Через «долину смерти»

Через «долину смерти»

Крутясь под «мессершмиттами"

С руками перебитыми,

Он гнал машину через грязь,

К баранке грудью привалясь.

И гать ходила тонкая

Под бешеной трехтонкою,

И в третий раз, сбавляя газ,

Прищурился фашистский ас…

Павел Шубин. Шофер

Под теплым одеялом я сладко уснул… Кстати, вот еще одно подтверждение того, что сон и выключение сознания под наркозом — разные вещи. Сон бывает глубокий и чуткий, спокойный и тревожный, сладкий и не приносящий удовлетворения. А Абсолютное Ничто вариаций не имеет.

К сожалению, мой сладкий сон продолжался недолго. Он перешел в тревожный, а затем я и совсем проснулся. От какой-то возни в нашей палате. Смотрю, раненых осталось совсем немного, их одного за другим уносят санитары. Куда? Зачем? Неужели опять положат под сосны?

Поплыл и я на носилках. Но оказался не под сосной, а в кузове грузовика, видимо, трехтонки. Это иной коленкор! Санитары укладывают нас поплотнее. На свободных пятачках и на низенькой скамейке у переднего борта умащиваются ходячие. Слышу рядом знакомый голос:

— Однако вместе едем, старшина!

— Очень рад, Муса!

Мужские и женские голоса напутствуют каких-то неведомых мне Костю и Прохнича.

— Ни пуха ни пера!

— Старайтесь во что бы то ни стало черезш «долину смерти» проскочить до рассвета. Днем там машину в щепки разнесут.

— Везите только до Селищенского. Если оттуда будут отправлять дальше, в Малую Вишеру, — ни в коем случае не соглашайтесь. Если насядут — выгружайте раненых прямо у дверей госпиталя. Ничего, и места, и транспорт найдут! Им на Большой земле намного легче маневрировать, чем нам…

Ходячие поясняют лежачим: Костя — водитель грузовика, Прохнич — сопровождающий нас военфельдшер.

Чьи-то руки подают через борт несколько стопок Клинообразных предметов. Их принимают ходячие. Оказывается — химические грелки. Две из них Муса приложил к моим ногам. Через минут десять я почувствовал: действительно греет. Раненая нога стала ныть иначе: боль плюс тепло слились воедино, и теперь мне кажется, будто рану припекает.

Выехали затемно. Муса говорит, что у машины специальные маскировочные фары — освещают дорогу синим светом. Первые километры одолели довольно быстро и без каких бы то ни было приключений.

Утверждая, что якобы возможности познания человечеством окружающего мира весьма ограничены, древнегреческий философ Платон приводил такое сравнение. Мы воображаем, будто взобрались на бог весть-какие вершины знаний. На самом же деле все мы сидим в полутемной пещере, вход в которую завален огромной глыбой. Осталась только узкая щель. Через нее извне, из Большого мира, к нам проникает слабый лучик света и доносятся невнятные разрозненные звуки, через нее мы наблюдаем расплывчатые тени, которые падают от неведомых нам движущихся существ. И познать больше о том, что на самом деле происходит по ту сторону глыбы, нам не дано.

Для меня платоновской глыбой являются борта грузовика. Но по сравнению с платоновским пещерным человеком обладаю большим преимуществом. Тот родился и вырос в пещере, а я оказался в ней только что. Поэтому по теням, по отрывочным звукам способен понять многое из того, что происходит по ту сторону глыбы, в Большом мире.

Ночь лунная, по кузову грузовика скользят частые тени — значит, едем лесом; тени пропали — выехали на открытое место. Слышу дробный перестук колес и всем телом ощущаю мелкую вибрацию машины — катим по жердянке; вибрация переросла в отчаянную тряску — въехали на бревенчатый настил. Перестук слышится глухо, из-под колес с шумом летит вода — лежневку затопило; машина резко замедлила ход и движется волнообразно — вверх-вниз, вверх-вниз — значит, гать всплыла на воде…

По сравнению с пещерным человеком Платона есть у меня еще один козырь — Муса. Он выглядывает из кузова машины и информирует о том, что делается на главной магистрали 2-й ударной.

На восток группами идут раненые; идет пехота на помощь частям, удерживающим «горловину»; туда же артиллеристы тащат на себе противотанковые пушечки-сорокапятки… В обратном направлении движутся груженные продуктами и боеприпасами конные повозки; изредка встречаются кавалеристы-гусевцы; устало, шатаясь из стороны в сторону, бредут солдаты — в «сидорах» у них сухари, концентраты, махорка, патроны и даже мины, снаряды… Только машин очень мало — и встречных, и попутных. Возможно, и наша трехтонка делает по этому маршруту свой последний рейс…

Все громче гул артиллерийско-минометной канонады, на редких облачках играют огненные сполохи. Впереди идет бой.

С полчаса простояли. Ждали, пока саперы чинили мост через реку Глушицу. За этим мостом и начинается печально знаменитая «долина смерти». Она тянется несколько километров, вплоть до реки Полисти… Наш квадрат обстреляли из тяжелых минометов.

