Склоненные и не склоненные знамена

Склоненные и не склоненные знамена

Пятница, 14 июля 1922 года, стала последней в жизни Камо.

Он обещал Софье Васильевне выехать в субботу за город.

— Эта работа извела меня, — сказал он, — она как забава от безделья. Я пойду в горком, в ЦК, потребую другую работу. А завтра махнем в Гори, вернемся в воскресенье.

— На велосипеде? — радостно спросила Софья Васильевна.

— Нет, Атарбеков обещал дать машину. Надо сегодня и с ним повидаться.

Он вывел велосипед из сарая.

— Эх, Яков Михайлович, рано ты нас покинул, очень рано. Совсем не время было тебе уходить… Кто это распространил на людей закон сычей: надо быть мерзавцем, чтобы долго жить. И что поразительно: живут долго те, кто правду считает клеветой, потому что она им невыгодна, и ее проповедников обзывают кляузниками.

Камо вспомнил Свердлова, который и подарил ему велосипед. Он был неразлучен с велосипедом, откапывался от услуг машины, хотя больше всех имел право пользоваться ею. «Товарищ Камо, — сказал Геворк Агарбекян, — мы можем выделить тебе одну из машин Совнаркома или ЦК, разъезжать на велосипеде как-то неудобно, особенно тебе». «Нет, — заартачился Камо, — такая „роскошь“ не по мне. Велосипед вполне меня устраивает», — и ласково погладил, словно по головке ребенка, руль велосипеда.

Секретарь Тифлисского городского комитета партии Михаил Кахиани встретил его с распростертыми объятиями.

— Здорово, Михо! Если я не приду, вы меня и не вспомните.

— Здравствуйте, товарищ Камо, надеюсь ваши слова — шутка. Разве мы вправе забывать вас? Прошу, проходите садитесь. Выпьете чаю?

— Спасибо, не время сейчас чаи распивать. Смотри, Михо, я не шучу. Эта таможенная служба мне не по душе, без огонька работа. Поручите живое дело, пошлите к молодежи, займусь их воспитанием, сделаю из них настоящих коммунистов, настоящих воинов.

— Что ж, пошлем. Обязательно пошлем и будем вам очень признательны.

Слова Кахиани воодушевили Камо, и он радостно сказал:

— Позвони узнай Серго на месте.

— Сейчас позвоню. А вы пока заполните эту анкету.

— Очень хорошо, — сказал Камо и взял ручку.

Он заполнил анкету. Секретарь горкома просмотрел ее и под спокойным взглядом Камо положил в толстую кожаную папку. Поднявшись из-за стола, Кахиани крепко пожал руку Камо. Лишь ответ на один из пунктов был не совсем ясен. Однако он счел неудобным расспрашивать Камо: «Дело семейное, зачем вмешиваться?» Камо-то сразу почувствовал колебания Кахиани: в одиннадцатой графе о семейном положений он написал «холост». Но партийные товарищи хорошо знали его жену Софью Васильевну Медведеву. «А если напишу „женат“, возьмут да не отправят против бандитов, скажут, пусть этим займутся двадцати-двадцатипятилетние, а ты свое отвоевал».

В горкоме партий он хотел зайти и к секретарю ЦК партии Грузии Серго Кавтарадзе и попросить чтобы его отпустили против шайки бандитов.

— Конечно, для такого человека, как вы, — сказал Кахиани, — работать на таможне, пусть даже ее начальником, все равно что бить баклуши. Для вас без революции мир стал тесен, а тем паче таможня, где мухи мрут. Я подумаю, обязательно подумаю, — и поднял трубку телефона. — Дайте третий, третий. Алло! Алло! Товарищ Кавтарадзе, здравствуйте, это Кахиани. Вы будете на месте? У меня тут товарищ Камо, он хочет встретиться с вами. Подняться к вам? Большое спасибо, он сейчас будет. До свидания.

Кавтарадзе согласился, но неохотно.

— Против бандитов мы пошлем молодых, тебе нужна спокойная работа.

— Серго, дорогой, не могу, понимаешь? Киснут мои силенки, — пожаловался Камо. — Вот послушай: я переоденусь в крестьянскую одежду, возьму косу и пойду косить поля Кахетии. А заодно «скошу» и банды Кахетии. Ты только разреши, «бригаду» косарей я сам подберу.

— Надо подумать, с товарищами посоветоваться.

