КРАСНЫЕ ВОЕНМОРЫ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

КРАСНЫЕ ВОЕНМОРЫ

 Братишка с шумом влетел в комнату.

— Юрка, бежим на Неву, там кораблей видимо-невидимо!

Не поверил я брату. С какой стати кораблям зимой заходить в Неву? Но все же поспешил к реке. Все, что касалось флота, мне было близко. С детства я породнился с морем. Пяти лет уже плавал на рыбачьих лодках, а чуть подрос, увлекся парусом. Дай мне волю, дневал и ночевал бы на яхтах. Владельцы их — сынки питерских богатеев — охотно брали бесплатного матроса на свои роскошные суда. А потом отец, собрав сбережения, купил маленькую яхту. Он тоже пристрастился к парусному спорту, хотя профессия у него была отнюдь не морская. Отец был актером. Его все уважали не только за талант, но и за широту взглядов, за демократический дух. Еще учась в театральном училище, он сблизился с передовой рабочей молодежью. В ту пору в Петрограде за Невской заставой М. И. Калинин и Н. К. Крупская организовали революционные кружки и школы для рабочих. Под руководством социал-демократов создавались любительские драматические коллективы, которые ставили прогрессивные спектакли. Отец принимал в этом самое деятельное участие.

Сразу же после победы Октября Коммунистическая партия стала уделять много внимания развитию кино, которое В. И. Ленин считал важнейшим из искусств. Анатолий Васильевич Луначарский пригласил к себе моего отца и поручил ему постановку первых советских фильмов. Отец счел это за большую честь. Его картины одна за другой выходили на экран и пользовались успехом. Н. К. Крупская вспоминает, как больному В. И. Ле-

[5]

нину в Горках показали картину «Чудотворец», поставленную режиссером А. П. Пантелеевым. «Картина определенно понравилась ему"[1], — отмечала Надежда Константиновна. За успехи в области киноискусства отец был удостоен почетного звания Героя Труда, и М. И. Калинин собственноручно вручил ему грамоту ВЦИК.

Отца знали и любили военные моряки, у нас было много знакомых среди морских офицеров. Это открыло мне доступ на корабли, и многие из них я облазал, как говорится, от киля до клотика. Заветной мечтой моей стала морская служба. Вот почему всякое событие на флоте меня кровно интересовало.

…Изо всех сил крутил я педали велосипеда. Пролетел Дворцовую площадь. Вот и набережная. Правду сказал братишка. На Неве тесно от кораблей. Миноносцы, сторожевики, подводные лодки и многие другие корабли стояли, прижавшись бортами друг к другу.

А вот и миноносец «Меткий». Его сразу узнаешь. Четыре тоненькие трубы — две сразу за мостиком, а две — на корме. Корпус закругленный, сигарообразный, как у подводной лодки, а плоская деревянная палуба возвышается над ним на особых кронштейнах. Такие корабли у нас называли «французами» — их строили во Франции.

Вахтенный у трапа пропускает меня как своего. Разыскиваю инженер-механика М. Г. Чесновского. Недавний студент Технологического института, он незадолго до революции был призван на военную службу, окончил школу прапорщиков флота. В дни вооруженного восстания Чесновский встал на сторону революции и своим примером увлек многих офицеров корабля. Михаил Герасимович намного старше меня, но мы с ним давние друзья: вместе плавали на яхтах.

Засыпаю его вопросами.

Он объясняет, что над важнейшими базами Балтийского флота нависла угроза захвата интервентами, оккупировавшими почти все побережье. В. И. Ленин приказал любой ценой вывести оттуда корабли. И моряки, выполняя ленинский приказ, совершили подвиг. В труднейших условиях они провели корабли сквозь льды и этим спасли флот.

[6]

Задача усложнялась тем, что многие корабли в это время ремонтировались, стояли с разобранными механизмами.

— Мы тоже находились на ремонте, — говорит Чесновский. — По призыву судового комитета матросы работали дни и ночи, чтобы собрать машины и дать кораблю ход. А у нас, как и везде сейчас на флоте, людей не хватает — ушли на сушу сражаться с беляками. Каждому пришлось работать за троих. На переходе было трудно, корпус изрядно побили о льдины. Но, как видишь, дошли.

Я узнал, что, покидая Гельсингфорс, моряки постарались захватить с собой побольше флотского имущества — оно пригодится Советской республике. Погрузили на корабли и запасы продовольствия, хранившиеся на флотских складах.

— У вас в Питере, наверное, голодно? Я вздохнул. Да, нелегко сейчас питерцам. Хлеба получаем фунт на всю семью, и то не каждый день.

— Идем, пообедаешь с нами.

В кают-компании молодые командиры с восхищением заговорили о бывших офицерах царского флота, которые теперь всем сердцем служат трудовому народу. Это их мастерство и энергия в решающей мере обеспечили успех Ледового похода. Я услышал имена Ю. Ф. Ралля, Г. А. Степанова, Л. М. Галлера.

