Плов

Московское солнце не согревает кавказцев даже летом, не говоря уже об осенней поре. На октябрьском небе светило солнце, но его лучи, казалось, не дотягивались до снежных островков на городских улицах.

В те дни было не до солнечного тепла и расчистки снега. К сердцу молодой республики устремились вчерашние хозяева положения, которые в свое время бежали, спаленные солнцем Октября, а теперь они сплачивали вокруг себя засевших по темным углам единомышленников, чтобы в зародыше задушить кровью завоеванную свободу, новорожденную советскую республику.

Вопрос стоял ребром: жизнь или смерть. На борьбу с заклятым врагом партия мобилизовала лучших сынов, лучших из лучших.

Вот он, один из них, торопливо шагает к Кремлю, рассекая встречный холодный воздух. С юга приехал Микоян, и Камо идет расспросить-разузнать у него о новостях из Армении и Грузии, где старый мир делает последние потуги удержать свои пошатнувшиеся устои. Тщетные потуги.

Он вспомнил теплые апрельские дни в Баку, где была свергнута власть враждебных народу мусаватистов и город стал советским, что было данью памяти Шаумяну, Джапаридзе, Азизбекову, Фиолетову. В ушах Камо еще звучали слова Микояна, услышанные по телефону из Баладжара, и он еще тогда заплясал на месте. «Здорово, Анастас! Ты это?! Давай свое войско к нам в Баку и не мешкай! Эти сукины сыны дали деру, город теперь наш!»

…Камо шел из третьего Дома Советов, что был в конце Божедомского переулка. По соседству проживала вдова Степана Шаумяна Екатерина Сергеевна вместе с детьми. Выходя из дома, он заглянул к ним.

— Дражайшая Катюша, — сказал он, приветствуя Левона, Сурена и Сергея: — А, здорово, солдаты революции! Катя-джан, Анастас приехал, завтра мы придем к тебе, человек пять-шесть, словом, жди нас к обеду. Ильича тоже попросим, может, найдет время.

— Да ты что! Нет хлеба детей накормить, а ты гостей приглашаешь, — пожурила его Екатерина Сергеевна.

— Я знаю где раздобыть рис и изюм. Найдется еще кое-что, принесу все завтра, состряпаем обед.

— Ничего пс знаю, отвечать будешь ты.

— До завтра. Пойду поищу Анастаса.

И вот Камо торопится в Кремль, где намерен застать Анастаса. Завтра заседание Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, и Микояну наверняка надо со многими повидаться.

— Товарищ Петров!

Камо обернулся.

— Авель! Как ты догадался, что нужен мне как воздух?! Микоян здесь?

— Да, а что такое, Камо?

— Послушай, Авель, завтра ты должен предоставить мне свою машину, соберемся человек пять-шесть и поедем к Екатерине Сергеевне. Как раз и Микоян приехал. Короче, твоя машина будет обслуживать завтра солдат революции.

Авель Енукидзе нехотя согласился:

— Предоставить-то предоставлю, но…

— Понимаю тебя, но мы не побеспокоим Екатерину Сергеевну. Еду беру на себя — все достану, сварю, всех накормлю. Приготовлю плов высшего класса… До завтра, — и сбежал вниз по лестнице.

…За окнами одной из комнат третьего Дома Советов, которые выходили в сад, стало вдруг оживленно и многолюдно. Машина Авеля Енукидзе дважды подъезжала к дому с приглашенными на обед гостями. Первым раздался мощный бас Максима Горького, о котором Степан Шаумян говорил как о морально чутком и чистом писателе современной русской литературы. Вслед за Горьким по лестнице поднялись Анатолий Луначарский, Миха Цхакая, Микоян, Енукидзе, Филипп Махарадзе, Сергей Алилуев.

Камо был на кухне, подвязанный фартуком Екатерины Сергеевны.

— Ого! — засмеялся Горький, — Женское общество притесняет тебя, на новую должность определило.

— Алексей Максимович, можете не сомневаться, — Микоян улыбнулся, — он у нас мастер готовить вкусные блюда.

— Кстати, на Кавказе, — начал Горький, когда все собрались вокруг него, — мне как-то довелось вкусно пообедать. И знаете, где? Вы наверное думаете где-нибудь на званом вечере или у какого-нибудь маститого писателя? Ничего подобного. В Метехской тюрьме. Да, в Метехе, куда меня временно посадили. Это было двадцать два года назад. Сидевшим со мной армянам и грузинам родные приносили оладьи — вкусные, пальчики оближешь. Мне всегда выделяли порцию. А однажды меня угостили толмой с виноградными листьями — вот это была пища богов.

— Алексей Максимович, — Камо высунул голову из кухни. — Выходит, у вас метехский стаж побольше моего?

— Да, дорогой Камо. Я в свое время побывал и на твоей родине, в Гори, любовался ее природой. В те годы я был корреспондентом «Нижегородского листка», на его страницах было опубликовано пять моих фельетонов.

Горький смолк, и повернувшись к Микояну, спросил:

— Анастас Иванович, есть в Тифлисе литературная жизнь? Кто там пишет стихи и романы?

«Вот припер к стенке, — подумал Микоян, — когда бы я интересовался поэтами, дорогой Алексей Максимович? Подполье — не поэзия, а сухая проза с тюремным привкусом и свинцовой приправой…»

Микояна вывел из затруднения Левон Шаумян:

— Есть, Алексей Максимович. Это Василий Каменский, — Рюрик Ивнев, Сергей Городецкий. Пишут, а как же.

— Кое-что из Городецкого, кажется, попадалось мне в периодике, — сказал Горький и посмотрел на Камо, который вошел в комнату с большой тарелкой.

— Плов высшего класса, — сказал Камо, — с изюмом! Прошу, не стесняйтесь, располагайтесь за столом, где кому удобно. Всем достанется, да еще с добавкой. Алексей Максимович, к плову будут поданы оладьи, ужасно вкусные, потому что не я их готовил, а Екатерина Сергеевна.

Обед затянулся. В центре внимания был Камо с его шутками-прибаутками, забавными, рассказами.