III

III

В Москве он пробыл долго, почти до самой весны. Пришлось многократно обойти все инстанции в Главцветмете и в Главном геологоразведочном управлении ВСНХ СССР. Главную задачу — возобновление широкой разведки Джезказгана — пока приходилось оставить в стороне, теперь он думал лишь о том, чтобы любой ценой сохранить кадры разведчиков. Однако и это поначалу представлялось неосуществимым, а все его заявления и просьбы оставлялись без внимания. Собственно говоря, никто не отвечал ему «нет», просто компетентные лица не хотели больше заниматься решением этого вопроса. Самая большая сложность для него состояла в том, что ни один из руководителей, ни один из специалистов, к которым он обращался, не отрицал наличия в Джезказгане медной руды. С ним никто не спорил и не доказывал обратного. Главным доводом бюрократов было: «Джезказган находится в отдаленной необжитой степи, дороги отсутствуют; открывать там крупное производство — дело сомнительное; ведь необходимо построить несколько сот километров железной дороги; надо искать воду — хорошо если она найдется, а если нет?.. Топлива нет, почва неплодородная. Хлеба там не посеешь, овощи не посадишь. И вы хотите, чтобы люди там работали? Другое дело Коунрад: почти у стен его плещется озеро Балхаш, и рудная база там надежная. Причем это месторождение разведал геолог Русаков, крупный знаток казахских степей. Теперь на базе коунрадских руд строится Балхашский медеплавильный комбинат. А кто этот Сатпаев? Есть ли открытые им месторождения? Если есть, какие там предприятия были построены? На каком основании он объявил Джезказган «самым крупным в СССР меднорудным месторождением»? Кто поддерживает это мнение, какие корифеи были в Джезказгане и проводили там капитальные исследования?.. Говорят, когда-то там ковырялись англичане, затем геолкомовские спецы. Все они оставили Джезказган как сомнительное месторождение. Даже такой знаток, как И.С.Яговкин. Правда, ВКЗ утвердила запасы Джезказгана, выполненные сатпаевской группой. Ну и что же? Как он проходил скважины? Кто проверял керны? Джезказганская лаборатория? Хм... Проводились ли дополнительные проверки ее анализов? Скажем, хотя бы в одной из центральных лабораторий. Нет. Вы утверждаете, что результаты Джезказганской лаборатории вне всякого сомнения. Но ведь это, дорогой товарищ, личное ваше мнение. Только ваше! А мы имеем право думать несколько иначе. Средства, которые нам доверило государство, необходимо направить туда, где они принесут отдачу уже сегодня. В ближайшие пять-десять лет в Джезказгане не предполагается вести крупное строительство. Ведь туда нужно вложить колоссальные суммы, сотни миллионов. Не так ли? Вы сами это не так давно доказывали. А раз для этого пока нет условий, стало быть, и разведочные работы необходимо пока прекратить...»

Однако к этому времени Каныш Имантаевич был уже человеком, повидавшим жизнь, закаленным в разных передрягах. У него есть солидный практический опыт и свои принципы. Ему уже тридцать четыре года, из них восемь отданы геологической работе. И самое главное — в тот момент для него не существовало силы, которая могла бы заставить его отказаться от дела, в которое он безгранично верил.

Потому он и жил в Москве месяцами, не уставая добиваться своего. Наконец в апреле после долгих мытарств, при помощи союзного Госплана и Совнаркома Казахской ССР удалось удвоить размер средств, отпущенных Главцветметом для джезказганских геологов. Но и этих дополнительно выделенных сумм могло хватить при самом экономном расходовании только на два-три месяца. Поэтому тогда же, в Москве, Каныш Имантаевич начал искать иные источники финансирования.

