До новой встречи, Ной!
До новой встречи, Ной!
— До свидания, господин Рамишвили. Я очень доволен нашей встречей. Надеюсь, и у вас нет никаких претензий, поскольку государство, которое я представляю, готово до конца защищать интересы грузинской республики и не допустить, чтобы сюда ступила нога большевиков. Вы можете вполне мне доверять. Передайте это, а также заверения в моем почтении его превосходительству господину Ною Жордания[14]. Для вас мы всегда готовы стараться.
— Позвольте поблагодарить вас, господин полковник, — сладко улыбаясь, министр внутренних дел грузинского правительства меньшевиков пожал руку представителю Англии, полковнику Уильяму Пирсу. — Свет и надежда Грузии исходят с Британских островов.
— Оставайтесь с миром, господин министр.
— Приезжайте, милости просим, господин полковник. Вы всегда наш желанный гость. Счастливого вам пути…
Полковник Пирс покинул министерский кабинет и наверняка уже устраивался в фаэтоне, перебирая в уме свои хитрые уловки, а Ной Рамишвили тем временем, огибая широкий письменный стол, все еще был под впечатлением недавнего визита. «Счастливого пути, счастливого пути, господин полковник», — и потер руки, — «Фигаро, Фи-га-ро! Фигаро здесь, Фигаро там!» — напевал он, барабаня пальцами по столу, и задел кнопку звонка.
Секретарь-помощник вырос в дверях.
— Счастливого пути, счастливо катиться к черту, господин Пирс, — напевал он, не замечая вошедшего секретаря-помощника, статного молодого человека в клетчатом светлом костюме.
Рамишвили словно сквозь туман увидел его.
— Почему ты здесь?
— Вы вызвали, шеф.
Слово «шеф» так ласкало слух, и Рамишвили растаял:
— Я?
— Да, шеф, звонок зазвенел и я вошел.
Секретарь-помощник знал слабость Рамишвили, который любил, чтобы его величали шефом — как-никак европейское словечко.
— Ну и хорошо, что вошел, — смягчился министр. — Ушел этот кретин англичанин?
— Так точно, шеф.
— Подойди садись, Арчил. Ты уже месяц работаешь у меня секретарем, а мы с тобой толком еще и не беседовали.
«Приподнятое у тебя настроеньице, господин министр, — подумал Арчил, — вот скажу, кто у тебя в приемной сидит, разом сникнешь».
— Спасибо, шеф.
— Что слышно хорошего? Есть сегодня посетители?
Арчил встал.
— Есть, шеф. Очень просит впустить к вам.
Министр вскинул на него вопросительный взгляд.
— Сандухт Тер-Петросян, шеф.
Лицо Рамишвили от слов секретаря-помощника стало чернее тучи. Министр, не скрывая своего недовольства, резко встал, подошел к окну. Солнце скользнуло с тифлисского неба к окнам министра Рамишвили и настойчиво возвещало о весне 1920 года. Арчил на цыпочках последовал за Рамишвили.
— Чудная весна, а?
— Да, — секретарь-помощник кивнул.
— Почему в комендатуре ей не отказали, почему разрешили подняться сюда?
— Я распорядился, шеф.
Ной Рамишвили стоял спиной к своему собеседнику и не отрывал взгляда от окна, любуясь весенним зрелищем. В солнечных лучах порхали воробьи и ласточки, перелетали с ветки на ветку, взлетали к крышам домов. Вон одна ласточка несет в клюве соломинки, прилаживает под карнизом, строит гнездышко. Рамишвили обернулся к секретарю.
— Она сказала, что по очень важному делу, — оправдывался секретарь. — Сказала, что она с поручением от брата, шеф, что ваша жизнь в опасности и что об этом она может сказать только самому Рамишвили, то есть вам.
— Арчил, а ты знаком с ее братом?
— С Камо? Нет, шеф. Я только наслышан о нем всяких небылиц.