Как и по всей стране, на флоте рушилось старое и создавалось новое. Ушли в прошлое бесправие матроса, мордобой, унижения. Мои флотские друзья с гордостью называли себя красными военморами, с жаром боролись с анархиствующими элементами, отрицавшими всякую дисциплину и порядок.

Шел март 1918 года. Советская республика, голодная, истерзанная, сражалась в кольце врагов. Ей пришлось пойти на унизительный Брестский мир, лишь бы получить хоть какую-нибудь передышку. Наглела недобитая контрреволюция.

Питер бурлил митингами. На площадях и набережных толпы людей слушали ораторов. А многолюднее всего было Марсово поле. Здесь стояли наспех сколоченные трибуны, с которых произносили речи представители разных партий.

[7]

В гимназии занятий не было, и я целыми днями толкался в людском море, слушал ораторов, пытаясь понять, что к чему.

Нынешнее молодое поколение не знает, что такое контра. А мы видели ее своими глазами. Эти типы ходили по улицам и агитировали за свержение Советской власти. Город кишел врагами — явными и тайными. На Марсовом поле часто выступал эсер — в измятом костюме, небритый, с лохматой головой и в пенсне на черном шнурке. Он кричал, размахивал кулаками, сыпал ругательства в адрес Ленина. Немного сдержаннее, но в том же духе разглагольствовали меньшевики. После них на трибуне появлялся элегантный господин — золотые очки на носу и красный шелковый бант на груди; речь у нею вкрадчивая, изысканно-стройная, без единого грубого слова, а суть та же — ненависть к большевикам, к народу и призыв вернуться к старым порядкам, к прежним хозяевам. Расталкивая всех, на трибуну выскакивал растрепанный верзила и начинал вопить на всю площадь, неистово колотя себя в грудь. Это анархист. Всерьез его никто не принимал.

А вот говорит мастеровой в темно-синей рубашке, подпоясанной ремнем. Речь его простая, не совсем складная, но толпа слушает с глубоким вниманием. Так слушают только правду. Какие-то истеричные юнцы пытаются перебить его. Толпа накидывается на них, и те исчезают. Это выступает рабочий-большевик. Он говорит о Ленине, о революции, о новой жизни, о трудностях на пути победившего народа.

По ночам, ворочаясь на койке, я старался припомнить все, что услышал на Марсовом поле. В политике я тогда смыслил мало, и все-таки слова большевиков были мне ближе всего. Когда я слышал, что вся земля должна принадлежать крестьянам, а фабрики и заводы — рабочим, я вместе со всей толпой кричал:

— Правильно!

В бывшем здании Фондовой биржи (ныне здесь Центральный военно-морской музей) открылся клуб военных моряков. Руководил клубом Совет комиссаров флота. Заработали здесь различные кружки и курсы. Я очень обрадовался этому: ведь в то время еще никаких военно-морских учебных заведений у нас не было. На курсы принимались только военморы. По ходатайству моих

[8]

флотских друзей мне разрешили посещать занятия на правах вольнослушателя. Выбрал я курсы штурманов. Программа их была рассчитана на два года. Заведовал курсами бывший адмирал А. В. Сухомель, лекции читали бывшие преподаватели Морского кадетского корпуса. Астрономию преподавал Н. В. Вагнер, лоцию и метеорологию — Н. П. Лосев, механику корабля — инженер В. В. Сурвилло, а навигацию — молодой, но уже популярный Н. А. Сакеллари. Все они с исключительным вниманием относились к нашей учебе. В аудитории собирались матросы, в большинстве своем не очень грамотные. К этому никак не могли привыкнуть некоторые преподаватели. Читает ученый муж лекцию и вдруг спрашивает:

— Господа, вы всё успели записать? Матросы улыбаются, не желая конфузить старика, а кто-нибудь бросит шутливо:

— Так точно, ваше высокоблагородие, успели!

Преподаватель, ничего не замечая, продолжает лекцию.

Часто мы слушали доклады на политические темы. Для меня это была начальная ступень политического образования. Коммунистов на курсах было мало, человека три, но ни контра, ни анархиствующие жоржики в нашей среде не водились. Беспартийные матросы твердо шли за большевиками.

Часто к нам заглядывал председатель судового комитета миноносца «Азард» С. И. Кара — широкоплечий великан с красивыми добрыми глазами. Он разъяснял нам решения партии, рассказывал о последних событиях на флоте. Как-то я осмелился и в перерыве подошел к нему, высказал желание поступить добровольцем на флот. Он пообещал поговорить кое с кем. Вскоре меня зачислили в команду молодых военморов-добровольцев, которая несла охрану флотских учреждений. Теперь я мог посещать курсы уже на законных основаниях.

Атмосфера в городе накалялась. В июне эсеры убили большевистского трибуна В. В. Володарского. Через месяц они пошли на гнусную провокацию, убив в Москве германского посла Мирбаха с целью сорвать этим Брестский мир. В июле эсеры же подняли мятеж в столице. Они попытались устроить его и в Петрограде. В это время в Финском заливе появились иностранные корабли. А тут новое известие: ранен В. И. Ленин. Весь город

[9]

вышел на улицы. Неслись призывы к отмщению, к уничтожению врагов революции. Партия призывала к бдительности. Один за другим раскрывались антисоветские заговоры.

