Глава четвертая Счастье, опаленное войной

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава четвертая

Счастье, опаленное войной

Некоторые подробности драматической судьбы военного контрразведчика генерал-майора Александра Алексеевича Шурепова и его супруги Александры Федоровны впервые автору этих строк рассказал участник Великой Отечественной войны» армейский чекист, прекрасный живописец и поэт Геннадий Петрович Лысаков.

Он кратко изложил то, что ему стало известно в начале 1970-х гг. со слов одного из сослуживцев Шурепова. Потом с автором поделился воспоминаниями о контрразведчике генерал-майор Виктор Прокофьевич Дунаевский, написавший небольшой очерк о его нелегкой судьбе.

Много поведали о Киевском периоде службы Шурепова в должности начальника Особого отдела КГБ в Киевском военном округе бывший комендант отдела полковник В.В. Мартынов и генерал-майор в отставке Е.Г. Чекулаев.

Александр и Александра были спортсменами всесоюзного значения. Впервые встретились на сборах в Пятигорске. Он завершал учебу в Горьковском строительном институте, она — в пединституте города Ростова-на-Дону. Молодые полюбили друг друга. Скоро сыграли свадьбу, а потом появились дети — две дочери: Галя — в 1939 г. и Наташа — в 1940-м…

Вместо строителя Шурепов становится сотрудником органов военной контрразведки. Человека с высшим образованием, физически развитого, общительного не могли обойти стороной органы госбезопасности. Скоро его определили в органы военной контрразведки — в один из Особых отделов НКВД СССР.

Армейский чекист начал службу с глухого приграничного гарнизона в небольшом литовском городке Вилкавишкис.

Здесь была особая оперативная обстановка — активизировались националистические элементы с профашистской ориентацией. Одни организовывали глубоко законспирированное подполье, другие — более радикальные элементы — сбивались в банды и с оружием уходили в леса. Именно поэтому семейное счастье часто разрывалось срочными и порой длительными командировками. Из-за этого детей он видел накоротке, как правило, спящими.

Гарнизон жил ожиданием войны. Многие офицеры разделяли мнение ветеранов: Германия готовится воевать на Востоке, а это значит, против своего главного противника в лице СССР. Но для Александра тупое ожидание войны было неприемлемо. Он активничал на службе, не забывая физически готовить и себя к предстоящим битвам на зримых и незримых фронтах будущих баталий.

Сразу же по приезду на новое место службы он соорудил перекладину и шведскую лестницу. Утреннюю зарядку начинал с пробежек, а заканчивал — гимнастическими снарядами. Не забывал он гантели, гири и мячи.

Однажды с женой и дочерьми они собрались отдохнуть на поляне. Жена увидела, как в вещмешок Александр аккуратно укладывал детские игрушки, мяч, бутылки с водой и… пистолет.

— Зачем? — осторожно спросила она.

— На всякий случай — я вас должен защитить как мужчина — как муж и отец, — ответил Александр.

— Неужели все так серьезно?

— Да, Саша, неожиданности могут быть в любое время и в любом месте.

— Нас учили, что люди все братья, что даже там, где нет людей, надо стараться остаться человеком, — вздохнула Александра.

— Не пойму, о чем ты, Саша?

— Это я так.

“И я— так. Дело в том» что стволу я разрешу разговаривать только с нелюдями, которые попытаются посягнуть на наши жизни.

С началом Второй мировой войны, развязанной фашистской Германией, осмелели литовские коллаборационисты. Почти всё население Литвы ждало страшного слова — война-и… прихода немцев. Александр перенес собранный тревожный чемодан из квартиры в свой рабочий кабинет.

— Алексеевич, вы готовитесь воевать, а что делать будут наши бабы с детьми и внуками, когда посыплются бомбы? — И такой вопрос он услышал от супруги.

— Все семьи будут заранее эвакуированы в Вильнюс. Штаб предусмотрел для этих целей выделение автотранспорта и подразделений охраны, — кратко ответил Александр.

— А дальше?

