УЧИТЕЛЬ
УЧИТЕЛЬ
Мы выходим вместе с Николаем Петровичем Старостиным после совещания в Госкомспорте, и он говорит мне:
– А знаешь, Никита, – так и зовет по старой памяти Никитой: мальчишка же я для него, шестидесятилетний мальчишка, – раньше порядки и правила в футболе были строже. Сейчас игрока дисквалифицируют, а через месяц-другой, смотришь, все ему вернули, вроде бы и не наказывали. А раньше… Вот был у нас случай в 1922 году…
Так всегда: он рассказывает о каком-то случае как о вчерашнем-позавчерашнем, а ты спешно отсчитываешь назад десятки лет, чтобы представить себе, когда это было, что происходило вокруг и родился ли ты к тому времени или не родился.
Меня еще в уличную команду не принимали, а Николаю Петровичу, одному из самых первых, присвоили звание заслуженного мастера спорта СССР. Был капитаном команды «Промкооперация» (так назывался прежде «Спартак»), капитаном сборных Москвы и СССР. Потом на капитанском «мостике» этих команд его сменил брат Александр, а чуть позже повязка капитана «Спартака» перешла к Андрею.
Не могу – да только ли я? – представить себе советский футбол без Старостиных, без четырех Петровичей – Николая, Андрея, Александра, Петра. Выдающиеся футболисты – уже в двадцатые годы, не говоря о тридцатых, вся Москва знала Старостиных, – они стали выдающимися организаторами, спортивными деятелями, утверждающими высокие идеалы нашего спорта.
Стояли у истоков «Спартака». У Николая Петровича, старшего из братьев, собралась инициативная группа. Ночь напролет спорили о названии нового общества. Под утро все решила лежавшая на столе книга Джованьоли «Спартак».
Теперь, хорошо зная Николая Петровича, его комиссарское начало, могу вообразить речь, которую он произнес:
«Вождь римских гладиаторов был не просто ловок и силен. Его отличали верность цели, мужество, воля к победе. Эти черты должен прививать спортсменам наш „Спартак“.
Много слышал о братьях еще до знакомства. От Сергея Сальникова, который знал их с детства, по Тарасовке, чтил, поклонялся, и не только от него. О них ходило столько устных рассказов, легенд! Я их впитывал, приехав в Москву, хотя в те годы фамилия Старостиных как бы выпала из истории футбола, спорта. Братья были репрессированы как «враги народа». Но Москва помнила их.
Так что мужество потребовалось им не только в спортивной борьбе. Все выдержали. И потом – ни жалоб на судьбу, ни озлобленности, лишь беззаветное служение любимому делу.
Александр Петрович много лет возглавлял Федерацию футбола РСФСР, Андрей Петрович был председателем федерации футбола Москвы, начальником сборной страны, Николай Петрович – вот уже сколько лет! – бессменный начальник команды «Спартак».
Помню, как мгновенно разнеслась по Москве радостная весть: «Старостины возвращаются!» В футбольных кругах только об этом и говорили: «Слышал, возвращаются?!» – «Уже вернулись!» Узнали тотчас и другое: Николай Петрович будет начальником «Спартака». С нетерпением его ждали. Интересно, какой он?
И вот стоит он перед нами – высокий, стройный, элегантный… Вспоминая тот день, еще раз сожалею, что не воспитал в себе привычки вести дневник, в моем личном архиве – лишь несколько записных книжек, в которых иногда делал пометки во время поездок, чемпионатов. Сейчас я бы очень хотел восстановить, что же именно сказал нам тогда Старостин. Но осталось лишь ощущение, на поле мы не вышли – вылетели. Вылетели уверенные – победим!
С той поры смотрел на него во все глаза: что скажет, как поступит? Не переставал восхищаться его мудростью, широтой знаний, образованностью.
Старостин прекрасно разбирается во многих областях жизни – в международных отношениях, внутренней политике, экономике. Без труда могу представить его на любой государственной должности – на месте министра финансов, к примеру, или председателя Госкомитета по ценам. Вовсе не потому, что помножает в уме пятизначные цифры и окончил когда-то финансово-экономический техникум. (Другой и после академии столько бы не знал.) Он светлейшая голова. Умеет всегда не только разобраться в сложных перипетиях происходящего, но и предвидеть ход событий. Все, чего не знает, способен постичь в короткое время. А экономика – его конек. Выступает на Федерации футбола и говорит о том, что необходимо сделать, чтобы футбол стал рентабельным предприятием.
