I

I

Несмотря на трудности и преграды, чинимые экспертами, скептически оценивавшими перспективы месторождения, геологическая разведка Джезказгана с каждым годом расширялась. И завод, хорошо обеспеченный минеральным сырьем, набирал силу. Начали выдавать руду две небольшие шахты, действует небольшая станция, построено несколько жилых домов и производственных сооружений. Вырос небольшой рабочий поселок. Все это сделано за каких-то два-три года.

Однако достигнутое не удовлетворяло главного геолога треста Атбасцветмет. Его не устраивали не только темпы разведочных работ, но и их результаты. Да и поисковые методы оставляли желать лучшего. Обычно только с наступлением весны, когда земля освобождается от снега, на сопках, где были отмечены рудопоявления, начинались буровые работы. Станки приводились в движение дизельными двигателями, для обслуживания которых требовались опытные мотористы, а их-то в Джезказгане не хватало. Дизелям нужны горюче-смазочные материалы. Их доставляли со станции Джусалы. Воду также приходилось возить издалека. Для этого к каждому станку был прикреплен возчик-казах. Обычно на эти работы нанимались местные жители со своими верблюдами и телегами. Поскольку воды не хватало, даже воду из шахт использовали как питьевую.

Бурением занимались в основном специалисты Геолкома, прибывшие из Свердловска. Это были мастера, мотористы, старшие рабочие. Несмотря на хорошие заработки, приезжие постоянно были явно недовольны. Проклинали палящее солнце, ругали все испепеляющий ветер, днем и ночью дующий из Голодной степи; люди не могли привыкнуть к безмолвной однообразной степи, скучали по родным краям, лесистым, многоводным. Даже ночью снятся им говорливые речки, шумящие рощи... Обычно те, кто проработал одно лето в отрогах Улутау, стараются вторично не попадать сюда. Поэтому ежегодно состав рабочих обновлялся чуть ли не полностью.

Такую обстановку Каныш наблюдал в течение трех лет. За это время было открыто множество рудных залежей. Но это стоило слишком больших усилий — из-за любого пустяка приходилось семь потов пролить, а иногда, что греха таить, и на хитрость пускаться.

Для того чтобы изменить такое положение, есть только один путь: взять разведку целиком в свои руки, распоряжаться не только средствами, но и всеми кадрами, вести поисковые работы круглогодично, в те сроки, в том объеме и в тех местах, которые определяешь ты сам. Словом, заниматься изысканиями планомерно и постоянно.

Для этого требуются прежде всего средства. И немалые. Ведь нужно создать хорошую техническую базу, воспитать свои кадры бурильщиков — то, чего трест пока не имеет. К тому же в этот год по решению ВСНХ управление Атбасцветмет переведено из Москвы в Карсакпай, что потребовало значительных затрат.

Сатпаевы тоже переехали в Карсакпай. Живя здесь постоянно, они могут круглый год заниматься тем делом, которому посвятили жизнь. Им снова везло, как и три года назад, когда они, только что окончив вуз, попали на Джезказган. Именно в 1929 году Советское правительство выделило большие средства для ускоренного развития цветной металлургии. И обязало предприятия освоить львиную долю отпущенных сумм в ближайшие годы. Немалая часть этих вложений была выделена для Атбасарского треста. Практичный Каныш не мог упустить благоприятный случай и приложил немало усилий, чтобы сосредоточить руководство геологоразведкой в своих руках.

В ноябре 1929 года при Карсакпайском комбинате создали геологоразведочный отдел. Тогда же появился приказ Главцветмета о передаче работ и всей техники от Геолкома вновь образованному отделу. Начальником и одновременно главным геологом его назначался инженер К.И.Сатпаев.

То, что Каныш вынашивал все эти годы, стало реальностью. Теперь у него в руках и буровая техника, и средства. Он имеет право вести разведку в необходимом объеме, волен затрачивать на это значительные средства. Сам себе хозяин!