Министр горько усмехнулся нахлынувшим воспоминаниям. Недавно, месяца два назад, морозным январским днем он лично руководил операцией, которая блестяще завершилась. Камо взяли вместе с его отрядом без сучка и задоринки. Обошлось без столкновений, без выстрелов. Все покорно сдались. Только Камо, видя, что отступать некуда, и, верный себе, принялся шутить и острить, хотел оттянуть арест, авось еще удастся сбежать. Когда кольцо вокруг него сомкнулось, он вдруг достал из кармана завернутый в платок круглый предмет и поднял над головой: «Ну-с, разбойнички, кто из вас первым хочет попрощаться со своей мамочкой, а? Чего же вы оробели? Подойдите поближе!» Оцепившие его солдаты не трогались с места. «Давайте! Неохота умирать, да? Тогда какого черта вы увязались за мной? Может, вместе махнем на тот свет? Да на вас лица нет, ребятки, ай-яй-яй!» И он отбросил платок и начал кушать завернутую в него грушу. «Не подходите, я сдаюсь! Дайте только доесть грушу». Потом он протянул руки сыщику в штатском: «Здорово, Эмзар, не забудь об этом пакостном дне, я еще тебе его припомню. А сейчас можешь вцепиться этой собачкой в мои руки. Возьмите, с собой мой портфель! Передайте приветы Ною Рамишвили. Скажите, что его ждут в тюрьме. Если не придет, пусть пеняет на себя». Вместе с Камо были арестованы и бойцы его отряда: Айна Литвейко, Арусяк Габриелян, Анна Новикова, Павел Кутуладзе, Гайк Айрапетов, которых меньшевики заключили в губернскую тюрьму, а их командира забрали в его родной Метех. Оттуда он несколько раз угрожал Рамишвили, буянил, а теперь сестру прислал.
Министр не отрывался от окна. «Вон и ласточка вьет гнездышко. Когда же ты обзаведешься своим гнездышком, Камо? Что ты нас морочишь? Уходи отсюда, раз ты революционер, уходи к своему Ленину. Что тебе от нас нужно?»
— Арчил, а ведь я с ним работал, — хмыкнул Рамишвили, взглянув на удивленного секретаря-помощника. — В девятьсот третьем и четвертом годах мы с ним распространяли листовки против царя. И оружие прятали… Он другой человек, да и не человек он, а дьявол, бандит! Позови сестру, Арчил. Только, пожалуйста, повежливее и полюбезнее.
Арчил вышел. Не успел Рамишвили сосредоточиться и настроиться встретить Сандухт, как с порога раздался ее голос:
— Можно, господин министр?
— Здравствуйте, барышня Сандухт, — министр направился к ней, протягивая руку. — Прошу вас, садитесь. Давненько я вас не видел. Вы знаете, что это я разрешил ваше свидание с братом?
— Знаю, господин министр. Благодарю вас.
— Чем могу быть полезен? Может, выпьете чаю?
Сандухт не ответила. Она достала из сумочки сложенную вчетверо бумагу и протянула министру.
— Понимаю, — сказал министр и, устраиваясь в мягком кресле за письменным столом, развернул бумагу.
Письмо было от Камо, он писал: «Ты, Ной, то бишь, господин министр, знаешь цену моему слову. Знаешь, что если я замышляю провернуть какое-либо дело, то не останавливаюсь на полпути и обязательно довожу до конца. Я не собираюсь в этом письме читать тебе нотации. Посоветуйся со своим правительством, я жду тебя в Метехе».
— И это все? — Рамишвили не удалось скрыть свое недовольство.
— Господин министр, Камо просил передать, что он и его отряд не предпринимали ничего крамольного против меньшевистского правительства Грузии, — ответила Сандухт.
— Ладно, — сухо пресек ее министр, вложив письмо в папку, — вы свободны, барышня. Постараюсь быть полезным. Обождите секунду, вас проводят.
Он нажал кнопку, вошел секретарь-помощник.
— Арчил, проводи барышню.
— Благодарю, господин министр.
— До свидания.
Когда дверь захлопнулась, сдерживаемое возмущение Рамишвили прорвалось наружу:
— Негодяй! Подлый большевик! Он еще осмеливается учить меня из-за решеток Метеха! Да захочу — скручу его в бараний рог, в порошок сотру!
Он места себе не находил, нервно вышагивая вдоль и поперек кабинета, раза три выпил воду, промочил высохшее горло.
— Арчил! Арчил! Не слышит, что ли? Арчил!
Рамишвили забыл о двойных дверях министерского кабинета. Он вышел к секретарю-помощнику. Арчил, погруженный в папки с бумагами, вскочил с места.
— Приготовься, поедешь со мной в Метех.