— А дальше — покажут события. Нельзя заранее ничего предугадать. Думаю, Родина позаботится о семьях ее защитников, которые будут сдерживать новые оборонительные рубежи.

— А вот Соня, наша соседка, говорит, что Сталин на нашей территории войны не допустит.

— Наверное, у Сони есть ухо в Кремле, — улыбнулся Александр, которому по оперативным каналам было известно больше того, что он мог рассказать супруге. Разведка противника стала активнее и жестче работать среди лиц, ослепленных националистической злобой и опьяненных антисоветским угаром. Агентура свидетельствовала: Гитлер подтягивает к границам Советского Союза войска — танки, артиллерию, строит рокады и полевые аэродромы.

Часто Александра, словно упрекая власть, задавала мужу нелепые для возможного точного ответа вопросы, хотя в них и была глубокая логика.

— Сашок, почему в нарушение обоюдной договоренности немцы практически идут на провокации, а мы молчим? Гарнизон не укрепляем, запрещаем говорить о том, что может обернуться трагедией?

Александр на такие острые вопросы отвечал односложно — нужно проявлять выдержанность для того, чтобы успеть перевооружить армию. Вот что для нас сегодня главное.

— Но ведь, милый, в событиях много очевидного. Да, глупость — дар Божий, но злоупотреблять им не следует, — стала заводиться супруга.

— Подожди, не горячись. Ты ведь знаешь, что два года назад мы предложили Франции и Англии тройственный союз. Ну и что? Они не пошли на его заключение, теперь на своих шкурах узнают, что такое современная война.

— Они нас ненавидят, а потому пытаются столкнуть Советский Союзе Германией…

В начале мая Александра Федоровна спросила откровенно мужа:

— Саша, может мне с детьми уехать в Вильнюс, немцы совсем близко, а то, что они нападут, нет никаких сомнений?

— Милая моя, ты говоришь о самостоятельном отъезде, но ведь никто пока не уезжает. Как после этого, если такое случиться, я буду смотреть товарищам в глаза? Отправить всех — командование успеет!

— Все, я поняла!

Больше она никогда не задавала подобных вопросов.

* * *

В ночь на 22 июня 1941 г. Александр Шурепов из-за сложившихся непредвиденных обстоятельств не смог попасть домой, а Александра в ожидании мужа, не раздеваясь, прилегла на диван и тут же уснула…

Разбудил ее и детей разрыв упавшего рядом с домом снаряда.

«Война… Вот оно, ее страшное лицо. Значит, фашисты обманули, обвели вокруг пальца наше руководство, — пробежала крамольная, как показалось ей вначале, мысль. — Где Саша? Он же гарантировал наш отъезд. Что с ним?»

Боясь опоздать вовремя эвакуироваться, Александра побежала к штабу, но там никого не было, кроме нескольких женщин с детьми, которые молча и испуганно озирались по сторонам. Некоторые из них плакали и прижимали к себе детей, словно отгораживая их от пришедшей беды. Они ещё не знали, какой будет эта беда. Не получив никакого вразумительного ответа в пустом, покинутом офицерами штабе, она предложила женщинам возвращаться домой, ждать мужей из эвакуации.

«Не могли же отцы-командиры нас бросить, — рассуждала Александра Федоровна. — Они обязательно нас вывезут в Вильнюс, а там видно будет, как говорил мой Саша».

Грохот разрывающихся снарядов стих. Наступила звенящая, как казалось — предательская тишина. Вскоре из-за лесистого пригорка послышалась автоматная стрельба и мотоциклетный стрекот. Строй трехколесных машин с пулеметами на колясках въезжал в гарнизон. За ними ползли бронированные чудовища — бронетранспортёры, самоходные артиллерийские установки и танки, грохочущие гусеничными траками по мостовой.

Нескончаемым потоком немецкое воинство катилось мимо дома Александры. Через выбитое осколком снаряда окно она впервые увидела так близко гитлеровских вояк.