Но этого было недостаточно, чтобы ощутить себя подлинно самостоятельным руководителем большого дела: когда он получил приказ о новом назначении, оказалось, что в его подчинении нет ни одного бурового мастера, нет коллектора, нет даже лаборанта. Специалисты Геолкома по сложившейся традиции с окончанием сезона разъехались по домам. Уговоры начальника отдела, пытавшегося задержать их, результатов не дали. Перспектива остаться на постоянное жительство в безводной, пустынной глуши никого не прельщала. Как же найти выход? Не поехать ли на поиски людей в Москву, Ленинград, Свердловск? Пойти на обман, посулив специалистам райские условия в Джезказгане? Чего он этим добьется? Удержит геологов здесь от силы год. А дальше снова таким же способом набирать новых? Нет, этот путь по годится. Когда Каныш мечтал взять разведку в свои руки, он думал иначе. Ему хотелось создать постоянный, спаянный коллектив и по-настоящему разведать недра Джезказгана, добраться до его потаенных глубин.

Сейфуллин С.Н. — геолог, член-корреспондент АН Казахской ССР:

«Я родился и вырос в татарской слободке Атбасара. Это совсем недалеко от Улутау. В 1924 году поступил на рабфак Казанского университета, а оттуда через два года отправился в Московскую горную академию. После третьего курса студенты должны были пройти производственную практику в геологической партии. Нам предоставлялась возможность выбора. По приглашению своего друга Журкина, который работал на Джезказгане, в мае 1929 года я приехал в Байконур и устроился коллектором в геологоразведочную партию Геолкома. Ее начальником был тогда инженер Бурцев.

Однажды в выходной день, когда я один сидел в землянке и что-то чертил, вошел незнакомый молодой человек в форме геолога. Мы поздоровались по-русски. Он некоторое время вглядывался мне в лицо, затем неожиданно спросил на моем родном языке:

— Вы татарин? Не ошибся ли я?..

Это был Сатпаев. Через какие-то полчаса мы уже беседовали как старые знакомые. Видимо, ему понравилось то, что я в воскресенье не гулял, а сидел за работой.

Уходя, он сказал:

— Я скажу Бурцеву, чтобы вас назначили старшим коллектором. Не возражайте, студенту лишняя десятка не помешает.

Все лето мы виделись изредка. При каждой встрече он подробно интересовался моими делами. Признаюсь, я с восхищением смотрел на интеллигентного и участливого инженера-казаха и старался как можно лучше выполнить его задание.

Наступила осень, моя практика подходила к концу. Как-то раз Каныш Имантаевич вызвал меня к себе и сказал:

— Саид, у меня к вам просьба. Положение джезказганской партии тяжелое. Рабочие Геолкома, несмотря на наши настойчивые просьбы, не хотят оставаться на зимние работы, не приживаются. Надежда на вас. Может быть, для родных мест, ради нашего Джезказгана пожертвуете годом учебы?

Он говорил очень горячо, убедительно, и я, недолго поразмыслив, согласился. Вскоре меня назначили временно исполняющим обязанности начальника буровой группы. К тому же я продолжал по совместительству занимать должность старшего коллектора».

Халык Темирбаев, буровой мастер, старожил Джезказгана:

«...Мой аул расположен в долине Кенгира. В 1929 году была засуха, и посеянный нами хлеб сгорел. К осени многим джигитам пришлось податься в Карсакпай, Джезказган. Скитаясь в поисках работы, я попал в Таскудук, где стояла вышка буровиков. В то время я не говорил по-русски, хлеба не мог выпросить. Русские рабочие не поняли меня, но привели к палатке, стоявшей рядом с буровым станком. Из нее ко мне вышел молодой, представительный джигит, приветливо поздоровался. Я изложил свою историю.

— Хорошо, устрою вас младшим рабочим, — сказал он, — но потом долго не отпустим...

Это было мое первое знакомство с Канышем. В дальнейшем мы до того подружились, что Каныш меня называл Хал-ага15, а я его Кан-ага.

Обязанности младшего рабочего на буровой — в основном быть на побегушках. Сходи туда-то, принеси то-то. Подвозил на верблюдах воду, горюче-смазочные материалы. Крутил ворот ручных станков, постепенно стал разбираться и в машинах. А поначалу таких названий, как «труба», «стержень», «блок», «вал», «винт», «гайка», просто не существовало для меня. Тогда все это я звал просто железным прутиком или железом с дыркой.