Двух месяцев в тюрьме вполне достаточно, чтобы взвесить, обмозговать причины ареста. Те, кого не поймали: Цолака Аматуни, Асю Папян и Амалию Тониян, не вызывали никаких подозрений. Об арестованных тоже речи быть не может. Кто же виноват? Если такового виновника нет, так в чем же причина? Камо не мог понять. Видимо, их выследили и арестовали.
Камо вспомнил, как в последний раз в Баку ловко выкрутился и увильнул от мусаватистов. «Хвоста» за ним вроде не было, товарищи ждали его на перроне, чтобы сесть в вагон. И вот он появился на вокзале в новой с иголочки княжеской черкеске, каракулевой папахе, в вычищенных до блеска сапогах — князь Тихон Луарсабович Цулукидзе собственной персоной. Беглым взглядом он осмотрел перрон, заметил товарищей и дал знак подниматься в вагон. Приказав носильщику следовать за ним, он двинулся к вагону, легким движением головы отвечая на почтительные поклоны.
Поезд, тронувшийся было после третьего звонка, резко затормозил.
Обеспокоенные пассажиры высыпали на перрон.
— Что случилось?!
— Псы безродные! — крикнула какая-то женщина. — Власть называется! Провалиться бы вам, в женском белье роются!
— Кто-то сбежал.
— Говорят, анархист.
— Нет, большевик по имени Камо.
Чертыхаясь, к выходу пробивался «князь Цулукидзе».
— Что стряслось, черт подери?! Зачем переполошились?
Его никто не слушал. Поднимавшийся в вагон офицер взял под козырек:
— Ваше благородие, приношу свои извинения, мы ловим Камо.
— К черту и вас, и вашего Камо! Прицепите мой вагон к другому поезду и ищите, кого хотите!
Мусаватистскому офицеру тон грузинского князя не понравился, и он не замедлил вежливо предложить:
— Извините, ваше благородие, соблаговолите пройти со мной.
— Что?! Я?! Что за чушь вы несете!
— Вы пройдете или…
Отряд уехал без Камо. Но не доехал до Тифлиса и вышел на станции Баладжар. Надо было немедленно возвращаться в Баку, сообщить в центр большевистского подполья и во что бы то ни стало вызволить Камо из рук мусаватистов.
Домик карабахца-железнодорожника Григора Патваканяна служил сборным пунктом в Баладжаре, и сейчас здесь совещались члены отряда Камо. Григор обещал помочь и отправить их первым же товарняком в Баку. В дверь постучались.
— Кто там — настороженно спросил хозяин.
— Князь Цулукидзе!
Все повскакали с мест. Григор открыл дверь и впустил улыбающегося «князя Цулукидзе».
— Я так и знал, орлы, что вы не покажетесь в Тифлисе, не повидав Григора. Здорово, господин Патваканов! Обещаю, что право первого залпа большевиков по Баку предоставлю тебе. Мальчики и девочки! Меня, стало быть, схватили и увели. Я беспощадно ругался и шибко возмущался. Документы были безукоризненны. Эти болваны мусаватисты, охотясь за Камо, задержали двадцать человек. Из них семнадцать, в том числе и меня, выпустили, рассыпавшись в тысяче извинений. Троих придержали.
— Крайне подозрительных? — весело перебил Аматуни.
— Крайне подозрительных, — засмеялся «князь», — говорят один из них Камо.
— Ого! — обрадовался Патваканян, — наконец-то нм посчастливилось!
Отряд продолжил свой путь. Ему предстояло перебраться из Тифлиса в Батум, из Батума — на Северный Кавказ, чтобы взорвать Деникина с его штабом. Но совершенно неожиданно помешали непредвиденные обстоятельства: меньшевики-«единомышленники» арестовали отряд.
Эта весть в тот же день долетела до Астрахани, и оттуда в Москву поступила срочная телеграмма: «Вне всякой очереди. Москва. Предсовнаркома Ленину, копия ЦК. Стасовой. Краевой комитет сообщает, что в Тифлисе арестован тов. Камо. Условия ареста неизвестны, но сообщают, что освобождение сомнительно. Полагаю, что арест находится в связи с общими массовыми арестами, происходящими в связи с последним восстанием. Арестованными переполнены все тюрьмы и участки. Правительство действует по указке англичан. Член Реввоенсовета Киров.»
…Длинный и прочный засов на двери камеры сдвинулся. В полумраке появилась фигура Ноя Рамишвили.