На третий день вечером к дому Шуреповых подъехал грузовик. Выскочившие из него немцы и двое полицейских ворвались в квартиру. Один из местных стражей «нового порядка» заорал:

— Где твой муж, где его документы? Собирайся быстро!

Начался обыск. Ничего компрометирующего, естественно, не обнаружив, они затолкали женщину с детьми в машину и увезли в город. В здании местной милиции уже хозяйничали представители другой власти. Когда полицейские отобрали у матери малюток-дочерей, Александра рухнула, потеряв сознание.

Теперь ее жизнь перешла в другое измерение с больными вопросами: «Где дети? Что с мужем?» Она догадывалась, что арестована как жена чекиста. Через месяц допросов и просьб возвратить ей детей дочурки, действительно, оказались на руках у матери. Но, как выяснилось, их выпустили домой для приманки. Это был известный прием — а вдруг муж наведается за семьей в родной очаг. Оказавшись на свободе, она стала решать проблему выживания вместе с другими женами офицеров.

Она ждала от неприятеля жестких оккупационных мер, но то, что она увидела в его действиях сразу же по приходу нацистов, потрясло её до основания.

«Как в живом, наделенном умом животном под названием ЧЕЛОВЕК могли прижиться жестокость с высочайшей степенью ненависти к другим народам, «виновность» которых только в том, что они родились на другой территории и разговаривают на других языках? — рассуждала Александра. — В чем они провинились? Взять хотя бы военнопленных — в том, что до пленения с оружием в руках защищали свою землю от непрошеных гостей? Не пришедших на посиделки, а огнем и мечом взломавших двери мирной жизни и сейчас грязным пятном растекающихся по просторам моей Родины».

Когда она увидела в местном пункте сбора, а затем концлагере, наших военнопленных — грязных, уставших, оборванных — ей стало жутко. Серые, припавшие пылью, они то медленно плелись по дорогам, то по издевательским командам конвоиров переходили на бег. Во время привалов наши женщины умудрялись передавать им бинты, лекарства, хлеб.

Через военнопленных она получила печальную весть — муж погиб. А ночью в дом снова нагрянули немцы и полицейские. Учинили обыск, детей отобрали, а женщину увезли в Мариям польскую тюрьму. Дни и ночи её допрашивали, морили голодом — пытались сломить, превратив в послушное животное, чтобы она навела их на следы мужа и его сослуживцев.

Но чем больше ее истязали, тем выше поднималась планка борьбы за достойное выживание. Чтобы не простудиться на бетонном полу, она, как спортсменка, постоянно разогревала мышцы — делала зарядку. Она старалась в своём несчастье найти то, что могло бы удержать ее на плаву.

Сидевшие с нею в переполненной камере полячки, литовки, француженки и даже немки смеялись, считая ее сумасшедшей. Хохотали над ней по этому поводу и надзиратели, крутя пальцем у виска.

— Зачем эти спектакли? — спросила её одна из литовок.

— Затем, чтобы доказать вам всем, что только так можно выжить!

В феврале 1942 г. в тюремные застенки просочилась новость — немцам «дали перцу» под Москвой, и они покатились на Запад. Эта теплая и радостная весть многим подняла настроение. Но её ждало здесь ещё одно подлое испытание, учиненное администрацией тюрьмы. Как-то утром её посадили в небольшую камеру. Она обомлела — в углу стояли две ее маленькие исхудавшие дочурки. Увидев мать, они заплакали, а она бросилась к ним, прижала озябшие тельца к груди и зарыдала от безысходности. Потом их быстро разлучили. Александру затолкали в крытый грузовик и повезли на работы в Германию…

* * *

Подполковник Шурепов в составе управления военной контрразведки Смерш 2-го Прибалтийского фронта о судьбе жены и дочерей ничего не знал. Это волновало и мучило его, но служба есть служба, тем более на фронте.

Новый командующий немецкой группой армий «Север» генерал-полковник Шернер решительно потребовал активизировать разведывательно-диверсионную деятельность против войск противника — частей и подразделений, их штабов именно 2-го Прибалтийского фронта.