…Из ЦК Камо вышел в приподнятом настроении: предстояли новые бои. Он зашагал в министерство финансов, которому подчинялось его таможенное управление. Он засиделся у министра финансов Барона Бибенейшвили, долго беседовал, опять предлагал новые дерзновенные планы. «Когда же ты осуществишь свои грандиозные замыслы? Для этого потребуется лет сто», — шутя спросил министр, товарищ Камо революционных лет. Камо не растерялся, в тон ему ответил: «Я веду вполне нормальный образ жизни, а посему проживу сто лет и осуществлю их. Как минимум сто».

Вот и появилась надежда в ближайшее время оказаться вновь в горниле борьбы, так что можно известить и друзей-товарищей. У Шаумянов Камо пробыл недолго, выпил чаю, расспросил Екатерину Сергеевну о житье-бытье, о здоровье детей и снова сел на велосипед — его ждал Геворк Атарбекяи. Дома у него собрались Орджоникидзе, Мясникян и Махарадзе.

Разговор у них затянулся, к одиннадцати часам они стали расходиться.

…В этот поздний час по Верийскому спуску ехал вниз велосипедист, чтобы пересечь мост, рядом с которым, на Великокняжеской улице, находился его дом. Утром он рано вышел, и сейчас ехал домой порадовать Софью Васильевну, что дела у него в порядке, что Атарбекян предоставил им машину, и они завтра выедут в Гори отдыхать.

Камо ехал по левой стороне улицы и весело насвистывал. Дорога впереди была свободная и почти безлюдная.

Внезапно будто из-под земли вынырнул автомобиль, Камо не успел вырулить и врезался в автомобиль. Его выбросило из сидения и он ударился головой о тротуар. Водитель с помощью прохожих перенес его в больницу..

15 июля в три часа утра Камо не стало.

Рассвет подернулся трауром.

Просыпающийся Тифлис всколыхнулся от неожиданного известия.

Спустя три дня в центре зала Дворца рабочих был выставлен гроб, обитый красным бархатом. Его обрамляли многочисленные венки и среди них: «Незабвенному Камо от Ленина и Крупской».

В час дня все предприятия города прекратили работу. Рабочие сплоченными рядами шли проводить в последний путь того, кто не щадил своей жизни ради них.

Не щадил жизни и многое не успел сделать.

Не успел отправиться с косой в Кахетию.

Не успел встретиться с молодежью…

…Играла траурная музыка.

К его изголовью склонились знамена.

…История еще не знала такого мая. То был май 1945 года.

С полуразрушенных стен фашистского логова — рейхстага гремело мощное «ура». Русское «ура».

Вместе с русскими кричали «ура» белорусы и украинцы, армяне и грузины, таджики и чуваши. Они взбирались по развалинам этажей, по обломкам лестниц, чтобы установить Красное знамя на вершине фашистской резиденции.

Вот один из них, черноусый молодой человек, орел с гордых кавказских гор. Ему было девятнадцать лет, когда он взялся за оружие и зашагал по дорогам войны, покинув родные горные склоны, прекратив занятия на втором курсе исторического факультета университета. В Тбилиси у него осталась невеста.

Перед уходом на фронт юноша с девушкой пришли к могиле, где он поклялся: «Спи спокойно, я буду высоко чтить твое славное имя». Могила находилась не на кладбище, а в одном из центральных скверов города, и на ней всегда лежали свежие цветы. Юноша и девушка посадили на могиле розы. «А я буду ждать его, пока он не вернется с победой», — светились клятвой глаза девушки.

«Спасибо, — словно тяжелым дыханием отозвалось холодное надгробье, на котором было написано всего одно слово из четырех букв: „Камо“».

…Вот один из них, черноусый молодой человек, орел с горных кавказских гор. Он взобрался на куполообразный рейхстаг и водрузил там Красное знамя. Водрузил и присоединился к дружному «ура».

Был победный май.

«Видишь, я остался верен твоему славному имени», — и угольком вывел на стене, на самом видном месте: «Камо из Тбилиси. Берлин». Написал торжественно и победоносно.

…Вот один из них, черноусый молодой человек, орел с гордых кавказских гор. Он смутно помнил своего отца. Но, по словам матери, когда он родился в 1922 году, в середине июля, отец, вернувшийся вечером домой и узнавший об этом, назвал сына Камо.

Велика была сила обаяния этого человека.

И его бессмертия.