31 августа наша команда всю ночь провела под ружьем: предупредили, что можем понадобиться. Но обошлось без нашего участия. Славные чекисты провели операцию быстро и четко, захватив в здании английского посольства 40 главарей очередного заговора.

В эти дни многие военморы подавали заявления в партию. Меня и еще нескольких молодых моряков приняли в сочувствующие. В конце ноября произошла революция в Германии. Вильгельма свергли. Германские войска и флот больше нам не угрожали. Потерял силу грабительский Брестский договор. Наш флот получил возможность свободно выходить в море, тралить мины, поддерживать приморские фланги войск, оборонявших Петроград. Но все понимали, что передышка эта недолгая. Вскоре белогвардейцы и интервенты начали новое наступление на Петроград.

Меня вызвали в строевой отдел флота. Старый писарь-сверхсрочник спросил:

— Тут вот в графе о специальности у тебя значится: парусник. Это что, ты умеешь шить паруса?

— Нет, — сказал я, — умею только управлять парусными судами.

Писарь взглянул на меня поверх очков.

— Тоже мне парусник, а сам шить паруса не умеет… Но все равно, шпарь давай в губвоенкомат, в отдел морской допризывной подготовки.

С весны 1918 года в стране действовал декрет о Всевобуче — всеобщем военном обучении. Учиться военному делу обязаны были все мужчины в возрасте до сорока лет. Допризывную подготовку проходили и будущие моряки. Но учебных кораблей не было, да если бы они и нашлись, для них негде было бы раздобыть топливо. И тогда вспомнили о парусных судах, которые не нуждаются в горючем. В Петрограде оказались десятки хороших больших яхт. На них и стали готовить рулевых и сигнальщиков. Начальник «морского всевобуча» старый большевик капитан дальнего плавания Зенон Иванович Жуков собирал под свое крыло всех, кто знал толк в па-

[10]

русах.

Так и я неожиданно оказался во главе одного из девяти морских отрядов Всевобуча.

Отряд размещался в бывшем Петровском яхт-клубе, что в Старой Деревне, против стрелки Елагина острова. День был заполнен напряженной учебой. Наш паек не многим отличался от того, что получало голодающее население: пшенка и вобла в разных вариантах, четвертушка хлеба и несколько кусочков сахара вот и весь суточный рацион… Ни мяса, ни картошки мы не видели. Работали же и плавали очень много. Выручали молодость, юношеский задор, желание быть полезным своей Родине — молодой Советской республике.

Мне было всего восемнадцать лет, когда я впервые стал командиром. В подчинении у меня были старые боцмана, насквозь просоленные морем, превосходные знатоки своего дела, но люди старой закваски. И мне, юнцу, приходилось их перевоспитывать, отваживать от грубости, от матерщины. И были у меня еще десятки молодых ребят, которых я должен был сделать моряками: обучить специальности, привить им дисциплину, приверженность к корабельному порядку.

ВОЕНМОР ЮРИЙ ПАНТЕЛЕЕВ. 1918 г.

Раньше я с мальчишеской завистью смотрел на флотских командиров. Я и сейчас им завидовал, хотя все больше понимал, что доля у них нелегкая. Ответственность не только за свои поступки, но и поступки твоих подчиненных, обязанность знать этих людей, уметь учить их, подчинять их своей воле в любой обстановке — вот что прежде всего характеризует командира. На первых порах у меня ничего этого не было, меня самого надо было учить уму-разуму. Надо прямо сказать, Зенон Иванович Жуков и его помощники не жалели ни сил, ни времени, чтобы помочь нам, молодым командирам. По вечерам я продолжал посещать штурманские курсы.

В городе по-прежнему было тревожно. Наступал Юденич. В мае 1919 года Совет рабочей и крестьянской обороны во главе с В. И. Лениным объявил Петроград и прилегающие губернии на осадном положении. Весь город был разбит на четыре боевых участка. Наш отряд в качестве боевого резерва вошел в состав первого участка. Строились баррикады, устанавливались орудия и пулеметы, минировались военные объекты и мосты. Город готовился к уличным боям.

14 мая войска Юденича прорвали фронт и при под-

[11]

держке английского флота стали теснить части нашей 7-й армии. В это же время белофинны наступали с тыла — со стороны Онежского озера. В. И. Ленин требовал ни в коем случае Питер не сдавать. По указанию ЦК партии на Петроградский фронт стали прибывать отряды мобилизованных коммунистов из разных губерний страны. Это была большая помощь молодой Красной Армии. Флот направил на фронт отряды добровольцев-матросов. Наступление белых было остановлено.

В эту грозную пору мы всем отрядом вступили в комсомол. И по сей день я храню свой комсомольский билет как боевую реликвию тех незабываемых дней…

Мы опять приступили к повседневным делам. Военная учеба шла полным ходом. Но не хватало судов. Большие яхты, принадлежавшие раньше богатеям, теперь были национализированы, однако стояли на приколе — не было парусов. Где же паруса? Обошли бывших владельцев яхт, те и разговаривать не захотели: «Ничего не знаем, где яхты — там и паруса». Мы перерыли кладовые яхт-клуба — ничего. Кто-то из старых боцманов сказал:

— Ребята, не ройтесь зря в хламе, паруса хозяева увезли — кто на дачу, кто на чердаке своего особняка прячет.