Шурепов был на острие противоборства нашей военной контрразведки и гитлеровских спецслужб. В 1943 г. он принимал активное участие в операции по внедрению в одну из школ абверкоманды «Марс», осевшей в городе Стренги, — своего агента, отважного советского разведчика Мелентия Олеговича Малышева. Благодаря его деятельности советская военная контрразведка обезвредила не один десяток фашистских шпионов, диверсантов и террористов, тем самым спасши жизни многим советским людям.

Однажды ночью оперативный дежурный по управлению ВКР Смерш фронта доложил Шурепову:

— Товарищ подполковник, поступило сообщение, что на фронтовой дороге подорвался тыловой грузовик.

— На какой мине? — поинтересовался Александр Алексеевич.

— Как мне доложили — на мине небольшой мощности.

— Ясно. Отслеживайте обстановку. Я скоро буду.

К утру набралось ещё несколько подобных сообщений. Из них можно было сделать определенные выводы: противник камуфлировал мины под бытовые предметы — фонарики, фляжки, котелки, портсигары и пр.

«Ясно, мины не армейские, значит, мы столкнулись с деятельностью абверкоманды, — подумал Шурепов. — Надо искать диверсантов».

Шуреповым срочно была организована розыскная группа. Она выехала к месту последней диверсии — подрыва грузовика. При опросе водителя, к счастью, оставшегося живым, оперативники получили конкретную информацию. После взрыва шофер заметил, как в густолесье метнулся неизвестный солдат.

По указанию подполковника было организовано оцепление участка леса. Через несколько часов поиска были задержаны двое военнослужащих с вещмешками, наполненными опасными «игрушками».

При появлении двухметровой фигуры Шурепова, диверсанты «заговорили» и сознались, что являются выходцами абверовской школы «Марс». Они сообщили подробности запасного канала связи со своим руководством через резидента абвера в Риге. Указали место тайника, где спрятали оружие, взрывные заряды и дали приметы на других диверсантов, которые вскоре были задержаны смершевцами…

* * *

В одном из выступлений в 1966 г. перед слушателями Высшей школы КГБ, среди которых присутствовал и автор книги, начальник её 1-го факультета генерал-лейтенант Н.И. Железников рассказывал о боевых буднях Управления военной контрразведки Смерш 2-го Прибалтийского фронта, руководителем которого он вто время был.

Он, в частности, освятил подробности одной операции против диверсионной абверкоманды-212, созданной при штабе 16-й армии вермахта.

— План захвата, — говорил Железников, — мне доложил подполковник Шурепов. Кстати, он был опытный розыскник. Мы ему поручили захватить вражескую разведшколу. Но к моменту начала операции она была пуста: улепётывало войско полковника Хельмута Хоссельмана всегда раньше и быстрее, чем отступали регулярные войска.

Прикрывал он подобные действия необходимостью сохранения секретов особой важности. Однако моего подчиненного подполковника Шурепова это не смутило. Он скрупулёзно стал обследовать помещения школы, понимая: то, что не сказали абверовцы, должны поведать стены, столы, черновики, бухгалтерские бумаги и прочий «хлам». Вскоре это информационное «вторсырьё» подсказало военным контрразведчикам, что через эту школу прошло более 5 000 радистов, диверсантов и террористов.

В ходе этого разбирательства Шурепов вышел на местного фотографа, у которого из-за разгильдяйства Хоссельмана сохранилось более двухсот негативов выпускников-радистов.

Когда мне об этом доложил Шурепов, я подумал, вот уж верно — кто неправильно застегнул первую пуговицу, уже не застегнется, как следует. По фотографу была подготовлена ориентировка со списками и фотоальбомом на выпускников школы, вокруг которой развернулась большая поисково-розыскная работа. В ходе её осуществления был задержан резидент, оказавшийся… женщиной-испанкой, заброшенной в Ригу ещё в конце 1930-х гг.

