Глава двенадцатая

Глава двенадцатая

1

В жизни Елизаровых произошли перемены: Марк Тимофеевич, получивший тринадцать лет назад, по окончании Петербургского университета, звание «действительного студента», снова надел студенческую тужурку. Это радовало и в то же время озадачивало. Радовало потому, что удалось обойти полицейские рогатки. Для поступления в Московское инженерное училище требовалось свидетельство департамента полиции о благонадежности. На получение такого свидетельства он не мог рассчитывать. Но его, прослужившего шесть лет в управлении Московско-Курской железной дороги, приняли благодаря личному разрешению министра путей сообщения князя Хилкова. А озадачивали перемены потому, что семья лишалась ста семидесяти пяти рублей в месяц, которые Марк Тимофеевич получал на службе.

Анне Ильиничне пришлось давать уроки. И квартиру пришлось нанять подешевле — на самой окраине, у Камер-Колежского вала.

Теперь с ними жила Маняша — в канцелярии генерал-губернатора ей отказали выдать заграничный паспорт. От этого у всех стало тревожно на душе.

Владимиру об этом решили не сообщать. Зачем волновать? У него и так достаточно тревог: выпустят или не выпустят из ссылки? Вдруг накинут год или два? Такое случается частенько. Лучше, если он о злоключениях сестры узнает позднее.

Через некоторое время Марку Тимофеевичу удалось устроить свояченицу в управление той же Московско-Курской дороги на весьма скромное жалованье. Маняша и этому была рада.

В Москве опять начались провалы. Уже не первый месяц коротает в тюрьме Маняшина знакомая Ольга Смидович, — у нее жандармы взяли гектограф и листовку, написанную Плехановым. А недавно увезли в тюрьму Анатолия Луначарского. Охранка подобралась вплотную к Московскому комитету, членом которого была Анна Ильинична.

И вот среди ночи в прихожей истерически зазвенел колокольчик. Еще немного, и оборвется проволока. Застучали в дверь…

С обыском!..

К кому из трех?..

А утром, когда в квартире осталась одна Анна Ильинична, тот же колокольчик зазвенел тихо и нежно, с осторожными переливами, будто дергал проволоку свой человек.

Елизарова посмотрелась в зеркало, провела пальцами по припухшим векам и по щекам, все еще красным от слез, и, накинув шаль на озябшие плечи, пошла открывать дверь.

Увидев за порогом ласково улыбающуюся даму с широким угловатым лицом и блестящими, как спелые вишни, круглыми глазами, от неожиданности ахнула. В другое время, вероятно, приняла бы ее строго, даже попеняла бы за неосторожный визит в тревожную пору. Так открыто! Днем! А ведь за квартирой могли следить. И в прихожей могли оставить засаду. Попала бы гостья, как в капкан. Но в эти первые часы после обыска и ареста близкого человека Анне Ильиничне более всего нужно было душевное слово давней знакомой, принимавшей близко к сердцу все невзгоды подпольщиков, и она раскинула руки для объятия:

— Ой, Анна Егоровна!.. Как вы вовремя!.. Будто сердцем чуяли…

— А что, что стряслось, милочка? На тебе лица нет… Неужели опять?.. Только без слез, родненькая… — Закрыв за собой дверь, Серебрякова поцеловала приятельницу в щеку. — Здравствуй, Аннушка!.. Вижу — вламывались с обыском. Проклятые башибузуки! Изверги рода человеческого! Поверь, Аннушка, сама бы своей рукой… — Сжала пальцы в кулак. — И придет наше время!.. Дождутся кары!..

— Маню у нас, — вздохнула Елизарова, — увели ночью…

— Да что ты говоришь?! Машуточку?! Того и жди, младенцев начнут хватать… А я уж, грешным делом, думала…

— Нет, Марка ни о чем не спросили, даже не заглянули в его переписку.

— Ну, хоть в этом… Слава богу, как говорится… Вы ведь с ним стреляные воробьи, опытные. — Гостья провела рукой по спине Елизаровой, слегка ссутулившейся от пережитого. — Успокойся, Аннушка!.. Улик не нашли? Письма Владимира Ильича? Но это же письма брата. И такого опытного конспиратора! Несерьезное дело. Взяли по какому-нибудь пустому оговору. Не знаешь, куда ее увезли? В участок или в Таганку? Я осторожненько наведу справки через наш Красный Крест. Тебе дам знать.

— Спасибо, Анна Егоровна. Вы такая заботливая, как мать родная!

— Какой разговор! Свои люди. А такими похвалами ты меня испортишь.