До нас дошли слухи, что по приказу начальника внутренней обороны города товарища Я. X. Петерса идут обыски у лиц, участвовавших в заговоре против Советской власти. Мы доложили Петерсу о нашей беде, и он разрешил подключить нас в группы, производившие обыски.

Снова обходим бывших владельцев яхт. Те возмущаются:

— Опять вы? Сказано же вам, что нет парусов.

Но теперь мы действуем решительно. Старший группы — человек в кожанке, с маузером на ремне — без лишних слов показывает ордер на обыск. Хозяин сразу меняет тон, приглашает к столу выпить чайку. Мы отказываемся. Тогда он начинает вспоминать:

— Да, действительно я взял паруса домой, чтобы починить, и забыл вернуть. Пройдемте на чердак…

За один вечер нашлись почти все припрятанные паруса. Когда мы приехали в ЧК на Гороховую, чтобы составить общий акт, чекисты рассмеялись:

— Эка невидаль. Что там ваши простыни. Посмотри-

[12]

те, что мы нашли. — И показали нам груды пистолетов, винтовок, даже пулеметы…

Срочно готовим к спуску на воду новые яхты, чистим их, красим. Но как-то утром приходим и видим на некоторых из них бумажные листы с надписью: данное судно является собственностью посольства такой-то страны и потому национализации не подлежит…

Что делать? Доложили начальству. Ответ: «Не трогать! Собственность иностранных государств неприкосновенна».

Идем опять к Петерсу. Его товарищи выясняют: хозяева яхт, оставив охранные грамоты, сами давно умчались за границу. Петроградский Совет выносит решение: такие охранные грамоты считать утратившими силу, суда рассматривать как общенародное достояние.

Наша парусная флотилия с будущими военморами на борту неделями бороздит Невскую губу, которую моряки называют «маркизовой лужей». Так окрестили ее еще в начале прошлого века, когда Александр I назначил морским министром французского эмигранта маркиза де Траверсе, под началом которого Балтийский флот пришел в такой упадок, что дальше «маркизовой лужи» никуда не выходил…

Часто заходим в Кронштадт. Как-то, когда мы лавировали по рейду, я получил семафор с эсминца «Азард» с требованием подойти к трапу. Поднимаюсь на палубу. Невысокий тучный человек, прищурив и без того маленькие глаза, спрашивает строго:

— Это что за пиратские шхуны здесь носятся? Когда узнал, в чем дело, улыбнулся.

— Ну что ж, дело нужное, готовьте для нас смену. Обедали? Нет? Прошу в кают-компанию.

Так я познакомился с Николаем Николаевичем Несвицким. В прошлом царский офицер, он после революции стал беззаветно служить Советской власти. Матросы единогласно избрали его командиром эсминца. Несколько дней назад, 7 июля, «Азард» под командованием Несвицкого одержал серьезную победу, потопив английскую подводную лодку «L-55».

С виду Несвицкий — угрюмый, замкнутый, на самом же деле — душа человек. Мы, молодые военморы, смотрели на него с восхищением.

Тогда же я познакомился с Иваном Степановичем

[13]

Исаковым. При Временном правительстве он был мичманом, теперь командует эсминцем «Изяслав». Стройный, подвижный, с большими карими глазами на волевом лице, он всегда предельно собран и аккуратен. Рубаха под тужуркой сияет белизной, под подбородком черная бабочка — мода старого флотского офицерства. И. С. Исаков оказался талантливейшим человеком. Он быстро поднимался по служебной лестнице. На моих глазах он вырос до Адмирала Флота Советского Союза, заслужил звание Героя Советского Союза, стал профессором, членом-корреспондентом Академии наук СССР и вдобавок ко всему известным писателем-маринистом.

Белогвардейцы и интервенты не оставляли в покое Кронштадт. 11 июня контрреволюционеры взорвали старый форт «Павел» с хранившимися там минами заграждения. Авиация интервентов чуть ли не каждый день бомбила город и корабли.

18 августа вблизи Кронштадта показались торпедные катера. Они мчались со стороны Петрограда. Это был коварный маневр. Однако моряки стоявшего в дозоре эсминца «Гавриил» быстро определили, что катера — английские, и открыли огонь. Стреляли точно. Три катера отправили на дно, остальные четыре заставили ретироваться. Однако выпущенные англичанами торпеды все же нанесли некоторый ущерб — был потоплен стоявший на приколе старый корабль «Память Азова» и поврежден линкор «Андрей Первозванный».