Одним из них оказался трест «Золоторазведка». Трест располагал достаточными средствами, только ему нужно было гарантировать, что они не пропадут, обернутся новым золотым прииском. Примечательно то, что его не интересовало, на каком расстоянии — в тайге или в пустыне — будет найдено месторождение. Главное — обнаружить проявления золотосодержащих руд. Каныш Имантаевич, не задумываясь, заключил договор с трестом. «Золоторазведка» обязалась перечислить джезказганской конторе несколько сот тысяч рублей, а он как начальник службы взял на себя ответственность за поиски и последующую разведку этого мнимого месторождения золота. Годы, проведенные в Джезказгане, убеждали Сатпаева, что улутауская земля богата многими полезными ископаемыми. И даже благородными металлами. Почему же не использовать их в тяжелое время для успеха главного дела?!

Он заключил договор и получил средства также от Института угля для разведки Кияктинского месторождения. Правда, и это казалось несколько сомнительным шагом. Ведь было ясно, что собранные таким способом небольшие средства он не сможет направить на разведку по договорным работам. Все до копейки они будут использованы для нужд Джезказгана. Однако кредитор не окажется в убытке. Выделенные средства будут возвращены с лихвой — не зря же в последние два года три-четыре буровых станка постоянно работали в отдаленном Киякты.

После возвращения домой можно будет дать задание инженеру Бурцеву, чтобы он составил надлежащую основательную документацию для Института угля, использовав для этого материалы разведки прежних лет. Конечно, это был не лучший выход из положения, но ничего другого не оставалось.

Каныш выяснил, что трест «Лакокрассырье» тоже ищет организацию и сырье для производства зеленой краски — «ярь-медянки». Сатпаев не такой барин, чтобы сидеть и ждать, пока сами явятся к нему просители. «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе». В конторе треста он увлеченно рассказывает, что вокруг Улутау можно найти любой из видов медянки. Во время поисковых походов его люди несколько раз встречали проявления этого сырья. «Может быть, направить вам в помощь группу разведчиков?» — «Нет, нет, зачем специально наряжать в такую даль отряд! Если это люди, знающие капризы нашей степи, тогда другое дело. Но лучше заключите договор с нашей конторой. Людей у нас не так уж много, но из уважения к вам могу выделить одного-двух инженеров и двадцать-тридцать рабочих».

После нескольких деловых встреч и с этим трестом был заключен договор. Понятно, что, подписывая такое соглашение, Каныш Имантаевич шел на большой риск. Ведь он не собирался снаряжать оговоренную договором экспедицию. Однако «Лакокрассырье» также не окажется в убытке. Сырье, которое ищет трест, можно хоть завтра отгружать тоннами. В Джезказгане его предостаточно. Ведь вся окисленная медная руда, которая лежит в карьерах тысячами тонн, и есть то самое сырье для «ярь-медянки».

Вот строки из работы академика Сатпаева «Минеральные ресурсы Джезказган-Улутауского района»:

«...Всесоюзный трест «Лакокрассырье» еще в 1934 — 1940 гг. широко использовал... руды, вырабатывая из каждой тонны джезказганской окисленной руды краски на сумму более 10 тысяч рублей. Такая сверхприбыльность предприятия позволяла тресту «Лакокрассырье» возить окисленные руды Джезказгана на транспортных самолетах и выделять геологоразведчикам Джезказгана ежегодно свыше одного млн. руб., которые использовались для планомерного расширения ресурсов Джезказгана».

Некоторую сумму удалось получить от казахстанской базы Академии наук СССР. Здесь Каныш Имантаевич заключил договор для проведения исследовательских работ на тему «Общее геологическое строение Джезказгана».

Итак, не склонив в свою веру никого, но и не побежденный, Сатпаев в конце мая возвратился в Улутау с некоторыми средствами. Прежде всего рассчитался с оставшимися рабочими за прошедшие месяцы, выдав им мизерные зарплаты. Постепенно достал необходимые инструменты, горюче-смазочные материалы, дефицитные детали для станков, пустил в дело привезенные из Москвы алмазные коронки, бывшие в употреблении. Но поскольку средств все-таки было очень мало, он предложил преданным делу людям вообще обходиться без наличных денег. «Зарплату получите натурой — семейные в виде продуктов, а холостяки пусть питаются из общего котла, в столовой. Так удобнее и экономичнее нам, — объяснял он своим рабочим, — придется потерпеть. Иного пути у нас нет...»

