц не знаю), видимо, заранее согласившийся, выкрикнул в качестве руководителя секции моё имя, – для Миши Попова это было удивительно. Тут же я дал некоторую справку, сообщив, что мне это трудно, что иногда неизвестно – зачем хотят сменить руководство. Тут был и элемент кокетства, и элемент холодного объективизма. Слухи, видимо, просочились. До этого, во время собрания, когда, моя фамилия в качестве предлагаемого члена правления была произнесена, Ирина Ракша, не видевшая меня, сказала: «Ну зачем Есин! Все равно работать он не будет! Его и нет, наверное, здесь». Когда сделали перекличку, чтобы отсечь тех, кто не пришел, я громко и торжественно отозвался: «Я!», как в армии. Заканчивая свою речь, я сказал, что буду голосовать за Попова, я и голосовал за него, заметив, что надо решить всё дело голосованием. Это тоже в характере русского человека – как бы довериться судьбе, и я это люблю, мне нравятся модные эти организации голосования, как это делается сейчас. Я люблю понятие – Божий Промысел. И опять маленький инцидент, толкнувший меня на определенную настойчивость. Миша показал здесь себя очень лихим аппаратчиком, каковым я, всю жизнь проработавший вместе с бюрократами, не являюсь. Он сказал: «Значит, Сергей Николаевич дает себе самоотвод?» Я удержался, исключительно из желания не подводить Вл. Ив. Гусева, и ответил: «Отнюдь. Всё решит голосование». А оно и решило: 13 или 14 – за, и, кажется, 11 – против. Очень понравилось мне, в самом конце собрания, поведение нашего выпускника Максима Замшева, который подошел к микрофону и сказал: я ответственный секретарь объединения, и все вопросы – ко мне. И поставил точку, показав, кто здесь хозяин. Честно говоря, о Максиме я забыл, а если бы помнил, что он командует парадом – рефлектировал бы меньше.
Вечером, по телевидению, слушал объяснения Рыбкина: что же это все-таки за интрига – вдруг пропал кандидат в президенты, оказался в Киеве… Или он хотел «попиарить», хотел привлечь к себе внимание, но тут внезапно в эту ситуацию ворвался теракт и отвлек всё внимание. Не исключаю и такую версию: из Киева он куда-то летал на совет. Его намёки на спецслужбы и проч. выглядят смешными. А если у нас такая демократия, такие спецслужбы, такие права человека, то в первую очередь виноват в этом сам Рыбкин, который всю эту ситуацию, все эти законы и заваривал в свое время, и это особенности нашей родной русской демократии: сначала завариваем, а потом рыдаем. Еще один момент, связанный с Рыбкиным, который я, наверное, внесу в рейтинг. Он много раз говорил о том, что имеет права на ношение оружия. Но возможность такого человека обладать даже малым оружием несет в себе опасность. А если дать в руки ему как президенту что-нибудь крупнокалиберное?
12 февраля, четверг. Продолжают разворачиваться события с нашей реконструкцией. Почему-то всё идет параллельно: с одной стороны, ограда института, это интриги в минкультуры, с другой – интриги в минобразования, о перестройке и реконструкции учебного корпуса. Минобразования, вроде бы, почти отыскало деньги для проекта, без которого вообще ничего не стронется с места. Кстати, хорошо помню высказывания знаменитого строителя Каландия, сделанные им в моем кабинете: «Если не бросите, если будете всё время что-то делать, – построите». В этом отношении мне терпения не занимать, я как клоп, затаившийся в плинтусе, готов ждать свою жертву годами. Итак, сложности в министерстве состоят в том, что самый первый проект, который нам делали еще французы, и делали бесплатно, по какому-то русскому наитию, так как были русского происхождения, этот самый первый проект, выполненный 13-й мастерской, включал в себя основные идеи: разработку, план, эскизы. Потом, по совету Шкодина, аверс-проект нам сделала ООО «Персональная творческая мастерская архитектора Колонтеева А. А.». Практически, здесь обсчитан проект 13-й мастерской и сделан укрупненный технологический расчет комплексных зданий и сооружений. Но это был второй этап все той же работы. Мы в институте четко знали, что никаких дальнейших движений не может возникнуть, пока мы не сделаем следующий проект, и его сделала нам, по наводке Каландия, мастерская «Эдлайн». Так на основе расчетов мы как бы приблизились к будущему решению. Это называется – предпроектные предложения. Теперь уж сам проект нам совершенно необходим. Но если возникнет вопрос: кто его будет делать – 13-я мастерская, «Эдлайн» или же колонтеевская мастерская, т. е. бывший Гипровуз? Здесь сталкиваются многие интересы, интересы очень больших денег. Это раньше архитекторы ходили в латаных штанах, а ныне проектировщики выстроили себе дачи в Ницце. Благодаря системе коэффициента, которую счастливо открыло московское правительство, стоимость любого проекта может варьироваться в разных направлениях, на 100 или 200% дороже, или на 100 или 200% дешевле. Я понимаю, что министерство заинтересовано в колонтеевской мастерской. Но, возможно, есть заинтересованность и у Шкодина. И как всё это разрулить? Можно, конечно, по-честному, просто провести тендер и как, скажем, будет «Эдлайн» проектировать по идее 13-й мастерской, или бывший Гипровуз – по эскизам «Эдлайн».