Вскоре после этого нам поставили задачу нести сторожевую службу в устье Невы по линии Лахта — дамба Морского канала. Боевые корабли не могли здесь действовать из-за малых глубин. Мы вывели сюда парусные стальные трехмачтовые шхуны «Бриз» и «Муссон», а также несколько больших яхт и стали на якорях на дозорной линии. На вооружении у нас были пулеметы, винтовки и сигнальные ракеты. Начальником этого отряда назначили меня. В штабе обороны мне сказали:

— Имеются сведения, что в Неву проникают вражеские катера для связи с резидентами иностранных разведок. Будьте бдительны!

— Есть! — ответил я, но, говоря откровенно, мало верил, что какие-то катера могут незамеченными пройти в Неву.

[14]

Приказ мы выполняли добросовестно. Днем и ночью, в бурю и в дождь, на любой волне молодые моряки зорко следили за водной поверхностью, проверяя все суда, следовавшие в Петроград. Как командир отряда, помнится, я не раз отмечал рвение молодого моряка Павла Перовского. Как-то он в кромешной тьме заметил и задержал лодку; люди, сидевшие в ней, оказались без документов. (Позже П. П. Перовский служил на боевом корабле, был преподавателем в подготовительном училище, а затем, окончив Промышленную академию, стал директором большого судостроительного завода.)

Пробыли мы на линии дозора до глубокой осени, до самого ледостава. Облегченно вздохнули — до последнего момента мы не очень-то верили, что служба наша приносит пользу. Но начальство после завершения нашей дозорной службы сказало:

— Молодцы, комсомольцы! Сведений о проникновении чужих катеров в Неву за осенние месяцы не поступало.

Для нас эти слова были высшей наградой.

Через много лет мне в английском журнале попалась статья капитана 2 ранга Эгара. Речь шла о действиях британского флота в Балтийском море в 1919 году. Автор статьи проговорился, что в то время в Петрограде подвизался английский агент Поль Дьюкс, заброшенный через финскую границу в ноябре 1918 года. «Он представлял собой тот центр, откуда я черпал важнейшую информацию», — признается Эгар. Автор пишет, что торпедные катера, совершившие набег на Кронштадт, были скрытно доставлены через Швецию в Финляндию, в бухту Койвисто (ныне Приморск). Сам Эгар часто бывал в Петрограде, причем проникал туда на катере между фортами под северным берегом. После встречи с резидентом Полем Дьюксом и получения от него шпионских сведений катер возвращался «обычными курсами». Изучив все проходы, а главное, систему нашего наблюдения, Эгар лично руководил налетом торпедных катеров на Кронштадт. Однако после 17 августа 1919 года, пишет он дальше, связь с резидентом затруднилась, стала почти невозможной из-за того, что советское командование усилило наблюдение.

Прочитав это, я сразу вспомнил цепочку наших сторожевых яхт, перегородившую устье Невы. Не зря нас туда поставили!

[15]

28 сентября 1919 года Юденич начал второе наступление на Петроград. Белогвардейцы заняли Лигово, подошли к Пулковским высотам. Разгорелись кровопролитные бои. Газеты донесли до нас призыв Ленина отстоять Петроград во что бы то ни стало. Помощь фронту шла из многих губерний. Балтийский флот послал на сухопутный фронт 11 тысяч моряков. Более сорока кораблей вошло в Неву, в черту города, чтобы отсюда вести огонь по вражеским войскам. Линейный корабль «Севастополь» своими 12-дюймовыми пушками бил по врагу с позиции в Морском канале. Ему вторили тяжелые орудия батарей Красной Горки и Серой Лошади с южного берега залива; стреляли и эсминцы «Гайдамак» и «Всадник». Мы читали обращение В. И. Ленина к рабочим и красноармейцам: «Решается судьба Петрограда, решается судьба одной из твердынь Советской власти в России… Бейтесь до последней капли крови… Победа будет за нами!»

Наш отряд перевели в казармы. Мы снова состоим в резерве начальника первого боевого участка, днем выполняем роль связных, а по ночам несем патрульную службу.

Однажды на рассвете послышались тревожные заводские гудки. Город опустел. Все, кто мог держать оружие, ушли на фронт. Это был переломный день. Противник дрогнул и покатился на запад. Красный Петроград был спасен…

Как только началось отступление войск Юденича, ретировался и флот Антанты. За время боев интервенты потеряли в наших водах более тридцати кораблей различных классов.

***

Молодая Советская республика победила. Интервенты вышвырнуты за пределы страны. В Крыму разгромлен Врангель. Гражданская война закончилась. Но борьба продолжалась. Контрреволюция, потерпевшая разгром в открытом бою, ушла в подполье, собирала силы и готовила новые удары по народной власти.

В начале марта 1921 года вспыхнул контрреволюционный мятеж в Кронштадте. Мятежники создали свой «ревком» во главе с эсером матросом Петриченко и «штаб обороны» с бывшим генералом Козловским, арестовали ком-

[16]

мунистов и обратились по радио к империалистам с просьбой о помощи.

Нас потрясло это известие. Как удалось контрреволюционерам обмануть и повести за собой матросов? Восстание готовилось исподтишка. Его главари использовали перемены в личном составе флота. За три года гражданской войны на фронты ушли многие тысячи революционных матросов, закаленных в огне классовых битв. На смену им пришли деревенские парни, не искушенные в политике. Оказались здесь и кулацкие элементы, ненавидевшие Советскую власть. Это была благодатная почва для контрреволюции.