Ему давно за восемьдесят, но о свежести ума можно вести речь не ради красного словца. «Что будет, если Старостин уйдет из „Спартака“?! Оставался бы подольше!» О многих ли людях столь почтенного возраста услышишь подобное?
Все дни у него точно расписаны. Должность начальника команды – сумасшедшая. Ты и комиссар, и стратег, и хозяйственник – все бытовые нужды на тебе: квартиры, детские сады, ясли, путевки…
Старостин всегда умеет убедить жилищную комиссию райисполкома, что такому-то спортсмену необходима квартира, отказать никак нельзя. Кто-то другой пойдет на комиссию – загробит дело, а Старостин выиграет. Умение убеждать, поддерживать уважительный тон разговора, обаяние – все при нем. И авторитет, конечно. Его всюду готовы были мгновенно принять. Но по скромности в приемных занимал очередь, не лез вперед. Обычно с утра говорил мне как старшему тренеру:
– Никита, давай сядем, обсудим ряд вопросов. – Садились, обсуждали, всегда советовались друг с другом. Потом он поднимался: – Ну все, я пошел, – и шел по делам команды в райисполком, в Моссовет, в ВЦСПС…
Всех нас подкупала его демократичность, его доброта. Только в крайнем случае он употреблял власть, отчислял игрока из команды. Но и при этом не унижал человеческого достоинства, разговаривал по-отечески: ему никогда не была безразлична судьба, в которую вынужден вмешаться. Отчисляя кого-то, вздыхал, страдал, мучился.
Меня всю жизнь упрекали в мягкости. Но по сравнению с ним я кремень. Когда требовал от него как от начальника команды применения санкций, он внимательно, сдвинув очки, смотрел на меня, будто видел впервые, и басил: «Слушай, Никит, я не знал, что ты такой жестокий, что можешь так ощетиниться».
Великолепный администратор, великолепный организатор, является не только начальником команды, но и ведет огромную работу в городском совете общества.
Сколько помню Николая Петровича, ни разу он не был в отпуске. Как-то встречаю его на улице, идет ослабевший после гриппа. (Никогда, кстати, не принимает лекарств, как бы плохо ему ни было.) Спешит на Красносельскую в городской совет «Спартака», говорит, дел много накопилось. А вся футбольная команда в это время отдыхает – и футболисты и тренеры.
Его работа для любого может служить образцом отношения к делу. Не пропустил ни одной игры, ни одной поездки. Зубную щетку в сумку – и на самолет. Рассказывал, звонит ему супруга Бескова, сообщает, что Константин Иванович себя плохо чувствует, поехать на игру не в состоянии: «И вообще, Николай Петрович, ему уже за шестьдесят, не мальчик…» Смеется: «Значит, я еще ничего. Никит, а? Если о моем возрасте забывают?»
Действительно, забываешь, когда смотришь на его легкую подтянутую фигуру или слушаешь его ироничные речи.
– У тебя же был юбилей! – воскликнул при встрече. – Как я пропустил? Неужели шестьдесят? Взрослеешь. Мы хотим прийти к тебе с подарком. Как лучше – с гравировкой или без?
С гравировкой, отвечаю, коли подарок от любимого «Спартака». Пришел, торжественный, вместе с Алексеем Парамоновым, не побоялся высоких слов: «Золотому фонду „Спартака“…» Я был немало смущен. Он говорил как дорога ему та плеяда футболистов-спартаковцев, которую и мы с Парамоновым входили, команда пятидесятых годов…
А мне всегда приятно, когда на вопрос, кого он вырастил, подготовил, Николай Петрович отвечает: «Симоняна». Он меня многому научил и учит. Учился я у него уважительному отношению к людям, спокойствию, привычке все взвешивать, не спешить со скоропалительным ответом или суждением.
Часто думаю, не встреть Старостина, я был бы, вероятно, другим человеком. Мы многое берем от тех, кого любим, многое усваиваем осознанно и неосознанно.
– Николай наш – великий человек, – услышал однажды от Андрея Петровича. – У нас у всех небольшая разница в возрасте, а ведь это он нас ставил на ноги, с восемнадцати лет работал не покладая рук и нас тянул.
Фамильная старостинская черта – невероятная притягательность. Встретишься с кем-то из них, поговоришь – праздник.