И они терпели. Мало того, Сатпаев потребовал от них неукоснительного выполнения пятилетнего плана разведки Джезказгана, принятого три года назад. По тогдашним расчетам, ежегодно должны были работать не менее двадцати буровых станков. А сейчас не было и половины — не хватало рабочих для их обслуживания. Теперь каждый станок должен работать за три, каждый буровик за троих. Бурение некачественных скважин считается вредительством. Каждый грамм горючего для двигателей должен быть взят на учет. Необходимо беречь любой обломок металла, каждый килограмм шаров должен быть использован с наибольшим эффектом.

Трудно сказать, какой из факторов оказался решающим — оптимизм ли и непоколебимая вера главнокомандующего джезказганских геологов, удивительная ли самодисциплина его людей, но горстка мужественных энтузиастов, терпя лишения и невзгоды, добилась поразительных результатов.

Вот свидетельства некоторых участников этой героической эпопеи.

Мырзабек Тунгушбаев:

«Что и говорить, мы были в таком положении, которое сегодня кажется невероятным. Работали без зарплаты, питались из общего котла. В месяц нам выдавали по 50 граммов чая. На каждого члена семьи в день получали 200 граммов черного хлеба. Ну и еще по миске жидкой похлебки. Были случаи, когда из-за отсутствия горючего приходилось бурить скважины ручными станками».

Халык Темирбаев:

«Однажды на участке Таскудык мы нечаянно забили скважину. Колонка застряла и не подается ни туда ни сюда. Даже Бабаилов ничего не смог сделать. Кан-ага (так уважительно мы называли Каныша Имантаевича) был в Карсакпае. Услышав об аварии, он сразу же приехал и собрал всех в контору. Вид у нас, конечно, был неважный. Одежда ветхая, сами исхудавшие. Как назло, в тот день расплавился подшипник двигателя еще одного станка. В довершение ко всему один из младших рабочих пожаловался на мастера. В общем, собрание с самого начала пошло кувырком. Неожиданно Кан-ага вскочил: «Что же я доложу партии и правительству, как я посмотрю в глаза руководству?» Произнеся это, он вдобавок еще ударил кулаком по столу так, что стоявшая там чернильница слетела на пол. От неожиданности я вздрогнул. Мне пришлось проработать рука об руку с Кан-ага подряд двенадцать лет. И позже он неоднократно приезжал к нам. В общей же сложности я знал его около тридцати лет. И в те годы и впоследствии я больше не видел его таким разгневанным. Он весь побледнел. Стоит посреди комнаты, дрожит весь, вид изможденный. Огромные глаза запали, скулы заострились, плечи поникли. Что и говорить, переживания последних месяцев и его довели до такого состояния. На его окрик в тот момент никто даже рта не раскрыл. Сидели в глубоком молчании. Через некоторое время он пришел в себя, почти успокоился и начал говорить уже другим тоном: «Извините, это случайно вышло, не хотел я вас ругать, что поделаешь, нервы подвели...» — и покраснел от смущения. Когда мы расходились, Ахмедия Тулекбаев говорит: «Эй, Халык, ведь он ругал не только нас, но и себя. Видно, тяжело ему. Если нам суждено умереть, пусть это случится на буровой. Давай будем спать там в будке, зато еще часок-другой к смене прихватим. Ведь Кан-ага тоже ради нас себя не жалеет». Ребята у меня были крепкие. Выдюжили, план того месяца, как ни бывало трудно, перевыполнили».