В. И. Ленин сразу оценил кронштадтский мятеж как опаснейшее контрреволюционное выступление. Известие о нем поступило в Москву, когда заседал X съезд партии. 349 делегатов съезда во главе с К. Е. Ворошиловым немедленно отправились в Петроград, чтобы принять участие в подавлении мятежа.

Все это мы узнали от комиссара, прибывшего ночью к нам в отряд. Он сообщил, что командующий 7-й армией М. Н. Тухачевский предъявил мятежникам ультиматум о сдаче. Ответа не последовало. Поэтому решено применить силу. В штурме крепости будут участвовать многие части. Привлекаемся и мы. Срочно формируем отряд комсомольцев-лыжников — он будет нести разведывательную службу на льду Финского залива. Командование отрядом возложили на меня.

Сырым весенним утром мы прибыли на вокзал Приморской железной дороги. Сейчас этого вокзала нет, на его месте теперь высятся многоэтажные жилые дома Новой Деревни. Ждем на перроне час, другой, третий.

А одели нас тепло — в белые ватники, лисьи ушанки. Ребята потом обливаются. Снова иду к железнодорожному начальству. Ответ категорический:

— Никакого поезда вам не будет. Путь неисправен.

Начальник вокзала важен и неприступен.

Что ж, не привыкать. Разыскиваем товарища из ЧК, разъясняем создавшееся положение. Он проверил наши документы и вызвал начальника вокзала. Сказал коротко:

— Если немедленно их не отправите, ваши действия будут рассматриваться как злостный саботаж.

Побледневший начальник торопливо козырнул:

— Будет сделано!

[17]

Вскоре к перрону подкатил состав — крохотные разноцветные вагончики. Такой же маленький паровозик с трубой, похожей на рюмку. Машинист, высунув руку из окошка, дернул за веревку. Зазвонил колокол, укрепленный над паровозным котлом — он заменял гудок. Состав тронулся.

Чекист помахал нам рукой на прощание.

Машинист предупредил, что до Лахты может не хватить топлива.

— Не беспокойтесь, — ответили мы. — Вон сколько заборов вокруг хватит дров для вашего самовара.

На станции Лахта распрощались с добродушным пожилым машинистом. Пока прилаживали лыжи, ко мне подошел паренек в матросском бушлате и предъявил мандат. Оказывается, он назначен политруком нашего отряда. Знакомимся. Военмор Александр Лукин, большевик. Пока единственный коммунист на весь наш отряд. Лукин тоже становится на лыжи и идет впереди, показывая путь.

А солнце припекает все сильнее, дорогу развезло. Все чаще приходится нести лыжи на плече. Усталые, мокрые и, конечно, голодные к вечеру добрались до Конной Лахты. На крыльце большой деревенской избы дожидался нас высокий, худощавый человек в буденовке и перехваченной ремнями шинели. Это Е. С. Казанский, командующий северной группой войск. Он тепло приветствовал нас, а потом сказал стоявшему рядом командиру:

— Товарищ Вегер, я должен ехать к начальству, поговори, пожалуйста, с ребятами, позаботься, чтобы их разместили и покормили.

Мы уже знали от Лукина, что В. И. Вегер — делегат X съезда партии. Он оказался очень душевным человеком, знакомился и говорил с нами запросто. Сказал нам:

— Командование надеется на вас и ставит перед вами очень важную и трудную задачу — разведать подступы к мятежным фортам.

Переночевали в соседней избе, а утром отправились в штаб левого боевого участка на станцию Раздельная (теперь она называется Лисий Нос). День был чудесный, за ночь немного подморозило, и десяток километров мы прошли на лыжах легко и быстро. Чем ближе к берегу залива, тем чаще встречались воинские части, оборудовавшие в лесу позиции. Это были курсанты военных учи-

[18]

лищ, прибывшие из разных городов. С интересом рассматривали мы наши артиллерийские батареи: пушки выглядели грозно.

Штаб помещался в стоявшем на отшибе домике, к которому тянулось множество проводов. У забора на привязи лошади с санками. Проторенная в снегу широкая дорожка вела к крыльцу. Начштаба приказал разместить нас неподалеку в маленькой уютной даче. Политотдел боевого участка снабдил нас газетами и журналами.

Не успели мы разместиться на новом месте, начался артиллерийский обстрел. Снаряды падали вразброс — то тут, то там: по-видимому, мятежники стреляли без корректировки. Но соседняя дача загорелась. Прибежали комсомолки-дружинницы узнать, нет ли у нас раненых. К счастью, никто не пострадал.

К нам пришло пополнение — молодые финны, курсанты Петроградских пехотных курсов во главе с комвзвода У. Тойвалом и его помощником К. Сикандером. Крепкие, удалые ребята, превосходные лыжники. Теперь нас стало около сотни.

Вечером вызвали в штаб. Входим с Лукиным в избу. В большой комнате накурено, все, как в тумане. Тускло светят коптилки и свечи, вставленные в горлышки бутылок.