Железников охарактеризовал Шурепова оперативно грамотным, предельно внимательным к оперативному составу руководителем, постоянно терзаемым поисками пропавшей семьи. После завершения Курляндской операции и освобождения советскими войсками Прибалтики, Шурепов так и не смог вырваться в Литву, к месту прежней службы и дому, в котором он жил с семьей.

* * *

Заканчивалась война.

В пылу контрразведывательной работы Шурепов всё чаще и чаще мысленно обращался к семье. После освобождения Прибалтики он прикладывает максимум усилий через коллег-чекистов, чтобы выяснить истинную судьбу семейства. Приходили разные ответы: в одних говорилось, что жена была арестована немцами и содержалась в Мариямпольской тюрьме, а потом была угнана на работы в Германию, в других указывалось, что она расстреляна, в третьих констатировалось, что детей фашисты вывезли и определили в приюте…

Были и сплетни с окраской грязных инсинуаций.

Всё это надо было пережить мужу и отцу. Вскоре Шурепов побывал в предвоенном гарнизоне. От дома осталась только наполовину разрушенная печная труба, а вместо песочницы, где когда-то играли дети, зияла глубокая воронка. Но война продолжалась. И вот уже огненно-кровавый вал наступающей Красной Армии покатился по землям Третьего рейха. Отчаянно сопротивляясь, немцы откатывались к Берлину.

«Гумбиннен» — это слово вписано кровью воинов Русской армии в сражениях Первой мировой войны; вписано в анналы отечественной и мировой истории. Здесь шли тяжелые бои с германскими и австро-венгерскими войсками. И вот через тридцать лет на Гумбинненском танкоремонтном заводе пришлось трудиться «остарбайтерам», среди которых была «иностранная рабыня» Шурепова Александра. Каждое поступление подбитых немецких танков являлось для восточных работников радостным событием.

У неё постоянно зрели планы побега — и этот день всё-таки настал.

Но всё по порядку.

По улицам Гумбиннена потекли побитые неприятельские войска и их тыловые подразделения. Отвоевавшее воинство настигали наши штурмовики. Они клевали вражеские колонны так же, как когда-то немцы — наши. Не раз она откладывала уже созревший план побега, но благоразумие и чутье подсказывали: не торопись, можешь потерять всё!

И вот удача — наши бомбардировщики серьёзно «пощипали» местный гарнизон. Досталось и танкоремонтному заводу — были взорваны основные цеха, в том числе обрушились стены в его «чахоточном» — гальваническом цехе.

Нехитрый скарб — сухари, сухофрукты, кусочек пожелтевшего сала — и Александра покидает пределы завода и направляется в сторону Мариямполя — места, где её разлучили с детьми. Сорвав с куртки нашивку «ОСТ», она стала пробираться лесными массивами, сторонясь сел и хуторов.

«В случае задержания, — размышляла Александра, — представлюсь полькой немецкого происхождения. Скажу только часть правды — ищу потерянных детей. Мне поверят — я больше, чем уверена».

Когда она однажды увидела красноармейцев, ей захотелось крикнуть во всю глотку: «Дорогие мои, я своя!» — но поостереглась: сказались гитлеровская пропаганда и рассказы некоторых военнопленных. Суть этих «убедительных» россказней заключалась в том, что бывших военнопленных и угнанных на работу в Германию на Родине арестовывают и отправляют в концлагеря, как «врагов народа».

И в этом была своя правда — в потоках освобожденных пленных и беженцев пытались бесследно раствориться звери — власовцы, оуновцы, шуцманы-полицаи, старосты, каратели, агенты немецких спецслужб и прочие проходимцы.

Боясь расплаты за свои злодеяния, они, подобно хамелеонам, меняли окраску, мимикрировали, и не так-то быстро было военным контрразведчикам распознать в напряженных, фронтовых условиях предателя и отделить его от патриота.

С понятным недоверием, а то и открытой враждебностью, некоторые наши граждане смотрели на тех, кто по нескольку лет провел в плену или работал на заводах фашистской Германии, но остался в живых.