На фоне этих проблем прошло заседание президиума Авторского общества. Все та же проблема: первый телеканал, который ведет Константин Эрнст, не платит авторские гонорары, т. е. обкрадываются не только киты музыкальных сочинений, но и масса мелких авторов. Все обостряется конфликтом между РАО и Новым обществом, практически спровоцированным этим самым первым каналом и министерством печати. Попытка создать некую организацию, которая, с одной стороны, была бы под контролем и получала огромную зарплату, а с другой – эта организация сама работает в недрах телевидения и работает как бог на душу положит. На первый канал оглядываются все каналы. И возникла ситуация – получить часть долга. Мне это напоминает поведение Шапиро и другого еврейского арендатора (фамилию забыл), которые, несмотря на все наши соглашения, уехали, так и не доплатив институту. Внутри первого канала произошли некоторые изменения: в совет директоров ввели Карелову, вице-премьера, и двух министров: Швыдкого и Лесина, т. е. получается организация с участием крупных государственных деятелей, которая не хочет выполнять законные обязательства. Процедура заседания была довольно долгой, мне очень понравилась позиция Юрия Антонова, даже больше, чем моя собственная, достаточно осторожная, прагматичная и взвешенная. Мои соображения, анализируемые конъюнктурой и логикой порядочного человека, нравились мне меньше, чем позиция Юры, рассчитывающего больше на свою интуицию. И вот эта интуиция русского человека, думаю я, более точна, чем мой западный расчет.
Вечером пошел на концерт Любови Казарновской. Еще днем Паша Слободкин на мой вопрос: что у тебя сегодня? – ответил: поет Казарновская, и я понял, что это единственный шанс мне её послушать. Я уже писал, что большое искусство, в силу его дороговизны, мне не по плечу. И вот новая форма: салон Казарновской. На этот раз он был посвящен двум певицам – Дезире Арто, в которую был влюблен Чайковский, и Полине Виардо. Парадокс состоял в том, что еще ночью я в «Дневниках» Чайковского встретил несколько строк о Виардо, а на столе у меня лежала распечатанная цитата об этом. Эту цитату я сегодня прочитал на семинаре, и кто бы знал, что она мне понадобится и вечером!