Командир левого боевого участка Григорьев — ветеран гражданской войны, небольшого роста, худой, со смуглым лицом и веселыми, хитроватыми глазами, завидев нас, воскликнул весело:

— А, морячки! Сюда пожалуйте.

За столом расступились, освобождая нам место. Командиры склонились над картой. Карта сухопутная — море синего цвета, глубины не обозначены. Форты крепости нанесены приближенно, черным карандашом.

— Вот, — начал Григорьев, — говорят, мятежники вывели в залив ледокол «Ермак», он взломал лед вокруг фортов, и теперь нам не пройти.

Чувствую, все на меня смотрят. Как можно сдержаннее отвечаю:

— Этого не может быть. У вас нет морской карты?

— А зачем она нам? Мы, люди земные, привыкли воевать по сухопутным картам. Между прочим, сведения о взломанных льдах донесла наша разведка. Вы ей не верите?

[19]

— Ошиблась разведка, — отвечаю. — Не мог здесь пройти ледокол.

— Почему?

Я взял карандаш.

— Вот если бы это была морская карта, на ней вы увидели бы такие цифры. — Я выводил вокруг фортов: «2», «3», «4», «2». — Такие здесь глубины. А осадка «Ермака» восемь метров. Как видите, пройти он здесь никак не может. К тому же между фортами еще со времен Крымской войны стоят ряжевые заграждения. Тут и малое судно не пройдет, не то что ледокол…

— Чем вы можете подтвердить все эти данные? — строго спросил Григорьев.

— Я здесь вырос. Всю Невскую губу облазил вдоль и поперек.

Григорьев отпустил всех, кроме меня и Лукина, и задумчиво произнес:

— Черт его знает… Смущает, что сами мятежники на лед не выходят, значит, считают, что по нему не пройти. Может, лед взломан, а может, минирован. Надо проверить. Вот вы и займетесь этим.

Мы отправились в путь. Поскольку объектов разведки было много, отряд делим на группы по 4-5 человек. Я иду с теми, кто разведывает главное направление — форт № 4. Над заливом туман, плотный, непроглядный. Дожидаемся рассвета. Идти тяжело. Лед тает, он покрыт водой, под которой ничего не разглядеть. В два счета провалишься в полынью. Туман то густой, как молоко, то рассеивается, и тогда открывается черная каменная громада форта. Она совсем близко. Чтобы нас не заметили, ложимся прямо в воду, пережидаем, пока снова не укроет волна тумана.

Я впервые в боевой обстановке. В любую минуту враг может открыть огонь. Нервный озноб сковывает тело. Но я — командир, на меня смотрят, по мне равняются. И стараюсь не показать виду. Первым вскакиваю на лыжи, взмахиваю рукой: вперед!

Мне не видно, как действуют остальные группы моих подчиненных. Но я отвечаю за них и потому с особой тревогой вслушиваюсь в тишину. Только бы не нарвались на противника…

В тумане идем по ручному компасу. Больше всего боюсь ошибиться в расчетах, так можно и в лапы к мятеж-

[20]

никам попасть. Нас все-таки заметили, стеганула пулемётная очередь. К счастью, никого не задело, только у двух ребят перебило лыжные палки.

Группа Павла Перовского в густом тумане подошла к форту совсем близко и тут наткнулась на трех матросов-мятежников — они шли по льду без лыж. Встреча для них оказалась настолько неожиданной, что они побросали винтовки и побежали к берегу. Преследовать в тумане было невозможно. Подобрав винтовки, как вещественное доказательство встречи, наши лыжники отошли.

Почему мятежники впали в такую панику?

— А мы шли цепью, — пояснил Перовский, — поэтому в тумане они, вероятно, решили, что нас не пятеро, а целая рота. Вот и перепугались.

Мы прошли вдоль форта. Захваченными с собой еловыми ветками обозначаем наиболее удобные подходы. Лед повсюду цел. Мин нет. У кронштадтской пристани обнаружили на льду проволочное заграждение, а за ним четырехорудийную полевую батарею.

О результатах разведки доложили в штаб, а ночью снова вышли на лед. Буквально пальцами ощупали еще раз подступы к фортам. Чуть было не подвела нас наша же артиллерия. Она произвела несколько пристрелочных выстрелов. Снаряды упали с недолетом, пробили лед. Ребята из группы Павла Бондаренко вернулись из разведки мокрые с ног до головы. Снаряд поблизости поднял столб воды, и весь этот ледяной душ обрушился на лыжников. Стегануло их и мелкими осколками льда. Ничего, только синяками отделались.

Вечером 16 марта состоялось последнее совещание в штабе. Ознакомили с боевым приказом. Наступление начнется ночью, одновременно с юга и севера. Наша северная группа войск выступает в два часа ночи. Для каждой части определены направление и объект атаки. Вместе с пехотой следуют инженерные подразделения с досками, веревками, лестницами. Во главе наступающих колонн — наши лыжники: они будут проводниками.

Докладывал о плане операции приехавший в Лисий Нос уже знакомый нам Е. С. Казанский. Он был сдержан и торжественно строг, говорил чеканными фразами.