Для них новым испытанием были изнурительные допросы, недоверие, проверки, а также содержание нередко в одном лагере с разоблаченными предателями и уголовниками.

Поэтому Александра осторожничала в пути, идя к Мариямполю. Работала у добрых людей по хозяйству — в огородах, на сенокосах, при заготовке дров и пр. Несколько раз выезжала к первому месту службы мужа — в покинутый гарнизон. Долго с горечью сидела на пожарище своего дома.

— Вот то, что осталось от песочницы, где играли Галя и Наташа, — рассуждала Александра. — Вместо неё глубокая воронка, наполненная водой. Война отобрала у нас с Сашей детей. Как же жесток мир и в нем люди, просящие помощи у Неба, но оно часто отвечает молчанием. Всякий раз, когда я вспоминала и вспоминаю, что Господь справедлив, я дрожала и дрожу за свою страну.

* * *

Закончилась война…

Весна и лето словно хотели побыстрее прикрыть своей зеленой красотой кровавые следы войны, отогреть души людей от постоянного холодного напряжения. Именно в это время Александра наконец-то решила открыться и пошла в городской отдел НКГБ.

Чекисты встретили Шурепову доброжелательно и попросили описать всю её «одиссею». Потом помогли с трудоустройством: определили инспектором в отдел народного образования. Одновременно коллеги вели розыскную работу по установлению мест нахождения, её мужа — Александра и их детей.

Через месяц в кабинет, где она работала, вошли два офицера-чекиста в званиях капитана и старшего лейтенанта. Она одновременно удивленно и испуганно посмотрела на них, ожидая вестей.

— Александра Федоровна?

— Да!

— Ваш муж жив-здоров!!! — радостно вскрикнули вошедшие офицеры.

— Пра-авда-а? — заикаясь от неожиданности, проговорила женщина и чуть было не потеряла сознание.

— Правда, правда, Александра, мы нашли вашего мужа, — заметил капитан. — А ну, Гриша, прочти…

Старший лейтенант достал из кармана вчетверо сложенный лист и стал читать:

«На ваш запрос №… от… 1945 г. сообщаем, что подполковник Шурепов Александр Алексеевич… г. рождения, с первых дней войны до победного конца находился на фронте и в настоящее время проходит службу в войсковой части полевая почта №…»

Словно неведомая мощная пружина бросила Александру Федоровну от стола в сторону Григория. Она обняла его горячими руками и, одновременно рыдая и смеясь, стала целовать офицера, приговаривая: «Я это чувствовала, я знала, что он герой, что он останется жить и дождется меня. Я верила ему — ве-ри-ла!»

Коллеги мужа заверили её, что они дадут срочное сообщение о её месте нахождения. Через неделю пришла телеграмма:

«Срочно выезжаю отпуск. Жди. Скоро буду. Твой Саня».

Прижав телеграмму к груди, она долго ходила по комнате. Вечером следующего дня Александра услышала шум автомобиля. Птицей подлетев к окну, она увидела старенький «Виллис», на котором приезжали к ней недавно офицеры, и… вылезавшего из машины своего Саню…

Он вошел в коридор. Она бросилась к нему на шею. Обнялись, оба заплакали от радости встречи. Она в нем увидела возмужалого, обветренного бурями войны своего защитника, он в ней, исхудавшей и уставшей, заметил в волосах не по годам появившиеся седые пряди.

Говорили и говорили всю ночь и никак не могли наговориться. И всё же в круге разговоров присутствовала одна животрепещущая тема — судьба детей. За время отпуска отец и мать сделали много: выяснили круг приютов, домов-интернатов, куда могли попасть дети, отправили ориентировки и запросы о дочерях, опросили немало людей, могущих помочь в розыскных мероприятиях. Но никаких конкретных зацепок не было.

Однажды пришла ориентировка о существовании до недавних пор детского приюта, а фактически, концлагеря для детей, под названием «Группа «Пляумфе». Эта группа была создана фашистами для выкачивания из детишек крови и вливания её немецким офицерам и солдатам.