Андрей Петрович был большим эрудитом. Я удивлялся, сколько же он знает! Уверен, ни один любитель футбола не прошел мимо его интересных книг. Многие выдающиеся актеры, композиторы, писатели относились к нему с большим пиететом.
Несмотря на крепость родственных уз, дружбу, братья не всегда и не во всем друг с другом соглашались. Соберутся вместе – спор. Если один скажет одно, то другой непременно возразит. За ними нельзя было наблюдать без улыбки.
К примеру, Андрей Петрович говорил: «Из Житкуса великолепный получится защитник». (Этого паренька мы пригласили в свое время в «Спартак» из Литвы.) «Твой Житкус, – не мог сдержаться Александр Петрович, – никогда приличным игроком не станет! Я еще раз убедился, что ты ни черта в футболе не смыслишь!»
– Знаешь, Никит, – случалось, жаловался Николай Петрович, – вчера собрались у меня братья. Спорили до трех ночи! Все, что было у меня в баре, опустошили.
Старший не курит, не знает вкуса вина, но младших в свою веру обратить не сумел.
Я уже говорил, что педагогику учил по Старостину. Перед игрой Николай Петрович великолепно настраивал команду и каждого игрока в отдельности, зная особенности его характера, чувствуя состояние духа. Не ограничивался лишь зажигательными речами, пускался на разные приемы. Мог подзавести команду. Придумать, что сказал о нас соперник, как высказался болельщик.
– Да где уж нам, ребята… Вот я встретил армейцев, Гринина и Петрова, они прямо так и сказали: «Мы вашу команду, Николай Петрович, разделаем!» Я видел их игру и честно вам доложу…
Дело происходит в Сухуми. Идут дожди, раскисло футбольное поле. Предстоит матч с командой ЦДСА, которая тренируется здесь же, в городе. Николай Петрович съездил на их контрольную игру и излагает свои впечатления:
– Грустно, ребята, но у нас шансов нет. Никаких! Понесут вместе с грязью эти армейцы… Вместе с грязью! Гринин с Петровым так прямо и заявили: «Ваших мотыльков, Николай Петрович, растопчем!»
– Что ж вы нас так пугаете, Николай Петрович?
А он свое:
– Серьезно, ребята, шансов у нас никаких!
Через несколько дней мы вышли на матч с ЦДСА и выиграли, не пропустив в свои ворота ни единого гола.
– Ну как, Николай Петрович, – спрашивает его Сальников, – понесли вместе с грязью?
– Я же честно думал, они вас сомнут. А вы молодцы, ничего не скажешь.
Так и не признался, что сознательно нас подзавел.
Педагог Старостин всегда находил неожиданный и единственно верный выход из всех трудных или курьезных случаев. Как-то в Тарасовке мы дотемна работали с мячом. И вот двое водящих, один из них – Сальников, никак не могли отнять у нас мяч. Сергей молнией метался от одного к другому, мы, передавая мяч, старались сразу же отскочить, чтобы он нас не задел, не ушиб. Он был человеком в общем-то спокойным, но в азарте, случалось, терял контроль над собой.
Тут подошел к нам Николай Петрович, только что прибывший электричкой в Тарасовку. Посмотрел одну-две минуты и громко расхохотался.
– Что я вижу, Сережа, тебя совсем измочалили, а ты все не можешь отобрать мяч!
Уже злой, зашедшийся, Сергей вдруг остановился, повернулся в его сторону и полоснул жуткой грубостью. Мы все оцепенели – оскорбить начальника команды, оскорбить самого Старостина! Что же сейчас последует? А Николай Петрович захохотал еще пуще, повалился на траву, задрал ноги вверх, как мальчишка… Мы поостыли. Сергей подошел к Старостину:
– Делайте со мной что хотите, Николай Петрович, но извините меня, пожалуйста. Я такой дурак! В пылу становлюсь сумасшедшим.
– Ладно, иди, знаю я тебя, шалавого!
Было понятно, что он как старший и мудрый пожалел Сергея, помог ему выбраться из этой дурацкой ситуации. Не побоялся, что уронит свой авторитет в наших глазах. Другой на его месте впал бы в амбицию, мог бы сказать: «Вон из команды!» Поставить условие: или я, или он. Его мягкость никогда не шла ни в ущерб нашему уважительному отношению к нему, ни в ущерб делу.