Павел Прокопьев:

«Меня до сих пор удивляет стойкость тех парней. Ей-богу, ежедневно мы работали по 15 — 16 часов. Часто не возвращались в общежитие, а оставались ночевать на буровой. И зарабатывали-то совсем немного, почти гроши. Таков был энтузиазм людей!.. Я был холостым. Исполнял обязанности старшего коллектора, а зарплату получал за младшего рабочего. Иногда и этого не доставалось. Только я виду не подавал, терпел. Сейчас вот думаю, как же терпели те, кто имел семью, детей. Все видели, как тяжело Каныш Имантаевич переживал неудачи. Кстати, в тот год он больше бывал в Москве, чем в Джезказгане. Как вернется, сразу на буровую — одного угостит куревом, другого «насыбаем»18, расспросит, как дела, внимательно осмотрит сделанную работу. Даст указания о дальнейшем ведении разведки и, попросив «Потерпите, ребята!», снова уезжает ходатайствовать за нас. Иногда выезжал в Коунрад, Ачисай и оттуда привозил инструменты, запчасти. Мы, правда, не сидели сложа руки, если случались поломки, составляли из старых деталей исправные узлы, а чего не было, ухитрялись изготовлять сами».

Так прошел 1933 год. Известные запасы Джезказгана снова увеличились. Но разведка все же могла вот-вот прекратиться из-за недостатка средств. Вся надежда была на те организации, которые в прошлом году отговаривались: «Средства нынешнего года уже распределены, может быть, сможем что-то выделить в следующем...» Вот и наступил этот следующий, 1934 год. Обстоятельства для Джезказгана нисколько не изменились. Стало даже труднее — Главцветмет категорически отказался финансировать геологоразведку и в прошлогоднем объеме. Если в минувшем году хотя бы приводились какие-то объяснения, то нынче джезказганцы не услышали в главке даже этих слов. Все шло к тому, что они вскоре окончательно лишатся всякой надежды на получение помощи.

Осенью за счет средств, добытых «на стороне», рабочим была выдана зарплата за последние пять-шесть месяцев, были возвращены в ведение геологов некоторые вспомогательные помещения, отнятые комбинатом, приобретены дефицитные запчасти, пополнен станочный парк. Теперь, в начале года, вновь приходилось отступать: последовала передача ряда цехов разведки производственным предприятиям комбината (хорошо было уже то, что дирекция предприятия понимала ситуацию и делала все возможное, чтобы сохранить кадры разведки), многим ценным работникам были предоставлены длительные отпуска без сохранения содержания. Снова приходилось отправляться в Москву на поиски очередных заказчиков для подрядных работ, наносить бесконечные визиты в Главцветмет, Главное геологическое управление... В Джезказгане работали лишь три станка. Рабочих оставлено ровно столько, чтобы обслуживать эти станки.

Трест «Золоторазведка» был доволен прошлогодними результатами. Получено две заявки об открытии двух месторождений золота. Результаты анализов обнадеживающие. Есть надежда еще на две заявки. Если содержание металла и здесь будет удовлетворительным, то трест готов в новом году содержать в Джезказгане специальную партию геологоразведчиков.

«Может быть, товарищ Сатпаев временно оставит разведку меди, тем более что его заслугами по этой части пока пренебрегают, и перейдет в наше ведомство? Средства будут выделены большие, можете вести поиск золота на территории всего Казахстана, никто вас ограничивать не будет». Но планы джезказганского геолога были иными. Он хорошо знал, что будущее Улутауских степей не золото и не серебро, а медь. Он вежливо отклонил предложение «Золоторазведки», но не отказался от сотрудничества с трестом. Заключил договор, в котором обязывался и в будущем году найти новые золотоносные жилы.

Подобный договор был заключен и с Институтом угля. «Ведь надо же наконец подытожить результаты разведки угля в Улутауских степях за несколько лет».

В такой маете дожили до лета.

