Встреча 1945 года

Встреча 1945 года

Приближался Новый год. Все дамы посольства усиленно готовились к вечеру. Шили новые платья, покупали туфли, сумки. По посольству носились уборщицы со щетками и швабрами. На кухне гремели посудой.

Как обычно, все праздники в советском посольстве, не носившие характера официальных приемов, встречались вскладчину.

Нам звонили знакомые иностранцы, приглашали к себе. Но такие вечера все обязаны были встречать в своем коллективе. Поэтому от приглашений пришлось вежливо отказаться.

Часов в 10 вечера кинотеатр нашего посольства был полон. Сначала мы прослушали доклад о текущем положении, послали поздравительную телеграмму генералиссимусу Сталину, прослушали в торжественном исполнении Пола Робсона новый гимн Советского Союза. Он пел по-русски, лица у всех стали грустными, у многих появились слезы на глазах. О, как хотелось в эту минуту, чтобы там, на нашей Родине исчезли кошмары и люди вздохнули свободно и радостно!

Я невольно вспомнила, как трудно было удержаться, чтобы не подхватить, когда вместо этого нового гимна пели Интернационал. Сейчас мы все слушали молча, а слова: «Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил» — я просто возненавидела и считала, что их написал страшный подхалим.

Затем все сели за стол, где опять первый тост был за дорогого Сталина.

Стол, за которым свободно могли разместиться человек пятьдесят, был убран с царской роскошью. На белоснежной скатерти между сверкавшим хрусталем, серебром и фарфором стояли вазы с букетами цветов. Во всю длину стола из гвоздики были выложены лозунги «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ГОД СТАЛИНСКИХ ПОБЕД!» и «СЛАВА СТАЛИНУ!».

За столом рассаживались кто где хотел, но всегда получалось так, что левое крыло занимали те, кто намеревался есть и пить целую ночь.

Стол был заставлен холодными закусками; была неизменная селедка с луком и петрушкой во рту, нескольких сортов заливной рыбы, икра, колбасы. Обязательные пирожки и кулебяки и лес бутылок водки, вина, коньяка.

Тосты сменялись один за другим. Но ни у одного из нас не повернулся язык вспомнить тех, кто в дождь и грязь, в бури и метели, утопая в глубоких снежных сугробах, голодные, измученные, усталые, устилая своими трупами путь, шли на запад, добывать победу, лавры которой затем присвоил Сталин.

Я не могла пить, пища в моей тарелке оставалась нетронутой. Меня раздражал смех в этой роскошной столовой. Какое право имеем мы орать и веселиться, когда вся Россия стонет! Я вспоминала нашу встречу Нового года в 1942 и 1943 годах в утопающей в снежных сугробах Москве с людьми, пережившими ленинградскую голодовку.

Кто-то заметил, что мой бокал полон:

— Нина Ивановна не пьет, нальем штрафную! Выпьем за нашего…

Я прервала. Руки и голос у меня дрожали:

— Я выпью за наших близких и родных, за тех, кто, жертвуя своей жизнью, завоевал нам право сидеть здесь, среди благоухающих роз и цветов в сказочной Мексике. За тех, кто встречает Новый год в сырых, холодных окопах и слушает не любимую музыку, а гром и треск артиллерийской канонады. Я выпью, чтобы вместо стонов и проклятий, мы услышали смех и радость наших близких. За милые детские лица, которые сейчас спят с портретами отцов под подушкой, надеясь хоть во сне увидеть их. Я выпью за то, чтобы кровь, пролитая на нашей земле, засияла бы ярким светом обновленного счастья — за победу нашего народа.

Когда я говорила, все встали, молча опустив головы. Сидевший рядом со мной военный атташе Савин-Лазарев, только что вернувшийся после трех лет на фронте, крепко пожал мне руку.

У нескольких женщин на глазах навернулись слезы. У других, как будто растерянность и испуг.

Но в это время поднялся один из сотрудников и обратился ко всем:

— Товарищи, я предлагаю произвести денежный сбор для подарков Красной Армии.

Все оживились, гроза прошла благополучно, вроде и мое выступление стало кстати. Тот же Савин-Лазарев, обернулся ко мне:

— Выпьем, Нина Ивановна, выпьем за тех, кто пал в бою, пусть земля им пухом будет.

Стол пустел, народ спускался вниз, в гостиную, рассаживались группами на диванах, креслах, разговоры были скучные. Ни прошлое вспомнить по-настоящему, ни настоящее обсудить откровенно. О чем же можно было говорить? Мужчины занимались своим делом, а женщины — обсуждением каждодневных мелких событий.

Кто-то наладил вечно испорченную радиолу, и как только раздались первые хриплые звуки танцевальной музыки, все пустились в пляс.

Под конец вечера по мексиканскому обычаю следовало разбить «Пинате». Огромный глиняный горшок, наполненный орехами, конфетами, фруктами и с живым голубем внутри, подвешивали в гостиной под потолок, потом завязывали кому-нибудь глаза, и он должен был вслепую тремя ударами палки раздробить спущенный на веревке горшок, а остальные не давали ему это сделать, подтягивая горшок вверх.

Эта игра внесла немного веселья и разнообразила тоскливую обстановку. Удовольствие разбить эту игрушку доставили, конечно, Уманскому.

В тот момент, когда горшок был разбит и все бросились собирать разлетевшиеся конфеты и орехи, откуда-то выскочила группа ребятишек и, овладев своей добычей, так же быстро исчезла.

Учительница Зоя, чуть не со слезами умоляла матерей:

— Да уведите же детей спать, уже почти утро!

Кто-то предложил поехать погулять, посмотреть, как развлекаются мексиканцы.

Мехико в эту ночь выглядел удивительно красиво. Во всех окнах виднелись убранные елки. Украшены были также деревья в садах и вокруг домов. Мы поехали через парк, выехали на улицу Ломас де Чапультепек, где жила самая богатая часть населения. Почти во всех домах веселился народ, раздавалась музыка, веселый смех, длинные вереницы роскошных машин стояли вдоль тротуаров.

Отсюда мы поехали в бедные мексиканские районы. Здесь было невероятно весело и шумно, на улицах полно людей, оживленно хлопали хлопушки, фейерверки, воздух был насыщен дымом и запахами всевозможной мексиканской еды. Каждый по-своему, весело и радостно встречал новый 1945 год.