И когда мне, уже как тренеру, говорили, если бы ты был жестче, дела шли бы лучше, я отвечал: «Разве в команде развалена дисциплина? Полная анархия, отсутствие требовательности? Нет? Почему же я должен работать в другом стиле? Не могу ни унижать игроков, ни хамить. Перестану себя уважать. Меня воспитал человек, который сам работал с людьми именно так, я согласен с его принципами целиком и полностью и не хочу им изменять». Демократичность отношений тренеров и игроков в «Спартаке» во многом шла от Старостина, он и сейчас старается ее хранить, хотя это непросто – он и Константин Иванович Бесков очень разные люди. И я думаю, при волевом руководстве, наверное, всегда необходим такой амортизатор, как Николай Петрович.
Будучи тренером, всегда в сложных ситуациях смотрел на него: как он поступит.
Человек высокого достоинства и чести.
С ним вместе пришлось однажды пережить неприятный случай, неприятное давление. Одна из южных команд была под угрозой вылета из высшей лиги. Нам предстояла игра с ней. Результат никак не влиял на наше положение в турнирной таблице. И к нам с Николаем Петровичем подошли руководители этой команды, вместе с ними какое-то спортивное начальство: «Не могли бы вы нам помочь?..» Начали обещать, что добьются перенесения игры в свой солнечный город – в Москве шли дожди со снегом, – создадут там нам все условия для отдыха, будет все, что пожелаем. Нужна только ничья! Мы не стали вести этот разговор. Сказали, нет, этого не будет. «Покупатели» удалились, пообещав, что найдут другие пути. Мы поняли, что они собираются выйти на игроков. Надо ли говорить, как не хотелось, чтобы ребята поддались соблазнам, чтобы их втянули в сделку. Решили сделать ставку на молодых футболистов, их вывести на поле.
За два дня до этого последнего в сезоне матча умерла жена Николая Петровича, его верный друг. Похороны пришлись как раз на день игры. И вдруг утром вижу его в Тарасовке.
– Николай Петрович, почему вы здесь?!
– Ничего, ничего, Никита. Мне дома очень плохо… Вот сейчас посмотрю, как вы тут, и поеду.
Я понял, что даже в горе не оставило его волнение: как выдержит команда экзамен на честь, не заколеблется ли кто-то?
Приехал к нему уже вечером. За столом по русскому обычаю сидели близкие ему люди. Он, увидя меня, сразу же спросил глазами: «Что?» Я кивнул – выиграли, и показал два пальца – 2:0. И он ответил взглядом: «Спасибо».
Казалось бы, человека, прожившего такую жизнь в футболе, ничем не удивишь, а Николай Петрович с интересом следит за всем новым, продолжает учиться. Идет семинар тренеров и начальников команд высшей, первой и второй лиги. Народу собралось немало. Выступают специалисты, обмениваются опытом. Кто-то внимательно слушает, кто-то – вполуха. Николай Петрович все тщательно записывает, тогда как люди, багаж которых полупуст, позевывают, подремывают.
Выйдя на трибуну, поднимает вопрос о договорных играх. О тайнах, которые стали настолько явными, что и болельщик о них без труда догадывается. Договорятся соперники сыграть вничью, и никакой борьбы на поле нет.
– Если команда будет играть изо всех сил и проиграет, болельщик это поймет, простит. А если вы угостите его договорной игрой, то на следующий матч с вашим участием он просто не придет, – говорил Старостин.
Я согласен с ним: ведь тут кончается не только драматический футбольный спектакль, импровизация, творчество, кончается сам футбол. Сам спорт кончается на бесчестье.
Всю жизнь он влюблен в футбол, и острота этой любви почти юношеская. Высоко ценит эстетическую сторону игры. Однажды мы играли в Тбилиси. Николай Старостин вместе с младшим братом Андреем сидел на трибуне. Естественно, все окружающие не только игру, но и братьев не выпускали из поля зрения. Мне потом рассказывали, как они смотрели, что говорили. «Спартак» вел матч как по нотам. Разыгрывались сложные и красивые комбинации, в момент одной из них старший повернулся к младшему и, восхищенный, спросил: «Как шьют?»
У него всегда бывали любимцы в команде. Я относился ко всем равно, если и питал что-то в душе и восхищался кем-то, то про себя, старался никому этого не показывать и, думаю, мне это удавалось. А у Николая Петровича восторг выплескивался. И восторг, случалось, преувеличенный. Это, видно, свойство всех талантливых людей: заметив в другом искру божью, пусть самую маленькую, они ею искренне восхищаются и готовы всех уверить, что появился гений, и готовы его поддержать, помогать ему расти. Талантливые люди всегда щедры на похвалы, серость куда скупее.