Лишь в июле по ходатайству отдела ресурсов Госплана СССР Главцветмет выделил средства, которые были к тому же намного скромнее прошлогодних, причем предупредил: «Это в последний раз, и больше для Джезказгана не будет выделено ни копейки». Для Каныша теперь было все равно, лишь бы дали деньги. Пусть ругают, пусть закатят выговор. Только бы не оставили без средств. Он предчувствовал, что в выигрыше будет Джезказган, а не его противники. Ведь такую сокровищницу никакими резолюциями не закроешь. Богатства недр Сры-Арки обязательно станут предметом первостепенной заботы металлургов. Но вопрос, когда это случится?..

Конечно, он понимал, что всем уже надоел. Да и самому ему давно надоело попрошайничать. А каково тем, кто работает в поле? В неопределенном состоянии, без уверенности в завтрашнем дне, не зная, что получат за сегодняшние труды. Долго ли смогут они терпеть?

Летом при встрече в Москве со своим наставником Михаилом Антоновичем Усовым Каныш без утайки рассказал о своих мытарствах и попросил его совета. Через несколько дней они встретились с профессором Московского института цветных металлов В.А.Ванюковым. Тот сказал:

— Мне кажется, что в вашем деле сможет помочь лишь товарищ Серго. Только надо его убедить в этом. — И еще раз с нажимом добавил: — Вы меня поняли? Надо убедить Орджоникидзе в уникальности сокровищ Джезказгана.

— Если б я смог попасть к нему на прием, я бы убедил наркома. Фактов достаточно, больше чем надо. Сколько угодно самых неотразимых доказательств.

— Нет, дорогой, одних ваших материалов еще недостаточно. Не обижайтесь на мои слова. Результаты разведки надо еще довести до кондиции. Скажем, утвердить на каком-либо авторитетном заседании техсовета или коллегии, в общем, надо их провести через обсуждение больших, компетентных специалистов. А вот после такой апробации можно сказать: «Товарищ Серго, не только я так считаю, но и ученый совет такой-то организации...» Понимаете?.. И тогда можно отстаивать свое мнение. А насчет того, чтобы попасть к наркому, не беспокойтесь. Так как за вас просит уважаемый Михаил Антонович, я готов сказать несколько слов Григорию Константиновичу.

— Говорите, авторитетное учреждение? Об этом и мы в Джезказгане уже думали.

— На мой взгляд, нужно остановиться на Академии наук. Если б удалось протащить ваш вопрос на ее специальной сессии...

— Мне кажется, дельный совет, — сказал профессор Усов. — На технический совет вашего главка надежды нет, от Геолкома ждать помощи тоже нельзя — ясно, что эти организации настроены против идеи Большого Джезказгана. Они наверняка постараются провалить вашу затею. Зачем тогда напрасно время терять? Поэтому, перешагнув через них, надо идти прямо в академию. Если сессия поддержит Большой Джезказган, против ее постановления не сможет выступить ни одна организация, ни один ученый совет.

— Разумеется, если академия станет говорить с нами, ведь это такое научное учреждение... У меня ведь нет никакого веса в ученом мире... — проговорил Каныш Имантаевич.

— Но если академия станет говорить с вами, вы, судя по всему, не сомневаетесь, что ваше предложение будет поддержано, — с улыбкой заметил профессор Ванюков.

— Не знаю почему, но я уверен в этом. Мне кажется, что ученые должны безошибочно определить, что к чему.

— Михаил Антонович, кажется, ваш ученик пойдет далеко.

— Давайте сделаем так: я беру на себя переговоры с Владимиром Афанасьевичем Обручевым. А перетянуть на нашу сторону академика Андрея Дмитриевича Архангельского поручается вам, уважаемый, — сказал Усов, обращаясь к Ванюкову, — ну еще беру на себя и академика Ивана Михайловича Губкина. А если мы предварительно договоримся с этими тремя зубрами, то считайте сессию уже открытой. А дальше видно будет...