— Вы меня вызывали, господин Тер-Петросян?
— Здравствуйте, господин Рамишвили. Эй, надзиратель, принеси стул для господина министра внутренних дел, — Камо накинул на плечи пиджак и сел на деревянной койке. — Давай, Ной, мы с тобой потолкуем минут двадцать, как революционеры девятьсот третьего — девятьсот четвертого. Не думаю, чтоб ты забыл про листовки, оружие. Послушай, что я скажу, Ной. Твой помощник может остаться. А ты, — он обратился к надзирателю, — сгинь с глаз, пока я не рассердился.
Слова Камо что стене горох — надзиратель не шелохнулся, не сводя глаз с Рамишвили.
— Можете идти, — распорядился Рамишвили.
Надзиратель вышел. Камо встал, подошел к стене, без труда вытащил из нее один кирпич, второй, потом еще два кирпича. Таким же образом он снял кирпичи из второго ряда.
— Мне осталось разобрать последний, третий ряд, для этого понадобится день или и того меньше. Товарищи, которые доставят веревку, всегда и везде найдутся, если тебе, конечно, память не изменяет, — сказал Камо, осторожно вставляя кирпичи на место. — Но знаешь, почему я не хочу воспользоваться побегом?
Рамишвили молчал, Арчил только рот разинул.
— А потому, — продолжил Камо, — что против правительства, меня арестовавшего, я не совершил никакого преступления. Я хочу, чтобы твое правительство меня освободило по доброй воле. И я требую объяснения причины моего ареста.
Рамишвили молча смотрел на Камо, дескать, не хочет его перебивать и готов выслушать до конца.
— Я прекрасно тебя понимаю, Ной, — Камо снова опустился на койку. — Но и ты меня прекрасно понимаешь, поэтому и молчишь, шевелишь мозгами. Уж ты-то знаешь, чего мне будет стоить это бегство сквозь стенку. Ты оттягиваешь мое освобождение, чтобы я сбежал, а кто-нибудь из твоих сопливых стражников пришлепнул бы меня. Старый испытанный метод: в этой тюрьме жертвой такой ловушки стал Ладо Кецховели[15]. Со мной это не пройдет, Ной, и напрасно ты волынишь с моим освобождением. Ты должен был прийти ко мне и спросить, почему я пожаловал в Тифлис.
— Допустим, почему же?
— Не для того, чтобы свергнуть ваше правительство. Я должен был отсюда отправиться в Батум, потом на Северный Кавказ — в Новороссийск, чтобы взорвать Деникина. А вы по своей глупости разрушили все мои планы.
— Что-то не верится, — ехидно улыбнулся министр.
— Забыл ты меня, Ной, забыл.
— Не забыл, но ты никогда не открываешь свои карты врагу.
— Да, но тогда, когда остерегаюсь врага. А вас я не боюсь, Ной. За моей спиной стоят Ленин и Советская Россия. Я уверен, что Ленин давно знает о моем дурацком аресте. Ты сейчас должен извиниться и освободить меня и отряд. Ты знаешь, где мой отряд.
— Я не могу на это пойти. Англичане в курсе дела…
— Англичане, за которых вы хватаетесь как утопающий за соломинку. Знаешь, что вас ждет в ближайшем будущем? Вы без оглядки будете драпать из Грузии. Ваши жалкие остатки пойдут просить милостыню на улицах Лондона или Манчестера. Счастливчиком из вас окажется последний попрошайка, который умрет на улице и некому будет его похоронить.
— Вы теряете чувство меры, господин Тер-Петросян.
— Господин Тер-Петросян. Боишься назвать меня Камо, Ной. Ладно. Я понял, ты считаешь разговор законченным. В таком случае, господин Рамишвили, я по-хорошему прошу вас посоветоваться с господином Жордания. Как только вы меня освободите, я обещаю тотчас же покинуть Тифлис и вашу независимую Грузию.
Три дня спустя Камо и его товарищи подписывали «петицию» меньшевистского правительства. «Мы, нижеподписавшиеся, обязуемся сразу после освобождения в течение двадцати четырех часов покинуть пределы Грузии. Подпись.»
— Ной, я еще найду время потолковать с тобой… Позволь пока повидаться с Деникиным, я так по нем соскучился, — говорил Камо, подмахивая «расписку». — До новой встречи, Ной!