Одно время Николай Петрович и Андрей Петрович питали большую слабость к Виктору Папаеву, которого мы пригласили в команду из Саратова. Очень техничный игрок, с незаурядными данными. Играл в полузащите. Но, как говорится, одно дано, другого нет. При такой высокой технике, хорошем, тонком понимании игры у него, к сожалению, отсутствовала необходимая скорость. Не всегда поэтому успевал вернуться в оборону, не всегда, кстати, и с охотой выполнял эту необходимую работу.
Старостины души в нем не чаяли и тут уж были в полном согласии, не спорили. Однажды перед матчем, когда Папаев был не в лучшей форме, мы с Анатолием Исаевым, работавшим у меня помощником, подумали и решили: наверное, не стоит Виктора ставить на предстоящую игру. Но Николай Петрович воспротивился: «Как же без Папаева? Это же Папаев!» – даже покраснел, стараясь переубедить нас.
Долго мы с ним спорили. В конце концов я ему сказал: «Уверен, что и ребята будут против того, чтоб Папаев играл в сегодняшнем составе. Поговорите с ребятами», – «Хорошо, – сказал он, краснея еще больше, – я пойду». Силой убеждения Николай Петрович обладал великой и смог внушить игрокам, что нельзя им сегодня на поле без Папаева.
– Ты знаешь, Андрей, – говорил потом брату, – еле убедил тренеров поставить Папаева. Не хотели!..
– Ха, не хотели! Я бы на игру не пошел. Мне бы там делать было нечего. Ха, они не хотели ставить Папаева! Николай, да неужели ты не можешь объяснить этим тренерам, что Папаев – Рихтер! Рих-тер!
Я уже работал в Армении. Тренером сборной в это время стал Валентин Николаев. Он включил в команду Папаева, а через некоторое время вывел его из основного состава. И вот в Ереване, куда приехал «Спартак», произошел у меня такой разговор с Андреем Петровичем Старостиным.
– Вы меня укоряли, что я недооцениваю Папаева. Напротив, отлично понимаю, он очень техничный игрок, этого не отнимешь. Если бы природа наделила его еще и скоростью, то футболистом он стал бы, безусловно, выдающимся. Но… Недостаток скорости не один я ощущаю. Видите, Николаев хотел было использовать его в сборной, но понял – не потянет.
– М-м, Никит, да я тебе просто удивляюсь! М-м, Николаев не признает Папаева. Здесь важно другое: признает ли Папаев Николаева!
Ценя проявление таланта, не желали видеть в нем несовершенств.
Николаю Петровичу еще очень нравился Вася Калинов. Появился он у нас в дубле. И вот, помню, во время игры в Ташкенте с командой «Пахтакор» Старостин говорит журналисту Валерию Винокурову:
– Валера, обратите внимание на восьмой номер. Через неделю он будет играть в основном составе «Спартака».
– Да? А мне говорили, у него скорость невысокая.
– Скорость невысокая? Ветер! Ве-тер!
Калинова мы поставили в основной состав, и он действительно блеснул в том сезоне.
Считая, что всегда надо хорошо изучить соперников, наш начальник старался разглядеть их в буквально смысле. Приедет какая-нибудь зарубежная команда – Николай Петрович непременно встанет в тоннеле и ощупает цепким глазом каждого возвращающегося с разминки футболиста. С ног до головы. Потом делится впечатлениями: «Слушай, есть такие свирепые!..»
На Сардинии мы встречались с командой «Кальяри», довольно знаменитой в то время. В ее составе был купленный английский футболист Лофтхауз. Здоровенный детина под метр девяносто, с широченными плечами и бычьей головой. Играл центральным нападающим. А у нас из-за травмы выбыл как раз центральный защитник. Мы обсуждали, кого поставить. Я сказал, что лучше Коли Киселева на этом месте никто не сыграет.
– Да что ты, Никита, – возражал Николай Петрович, – он же тщедушный!
Я настоял на Киселеве – добросовестный, работоспособный, упорный.