Когда я появился на буровой в Джезказгане, там уже работали пять-десять наших джигитов. Устроившись, я потянул сюда других парней нашего аула. Всякий раз, когда Каныш приезжал проверить работу станков, он расспрашивал нас о житье-бытье, о детях. Вытащит шакчу16, предложит нам. Улыбнется, скажет:

— Не думайте, что вы подрядились на время. Теперь от этой буровой вам не уйти. Пока не состаритесь, не отпущу вас...

Мы думали, что он шутит. Оказалось, он говорил всерьез. Однажды глубокой осенью приехал невеселый. Собрал нас и говорит:

— Учитесь всему, что делают мастера. Вскоре они уедут, тогда вам придется туго. Ведь буровую забрасывать нельзя — сами будем работать.

Не поверили мы ему. Куда нам без русских работать? Даже колонку боимся держать в руках. А он, Кан-ага, говорил правду. С наступлением первых холодов приезжие отправились по домам. Теперь нам действительно пришлось встать за станки. Поначалу было совсем туго. Каждый день поломки. Час работаем, два часа чиним. Даже готовую скважину загубили: вдруг теряем колонковую трубу, а как вытаскивать ее, не знаем. Таким образом, многодневный труд целой бригады пропадал из-за секундной оплошности, иной раз приходилось все начинать сначала. Хорошо еще, Каныш не ругался. Сроду не видели мы такого мягкосердечного человека. Придет, улыбнется, если что-то не в порядке, покачает головой. И станет объяснять, как выходить из положения. Меня он назначил сменным мастером. Но какой же из меня тогда был мастер? Я ведь даже цифры не разбирал на измерительных линейках. Пробуренные глубины отмечал карандашом на палке и при пересменке другой, грамотный мастер отмерял их и записывал в карту. Мудреные названия инструментов я также долго не мог освоить и поэтому придумывал им новые имена. Помню, разводной ключ я называл «крокодил».

Но работал я прилежно, как и все мои товарищи. Со временем не считались. Учились со старанием, лишь бы Каныш был доволен. Может, поэтому и Кан-ага любил нас как родных братьев. Не раз случалось, что он оставался ночевать в нашем бараке, тогда чуть не всю ночь мы проводили за разговорами».

Зверинцев Т.А., буровой мастер, старожил Джезказгана:

«...Я родился и вырос неподалеку от Акмолинска. В 1926 году в газетах появились объявления, что в Карсакпай требуются рабочие. Отец, старший брат и я подались на заработки в Джезказган. Отец и брат устроились крепильщиками на первую шахту, а я, не годившийся по летам для подземных работ, определился конюхом в хозяйственную часть комбината.

В скором времени произошло мое знакомство с Канышем Имантаевичем. Правда, это сказано, пожалуй, слишком сильно — даже заговорить не смел с инженерами, ведь я был еще мальчишкой. Видно, Сатпаев заметил мою расторопность. Однажды приходит на конюшню и говорит мне:

— Тимоша, хватит тебе ходить за лошадьми. Переходи ко мне. Я набираю людей для разведгруппы. Научишься хорошему делу, которое будет кормить тебя всю жизнь.

Я передал его слова отцу. Он сказал: «Сатпаев человек, верный своему слову. Если он тебя заметил, это твое счастье». Я дал согласие и перешел в геологоразведочную партию. В трудовой книжке эта дата указана точно: 25 мая 1930 года.

В то лето мы работали под началом Александрова. Был у нас такой мастер, виртуоз глубокого бурения. Каныш Имантаевич пригласил его из Свердловска, заранее оговорив, что он, кроме исполнения своих прямых обязанностей, будет еще обучать наших людей своему ремеслу. Сначала я был в его бригаде младшим рабочим, а потом Сатпаев назначил меня старшим над десятью парнями-казахами и всех нас прикрепил к Александрову. Почему меня так быстро «повысили в чине»? Думаю, потому, что я был самым грамотным — закончил несколько классов, а это по тем временам было немало. Да и по-казахски я говорил хорошо. Джигиты, которых Каныш Имантаевич приставил ко мне, всегда толпились рядом, когда Александров начинал объяснять, — я для них толмачом был...»