Едем дальше. В «долине смерти» отнюдь не кладбищенская тишина. Наоборот, здесь даже слишком шумно. Мы фактически пересекаем поле боя. Наши пехотинцы и артиллеристы с трудом сдерживают врага, наседающего с севера и с юга. Стоят насмерть, понимают, что мясноборская горловина — единственная артерия, питающая 2-ю ударную.

Вдруг небо заметно посветлело: немцы впереди навесили «фонари» и бомбят дорогу. Скоро мы добрались до участка лежневки, только что разбитой прямым попаданием бомбы. Саперов пока не видно, и когда они появятся, неизвестно. Для ускорения дела Костя и Прохнич собирают уцелевшие разметанные бревна, жерди и наскоро сооружают настил в обход воронки. Им в меру своих возможностей подсобляют некоторые раненые. Однако выигрыша во времени не получилось. Наоборот — застряли еще основательнее. Бревна и жерди расползлись под колесами, грузовик по оси погряз в торфяном месиве. У попавшей в беду машины собралась группа солдат. Не из попутных или встречных, а из местных, которые держат оборону на этом участке горловины. Следом за ними подошел лейтенант и с ходу напустился на шофера и военфельдшера. За неумелую «самодеятельность». Дескать, коли уж взялись починять дорогу своими силами, то надо было это делать не тяп-ляп, а надежно. Однако, сменив гнев на милость, пообещал помочь. Только поставил условие: машина так глубоко вбахалась в болото, что придется на время полностью освободить кузов.

Солдаты помогли Косте и Прохничу выгрузить раненых. По обе стороны дороги тянулось изрытое минами, истоптанное солдатскими сапогами болото. Тут негде было приткнуться. Нас положили рядами на лежневке за пределами разбитого участка. И у порожнего грузовика сразу же началась фронтовая толока.

Жерди и бревна, перебитые бомбой, солдаты подкладывают под колеса, целые — служат вагами. Натужно взвывает мотор. Колеса с треском перемалывают и вминают в торфяную кашу недостаточно прочные подкладки. В эту шумовую симфонию гармонично вплетается забористый мат. Злые, как черти, но уже охваченные спортивным азартом солдаты хриплыми, простуженными голосами кроют волховские болота и весеннюю распутицу, Гитлера и Геббельса, угодившего в лежневку фашистского летчика, сидящего за рулем шофера и повисшего на ваге военфельдшера… Клянут суковатую ель и ломкую ольху, поминают печенки и селезенки, поминают черта и бога. Только нас, раненых, очень близко причастных к этому делу, оставляют в покое. Надо полагать, мы святее самого господа бога.

Вздымая высокие черные фонтаны, поблизости разорвалось несколько мин. Одни солдаты залегли вдоль бортов грузовика, другие поползли в стороны. А как быть нам, лежащим на совершенно незащищенном и немного возвышенном месте? Здесь оставаться опасно! Еще залп… Смотрю, один раненый сполз с лежневки, за ним — другой, третий… Не выдержал и я, перемещаюсь уже испытанным способом: сидя, спиной вперед. Берется заморозок, подо мной хрустит ледяная корка. Насквозь промокли ватные брюки и рукавицы…

Третий залп, четвертый… Добрался я до траншеи. Она здесь особой конструкции. В болото в два ряда загнаны сваи, концы их торчат над землей на метр, на полтора. К сваям прикручены проволокой или лозинами жерди-поперечины. Промежуток между двумя стенками набит землей, торфом. Там, где надо, проделаны амбразуры.

Бывает, ограничиваются одним таким барьером. Намного надежнее, если их два, на расстоянии около метра друг от друга. Получается «болотная траншея». Дно ее выстилают лапником, хворостом, фашинами. Здесь «болотные солдаты» несут свою трудную службу, здесь и отдыхают.

Девятый залп, десятый… И на нем обстрел прекратился. На лежневке кто-то зовет на помощь. У грузовика возобновляется деловая возня. Матерщинники обновили свой репертуар: теперь они полностью переключились на фашистских минометчиков. Военфельдшер собирает расползшихся по болоту раненых и, кому срочно надо, делает перевязки.

Жертвы минометного обстрела. Лейтенанта с ампутированной ногой заново ранило в плечо. Перебило руку солдату, помогавшему вытаскивать машину. Одному из наших лежачих осколком размозжило голову. И погиб как раз не из тех, которые оставались на месте, а из уползших в сторону. На войне и такое случается…

Наконец дружными усилиями грузовик вытащили из болота и поставили на лежневку. Возвращаемся в кузов. Военфельдшер и лейтенант договариваются: наш убитый остается здесь, его похоронят на братском кладбище в «долине смерти». На освободившееся место положат только что раненного солдата.

Муса опять рядом со мной. Обстрел застал его у грузовика. Не обнаружив меня среди раненых, оставшихся на лежневке, он очень волновался за мою судьбу. Поехали. Нажимай, Костя! Скорей бы убраться подальше от этого распроклятого места!

На рассвете перебрались через реку Полисть. «Долина смерти» — позади, впереди — Большая земля.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.