— Неужели Галя и Наташа оказались там? — всплакнула Александра.

— Не надо отчаиваться. Будем искать — коллеги помогут, — успокоил супругу Александр Алексеевич.

— Да, твои друзья живо откликнулись на наши беды.

— Общими усилиями выйдем на детей…

* * *

Быстро летело время — в службе у Александра, в работе у Александры в Гродненской области. В течение трех послевоенных лет в семье у Шуреповых появилось ещё двое детей — сын Сергей и дочь Оля, а поиски Галины и Натальи мучительно продолжались. Родители чувствовали, что они в Германии. Но где?

На запросы приходили иногда обнадеживающие ответы. Но однажды пришло письмо из советского посольства в ГДР, в котором сообщалось, что Галина и Наташа Шуреповы умерщвлены в группе «Пляумфе» в 1944 г. Это был шок, леденящий душу удар по результатам более чем трехлетнего розыска детей. Но опыт, интуиция, вера говорили: не всё потеряно. Надо искать и, если это так, найти хотя бы подтверждающие данные о гибели дочерей.

В ходе оперативной разработки группы «Пляумфе» Шуреповым было установлено, что из Мариямполе в Германию было отправлено 50 детей: из них 28 установили и возвратили родителям. За эту работу Александр Алексеевич получил массу благодарных писем от счастливых родителей. Жаль, что государство никак не оценило этого гуманного подвига чекиста.

А тем временем, контрразведчики в архивах докопались до важнейшей информации. Было установлено, что детей Шуреповых в составе группы сопровождала некая Анна Линк. Выйдя на её родителей в Литве, вскоре нашли и её, проживающей в предместье Мюнхена. Она сообщила, что дети живы…

Вскоре очередную группу советских детей переправили в Каунас. Шурепов выехал туда. Но в списках детей под своей фамилией он не обнаружил, но обратил внимание на двух девочек-сестер Шубертайте с именами Хелена и Алдона. Особенно его поразили даты рождения: 05.05.1939 и 10.10.1940. Эти даты были ему, как отцу, знакомы. Какая-то неведомая сила подбросила его со стула. Он вскочил, заволновался, достал фотографии дочерей и показал сотруднице приюта.

— Это они? — вскричал он.

— Да-да! — кивнула женщина. — Старшая девочка очень похожа…

— Прошло ведь восемь лет, как я их не видел…

И вот к нему привели двух девочек. Он их сразу узнал, а дети, естественно, не могли сразу в нём признать родителя. Но гены дали о себе знать: зов родной крови, флюиды родственности душ, инстинкт самой природы, детская тоска о родителях толкнули их в руки отца. Они бросились к нему на шею. Галя что-то говорила на смешанном польско-немецком, а Наташа шептала: «Яя-яя, гут!»

Свой родной русский язык они не знали…

Александр забежал на почту и отправил телеграмму жене и матери:

«Дорогая, еду с нашими девочками. Не волнуйся. Всё хорошо».

Когда Александр с дочерьми вошел в квартиру, дети бросились к матери со словами: «Мамите! Мамите!»

Плакали все — слёзы радости были сладкими.

* * *

Сослуживец героя очерка генерал-майор в отставке В.П. Дунаевский рассказал, что с семьей Шуреповых он познакомился в 1963 г. по прибытию в Хабаровск на должность старшего оперуполномоченного 2-го отдела Управления КГБ СССР по Дальневосточному военному округу:

«Как положено, представившись ному положено, мне необходимо было доложиться начальнику управления. Обычно в таких случаях кто-либо из начальства сопровождал новичков — назначенцев, но тут было сказано, что генерал предпочитает сам разговаривать с вновь прибывшими, без «переводчиков».

С определенной служебной напряженностью я вошел в большой кабинет начальника управления. Внимательно выслушав мой доклад о прибытии, из-за стола поднялся высоченного роста, с полысевшей седой головой, генерал, медленно подошел ко мне и протянул свою большую, как лопата, натруженную руку.