В общем, с одной стороны, концертирующая Казарновская в роскошном платье с голыми плечами, в черных, усыпанных бриллиантовыми стразами перчатках, а с другой – эта неожиданная для нас форма: хозяйка салона перемежала пение своим рассказом. Впечатление необычное! Правда, голосу не хватает оперной мощи, он суховат, но работает на всех регистрах. Наибольшее впечатление произвели шесть романсов Чайковского, которые он посвятил уже очень пожилой Арто, на французском языке. Казарновская, как я уже сказал, между романсами что-то рассказывала о музыке, об отношениях между людьми, и это были выверенные, хорошо отрепетированные и прекрасно прочитанные тексты. Снимало телевидение. Эффект был невероятный, как нечто происходящее на другой планете. Казарновская – умница, она очень талантливо прекращала телефонные трели во время концерта. А между двумя сюжетами – с Арто и Виардо – она попросила публику высказаться. И никто из публики не пошел, затянулась длинная пауза. И вот, не ожидая от себя, что в своих джинсах и свитере я могу выйти на сцену, не выдержав тягучести времени, я вышел и сказал несколько точных слов – об умении одного художника понимать и ценить другого. Я сказал о шести восклицательных знаках, которые поставил Чайковский, описывая эпизод своей встречи с Виардо, когда певица протянула ему рукопись Моцарта. Сошел под аплодисменты, когда народ уже стал расходиться. Я рад, что перед салоном успел поговорить с несколькими нужными людьми: с С. И. Худяковым, который, несмотря на все телодвижения И. Д. Кобзона, утвержден председателем комитета по культуре Москвы. Я полагаю, что концерт, описанный мною, был сделан на деньги Москвы, а публика – это мэры маленьких российских городов. Думаю, здесь шла какая-то сходка.
В Москве жутко холодно. Перед концертом, когда я шел пешком по Арбату, мне чуть ли не сделалось плохо с сердцем, видимо, я переживал маленькое институтское событие.
После четвертой пары в шестой аудитории только что закончились занятия по испанскому языку, все разошлись, оставалась Таня Шалиткина и еще одна девочка. Поздоровался и спрашиваю, указывая на целую стену гравюр и офортов, которую я повесил еще несколько месяцев назад: «А что это за сюжеты?» Это прекрасные гравюры, сделанные по произведениям Гоголя. Главные мотивы очевидны до невероятия. Девочки мнутся, Таня пытается разглядеть, что же такое там нарисовано. Я понимаю, что девочки – нелюбопытные и плохо знают Гоголя. Они задумались, что это за пятна на стене, впервые. Меня просто убивает такое равнодушие.
Под вечер кто-то из посторонних зашел в хозчасть и из висевшей на стуле куртки Толика Прокопьева вынул бумажник, где были 4 тысячи казенных денег, его паспорт, права и все документы на машину. В милиции сказали, что это сейчас поветрие: какие-то люди ходят по разным офисам, а комнаты везде открыты.
13 февраля, пятница. Завтракал под аккомпанемент дискуссии между кандидатами в президенты: Хакамадой, Харитоновым, Глазьевым, Малышкиным. Люди довольно интересные. Любопытно говорит – уже сама по себе, отстав от своих товарищей, – Хакамада. У меня есть ощущение, что неучастие президента в дискуссии идет от некоторой боязни. Хорошо бы прописать в законе необходимость всех кандидатов в президенты участвовать в споре о стране в обязательном порядке.
Вышла «Независимая» с останками того, что я им продиктовал. Это меня не удовлетворило, как не удовлетворяет, что я последнее время пишу и как думаю. Не загоняю ли я себя в резервацию, не отмахиваюсь ли от всего, что происходит положительного? Меняется страна, нельзя постоянно ехать на подножке вагона.
Вечером опять, с настойчивостью маньяка, пошел в театр. Миша Козаков играет Лира. И нечего здесь рассусоливать. Паша Хомский, который всю жизнь благополучно ставит спектакли на сцене этого театра и уже давно главный режиссер и художественный руководитель, вместе с тем самым Бланком, претендовавшим когда-то на роль лауреата Гатчинского фестиваля, поставили «Короля Лира», со всеми трудностями сегодняшнего времени – современными костюмами, конструктивными башнями, подъемными мостами, с актерами, держащими на воротах микрофоны… Но, собственно, вся речь – вокруг Лира. Козаков играет виртуозно. Но его порода (а король Лир – не Шейлок) выдает себя, и боюсь, что здесь он более активен, чем грандиозный Михоэлс. Финал просто замечателен, молодежь в отпаде – на фоне башен, крови, трупов звучит песня в исполнении Фредди Меркьюри, умершего, как известно, от СПИДа… Вообще, все привлекательно: кожаные штаны, ботинки на толстой подошве, дамы с лоскутами и лентами вместо юбок. Но ключевое место – монолог Лира. Какая особенная боязнь у современного актера выйти на сцену с монологом так, как выходил Остужев, как выходил Мордвинов, и в голосе и в душе актера должно происходить в эти минуты нечто невероятное, чтобы качнуло зрительный зал! Вот этого-то и нет у Михаила Козакова. Значит, буду ожидать, что спектакль довольно быстро выветрится из памяти.