Серебрякова разделась и, садясь рядом с хозяйкой на диванчик, взяла ее руку:

— Меня, Аннушка, не брани, что заявилась нежданно-негаданно. Я — на извозчике. И никакая тень за мной не увязывалась. А новостей у меня так много и новости такие хорошие, что я не могла утерпеть — приехала. Вчера мне, Аннушка, один благотворитель, отказавшийся назваться, вручил солидный куш для Красного Креста. Полторы тысячи! Вот тебе первая новость! Теперь мы поможем всем, кому грозит ссылка. Я уже отправила в тюрьму передачу Луначарскому. Жаль его. Такого борца лишились!

— Ему, что же, грозит ссылка?

— Пока на допросы водят… Надзиратель говорит: спокойно держится наш Анатолий. А теперь вторая новость, самая важная: прибыл транспорт из Швейцарии! Так долго ждали, я уже теряла надежду. И вот — радость! Новый «Листок работника»! — Достала из-под кофточки. — Держи. В Женеве наши считают, что нужно расширить не только организаторскую деятельность, но и пропаганду. После того как появилась книга Бернштейна, это первейшая задача. Ты, конечно, читала? Ренегат из ренегатов! А ведь нам, Аннушка, сама понимаешь…

— Да, чтобы успешно бороться с противником, — припомнила Елизарова слова Владимира Ильича, — необходимо его хорошо знать.

— Вот и я такого же мнения. Возьми у меня Бернштейна. Сколько тебе надо. Правда, на немецком пока, но я слышала, скоро уже выйдет перевод.

Слышала Серебрякова накануне этой встречи. И не от случайного человека — от самого Зубатова. Шеф сказал с довольной улыбкой: «Пусть мастеровые читают на здоровье!» И тут же попросил ее не выпускать из виду Владимира Ульянова. Ведь крупнее и опаснее сейчас нет никого другого среди этих социал-демократов.

— А теперь, Аннушка, — заговорила снова Серебрякова, — к тебе просьба. Ты в языках сильнее меня. Я перевела с немецкого одну статью о профессиональном движении. Посмотри, может, есть неточности. Поправь, где надо. Вот оригинал, вот перевод.

Елизарова разожгла самовар. Пока он кипел, разговор продолжался в кухне.

— Ты, конечно, знаешь о «Протесте семнадцати»? — спросила Серебрякова, следя за выражением глаз собеседницы.

— Н-нет, — ответила Елизарова с едва заметной заминкой. — Впрочем, что-то такое… В общих словах…

— Аннушка! — погрозила пальцем разговорчивая гостья. — Не опускай на лицо вуаль. Уж от меня-то тебе нечего хорониться.

— Иравда… Ничего конкретного, — заверила Елизарова, оберегавшая ото всех секреты Владимира Ильича. — А вы что знаете? Расскажите, Анна Егоровна.

— Ну, если так… Я привыкла тебе верить… Слушай: приехал связной из Швейцарии. Говорит, там получена резолюция против какого-то «Кредо экономистов». В Женеве скоро напечатают, — я получу. А вот где было совещание семнадцати, никто не знает. Тебе брат ничего такого… Не сообщал намеками?

— Володе теперь не до того. У него одни думы — дождаться конца ссылки. Ни о чем другом не пишет.

— Не похоже на него. Хотя ссылка, — Серебрякова сокрушенно покачала головой, — многих сломила… Но ведь он — Ульянов!

За столом спросила, когда у него кончается срок, будто не знала раньше.

— Слава богу, немного остается. А где он поселится? Хоть бы не так далеко. К тебе-то он при его конспиративности, конечно, наведается. — Серебрякова через стол погладила руку Елизаровой. — А его, ты без меня знаешь, ждут московские пролетарии. Помнят выступление на сходке против народнического зубра Вэ Вэ. Пять лет, — ой, время-то как летит! — пять лет прошло, а твоего брата, Аннушка, не забыли здесь. А в Питере тем более. Конечно, теперь у нас другие противники — легальные, экономисты, неокантианцы. И ко всему еще — сторонники Бернштейна. Уж этим-то Владимир Ильич сумеет дать бой! Только узнать бы заранее о приезде.

— В таких делах, — подчеркнуто ответила Анна Ильинична, — у нас от своих секретов нет. Лишь от полиции.

— Пусть он, Аннушка, поосторожнее, поконспиративнее.

— Ну уж этому-то его учить не приходится.

— По привычке говорю. Я, милочка, всех предупреждаю. А он в особенности дорог.

Уходя, Серебрякова[15] еще раз поцеловала Елизарову в щеку.

— До свиданья, Аннушка!.. О Машеньке, даю слово, потихоньку разведаю. Осторожненько. — Она снова вспомнила о Зубатове. — С нашим Красным Крестом и башибузуки принуждены в какой-то мере считаться. Выпустят. В крайнем случае на поруки до окончания следствия. Найдем надежного поручителя.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.