Поздоровавшись, пригласил сесть за приставной стол и кратко расспросил обо всем необходимом. Без всяких назиданий обратил внимание на важные вопросы моей предстоящей службы. Не забыл сказать, что пока придется пожить в коммунальной квартире, но позже появится возможность изменить это положение в лучшую сторону.

В дальнейшем приходилось не сразу, а лишь по отдельным эпизодам узнавать о семье Шуреповых… Сами они себя ни в чем не рекламировали, о прошлом не распространялись, жили скромно, сплоченно и активно… В любую погоду-непогоду делали во дворе зарядку.

В строю, говоря по военному, непременно находились их послевоенные повзрослевшие дети: Сергей, Ольга и Андрей. А довоенные — Галя и Наташа — н тому времени успели вырасти, выучиться и теперь жили в других городах.

По делам службы с генералом не раз я выезжал в командировки. Работал он сам много, деловито-спокойно и уверенно, умел сдерживать свои эмоции в различных неординарных ситуациях, даже тогда, когда находившиеся рядом кипели и бурлили. Решения принимал взвешенные, четкие, требуя активных и решительных действий и от нас…»

Генерал-майор в отставке Б.В. Коковин рассказал такой случай:

«Как-то раз я должен был доложить срочный документ, но Шурепова не оказалось в кабинете. Мне передали, что он в своем доме. Дело в том, что с учетом высокого роста Александра Алексеевича командующий округом выделил ему небольшой особняк, чтобы «не кланялся» при входе в квартиру из-за стандартного проёма двери.

Когда я пришел к нему, он встретил меня любезно — предложил сесть, а сам стал читать документ. Это было на высокой террасе, на которой стояла перекладина. Взглянув на потолок, я поразился отпечаткам подошв обуви. Видно, дети, а может, и он сам пытались крутить на этом гимнастическом снаряде большие обороты — «солнце», а т. к. появлялось препятствие, приходилось «пробегать» по потолку.

Со спортом он не расставался до последних дней…»

* * *

О заключительном периоде службы — службы Шурепова на Украине, в должности начальника Особого отдела Киевского военного округа — автору поведали его соспуживцы-отставники. Полковник Мартынов в Киеве и генерал-майор Чекулаев в Москве существенно дополнили рассказы о деловых и личных качествах военного контрразведчика.

Мартынов вспоминал:

«Это был человек большой души. Запомнился мне случай, когда один из его подчиненных подполковник К. пришел на службу на следующий день после свадьбы нетрудоспособным. Его заместители предлагали об этом факте немедленно доложить в Москву, и таким образом, чтобы усилить фактор наказания.

— А стоит ли торопиться? Ему осталось до пенсии несколько месяцев. Не навредим ли мы этим докладом? Я думаю, у нас с вами достаточно правовых рычагов, чтобы поставить его на истинный путь, ведь до этого за ним подобных глупостей не замечалось. Я не боюсь за себя, а вы подумали о его семье?

Таким образом, в Центр не доложили. Но кто-то всё-таки о случившемся ЧП поставил в известность отдел кадров 3-го Главного управления КГБ. Пришлось «отдуваться» Александру Алексеев и чу. Ему поставили на вид, но он был доволен своим поступком. Вскоре офицера проводили на пенсию без административно-правовых последствий».

А вот слова Чекулаева:

«В лице Шурепова, все мы — его подчиненные — видели, прежде всего, человека высокой профессиональной ковки вкупе с отеческой заботой о подчиненных. Эти качества, к сожалению, порой редки для высокого начальства. Угодничество он презирал, подхалимство терпеть не мог. Отказывался от особых привилегий для себя, старался жить, как все его сотрудники. Прежде чем принять решение, готов был выслушать до конца любого работника. Здоровую мысль поддерживал, от кого бы она ни исходила. Шил по принципу: мысли не облагаются налогом или пошлиной».

После ухода на пенсию его вскоре не стало — не выдержало сердце. Сколько оно пережило! Похоронили Александра Алексеевича по месту последней службы в городе Киеве.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.