14 февраля, суббота. После того, как в машине моей, в баке обнаружили почти литр воды, после того, как ее вылили, – жизнь стала проще: машина и завелась, несмотря на холод, и я благополучно доехал до Обнинска. А уж как рада была собака!
Из чрезвычайных новостей – одна: в Ясеневе рухнул огромный, самый большой в Европе аквапарк. Телевидение занято этим. Меня судьба тоже как бы готовила к этой трагедии: мой шофер Коля Матвеев в четверг или в пятницу сказал, что у него есть билеты именно в этот аквапарк и что он хочет предложить их Толику. Я сразу понял, что это разведка – не попрошу ли я их для себя. Что касается Толика, я не советовал его приглашать: жена у Толика беременна, вряд ли он пойдет, а соблазн всегда соблазн. Вообще, эта идея – такие развлечения на фоне русской зимы, снега, наряду с нашим исконным целомудрием (мы же не моемся, как финны, вместе в банях, а моемся раздельно), эта идея, когда пренебрегают божественным чередованием сезонов тепла и холода, кажется мне кощунственной, при том, что в Москве не все уж так благополучно, не так много ресурсов… Но, возможно, это мои слюни.
Как всегда, начальство явилось очень быстро, чуть ли не через час на месте был и мэр, и Шойгу, но, думаю, это не снимает с них ответственности. Строительство в Москве превратилось в чудовищный бизнес, согласование, визы – всё покупается, нарушаются любые нормы, и это при таких темпах, при таких коэффициентах, которые изобрели именно в Москве. Я вспоминаю, как после землетрясения в Армении мы узнали, что железобетонные плиты домов там были некондиционны: в них содержалось слишком много песку, так как цемент уходил на строительство особняков. И теперь вот – пришли люди, а остались «фрагменты тел»… Уже сейчас говорят о 29-30 погибших и очень большом количестве раненых. Если и есть медленный ад – то это было именно там.
Не приписал еще одно известие к пятнице, касающееся непосредственно института: на Ближнем Востоке, кажется в Катаре, убит наш выпускник и бывший президент Ичкерии – Зелемхан Яндарбиев. Перед этим погибли братья Хачалаевы – тоже наши выпускники.
Начал читать Юру Глазова. Я никогда не думал, что он лидер семинара, но боюсь, что ошибался. Его рассказ «Гость», который мы будем обсуждать во вторник, написан почти с гениальной наивностью и без всякой заботы о влиянии. Я даже затрудняюсь сказать, о чем он. О дьяволе, который искушает художника, или о внутреннем самоощущении? А может быть, это о той необходимой свободе и праздности, которые только и могут сделать из человека творца?
16 февраля, понедельник. Утром ездил в гараж ставить свою новую машину. Пришлось пилить замок. Я ли ключ потерял, или замок сменили.
Во второй половине дня состоялись сначала – правление Московской писательской организации, потом – защита докторской диссертации Ирины Алексеевны Шишковой. На защиту я, естественно, опоздал, потому что мероприятия начались синхронно. У Гусева мне понравилось, что все происходило быстро и четко. В три часа состоялось правление Московского отделения, оно заняло пятнадцать минут. Пока на машине ехали от института, я поговорил с Сережей Казначеевым, многозначительно называя его философом: ему что-то не понравилось в выборах правления секции прозы. Я напомнил ему, скольким он обязан В. И., в свою очередь, он сказал, что перед собранием кто-нибудь мог бы с Мишей Поповым поговорить. Я с этим согласился.
Послезавтра перевыборное собрание. Конечно, как всегда, идут какие-то волны, но для меня ясно, что волны эти ни к чему хорошему не приведут. Писатели вообще не очень понимают, как, пользуясь административным ресурсом, при их бунтах и идеологических склоках, легко можно лишить их всего: здания, общности, писательских возможностей. Они все еще живут с ощущением своей советской безнаказанности, когда даже партия не очень-то любила связываться с писательскими жалобами.
Защита диссертации Шишковой проходила достаточно гладко.