Приехали на стадион. Раздевалки обеих команд находились рядом, нас разделял только коридор. Коля, помню, переодевался у самой двери, а Лофтхауз в это время появился в коридоре и стал разминать вратаря. Николай Петрович вышел, надел очки и начал есть взглядом нашего грозного соперника. Пригнувшись, разглядывал ноги, поднимал глаза на шею. Вернулся в раздевалку и так же изучающе уставился на Колю, который, съежившись, сжав свои худенькие плечи, зашнуровывал бутсы. Николай Петрович прыснул и снова в коридор, я за ним. Старостинские очки опять нацелены на Лофтхауза. Не сводя с него взгляда, говорит мне, потрясенно:
– Никита, это же верзила! Сомнет он нашего Киселя, сомнет! Затопчет! Думаю, мы с тобой допускаем ошибку.
Я опять возразил, ничего, мол, сыграет, но он махнул рукой: «Ошибка!»
Началась игра, наш Коля как пиявка прицепился к Лофтхаузу, и того во втором тайме заменили.
– Ну что, Николай Петрович?
– Да, с Киселем мы угадали! Смотри, какой он въедливый!
Если мы проигрывали игру, Старостин почти всегда считал, что не угадали с составом. Или не угадали с заменой. Константин Иванович Бесков по этому поводу обычно говорит ему: «Бросьте заниматься самобичеванием! И с составом мы угадали, и установку я сделал правильную, просто футболисты не выполнили того, что им надлежало выполнить». Так оно скорее всего и есть, а он все равно терзается: «Не угадали…» Не умеет сбрасывать с себя груза ответственности.
При всей своей мудрости и сдержанности Николай Петрович ухитрился сохранить детскую непосредственность.
1959 год. Играем в Уругвае с командой «Насьональ». Один из соперников – высоченный негр, который, несмотря на свой рост, очень ловок, как лопатой загребает мяч, упорно идет вперед. Сложно с ним. И вдруг слышим голос с тренерской скамейки: «Серега! Оттяни назад негра! Оттяни негра!» Это кричит Николай Петрович, решивший, что только Сальников справится с этим игроком. Сергей сразу не понял, остановился: «Что, Николай Петрович?» – «Я тебе говорю: оттяни негра, ведь сладу же с ним нет!»
История футбола для меня – это прежде всего неторопливый голос Николая Петровича, его рассказы. Рассказывал, как в 1935 году наши футболисты ездили в Турцию. На приеме, устроенном после игры, турки спели. К Николаю Петровичу подошел наш посол и сказал: «Неудобно, надо бы тоже спеть. Николай Петрович, спойте что-нибудь с ребятами».
– Ну, ты же знаешь, Никита, слуха у меня нет ни дьявола. Я к ребятам: давайте споем! А они мне: ты, Николай, запевай, а мы подхватим. Что запевай, куда запевай? Ведь ни дьявола петь не умею! Но решился и затянул «Волочаевские дни». И должен тебе сказать, мы рвали на басах…
Слуха у него и в самом деле нет никакого. Но очень любит романсы, любит Вертинского, знает слова всех его песен. Я всегда завидовал Николаю Петровичу: могу точно напеть мелодию, а вот со словами туго. А он в любой момент вынет из памяти любую строчку.
Перед глазами картина: Исаев, Старостин и я втроем в одном гостиничном номере. Николай Петрович разгуливает в длинных черных сатиновых трусах и самозабвенно поет: «А я пью горькое пиво…» На мелодию нет и намека. Мы с Исаевым похохатываем, потом не выдерживаем – хватаемся за животы. Николай Петрович останавливается и спрашивает с изумлением ребенка:
– Что? Я неверно пою? Я что – вру?
К классической музыке, пожалуй, равнодушен, но зато в театре, на сцене признает только классику – Чехова, Гоголя, Островского, Достоевского. Дружил со многими выдающимися актерами, почитал их талант, и почитание, уверен, было взаимным.
Интересный рассказчик. Говорит размышляя. Каждое слово взвешивает. Начнет с главного, потом выдаст тонкости, нюансы, детали – и возникнет перед тобой живая картина, живые характеры. Нужно привыкнуть к этой замедленной манере говорить, чтобы оценить ее по-настоящему. Одно слово произносит, другое в это время выбирает – поточнее. И меня приучил Николай Петров, как зовут его близкие, искать не спеша точное слово.
Иногда рассказываешь о каком-нибудь событии жене и слышишь нетерпеливое: «Что дальше? Дальше-то что? Короче не можешь?» Не могу: очень долго жил рядом со Старостиным, смотрел, внимал.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.