Когда все стали расходиться, Григорьев взял меня за локоть, проводил на крыльцо избы и тихо сказал:

— Ну смотри, брат военмор, дело-то очень серьез-

[21]

ное… Я все же не могу привыкнуть: ни тебе земля, ни тебе море. Ну ладно, это я так, к слову. Желаю удачи!

Мы собрали комсомольцев. Я ознакомил ребят с задачей, подчеркнул важность дела, которое нам поручено. Рассказал, что знал, о действиях других подразделений «морского всевобуча». Они осуществляют службу связи у южного берега залива на лыжах и буерах — ледовых яхтах.

***

Командный пункт командира левого боевого участка Григорьева находился в Раздельной, у самого спуска на лед, в старом кирпичном складе, увенчанном башенкой (он и сейчас сохранился и отлично виден с моря). Вместе с Григорьевым разместились и мы с Лукиным. В другом конце помещения на нарах расположились связисты и наши лыжники. За ночь подморозило. У нас стоял густой туман, а на южном берегу, как нам сообщили соседи, шел снег. Ночью части развернулись и ступили на лед. Бойцы топали ногами, проверяя прочность льда.

— Не старайся, браток, этот лед только динамитом проймешь, успокаивали их наши лыжники, занимая свои места в голове колонн.

На форты № 5 и 6 колонны повели комсомольцы Павел Бондаренко, наш комсорг Феликс Пайо, Василий Новожилов и Иван Маругин. На форт № 4 комсомольцы Павел Перовский, Юрий Пылков, Петр Голубев и Василий Жданов. Для связи с южной группой войск выделены Михаил Васильев и Николай Михайлов. (Телефонная связь работала ненадежно, и ее пришлось дублировать посыльными.)

Колонны идут в тумане. Тихо. Только снег хрустит под множеством ног.

Мятежники, видимо, ни о чем не догадывались. Никакой разведки они не вели, отсиживаясь за гранитными стенами и, как потом выяснилось, беспрерывно митинговали, ибо общности взглядов у них не было.

Прошел томительный час, а может, и больше. По-прежнему тихо.

— Днем хоть своих видишь, — заметил кто-то из молодых штабников.

И вдруг ночь осветилась. Сначала на одном, потом на другом форту вспыхнули, заметались лучи прожекторов.

[22]

Взвились ракеты — красные, зеленые. Ударили орудия — и противника, и наши. Низко пригибаясь, бойцы упорно двигались вперед. Полевая телефонная связь вышла из строя. Заглохли рации. Григорьев нервничает, отчитывает связистов. Слышу в темноте его возглас:

— Военмор, где ты?.. Пошли срочно своих лыжников.

Получив от меня указания, ребята исчезают. Первыми возвращаются комсомольцы Б. Перегудов и П. Шадрин. Мокрые, в порванных маскировочных халатах. Докладывают, что под фортом № 6 пулеметный огонь заставил наших залечь, но командирам все же удалось поднять людей, и они, хотя и медленно, продвигаются вперед.

Дрогнула земля — это ударили десяти- и двенадцатидюймовые орудия кораблей. Куда они бьют?

Из темноты выходит Юра Пылков, тащит на спаренных лыжах двух тяжело раненных красноармейцев. Хриплым голосом докладывает:

— Бои идут на четвертом форту. На льду много промоин…

Вскоре появляется Павел Перовский, без шапки, в забрызганном кровью маскировочном халате. Он сделал троим раненым перевязки, двоих еле-еле дотащил на лыжах. Радостно докладывает:

— Четвертый форт взят!

Следом показывается маленький юркий Вася Новожилов. И он доставил раненого бойца и тоже принес радостную весть:

— Пятый форт взят!

Посылаю все новых связных в наступающие части. Ребята доносят, что лед во многих местах разбит, продвигаться все труднее. Чудом проползли под огнем и доставили ценные сведения В. Хаецкий и Ю. Вахт.

Начало светать. Артиллерийская канонада не стихает, но днем она звучит не столь устрашающе, как ночью. Вернулись наши связные Михайлов и Васильев. Они не раз попадали под огонь, но добрались до передовых частей южной группы. Явившись к командиру головного отряда, смело повели атакующих по льду на восточные пристани.

— Ребята, крепок ли лед на Морском канале? — спросили их. — Нет ли промоин у пристаней?

[23]

Ребята заверили, что там дорога отличная. В 6 часов части южной группы ворвались в город и завязали уличные бои. Это была уже совсем приятная весть.

Наша северная группа войск понесла большие потери при штурме фортов и смогла подойти к Кронштадту лишь к 7 часам утра. Кровопролитные бои развернулись в городе.

Еще не раз посылались с различными приказами в самое пекло бойцы нашего отряда. Курсанты-финны стремительно носились на лыжах, поспевая всюду.

В сумерках были заняты восточная и северная части города. И только тогда наступил решающий перелом. Мятежники начали массой сдаваться в плен. К утру все стихло.

Вечером 18 марта нам с Лукиным было приказано явиться в Кронштадт. Дали розвальни и лошадку. На льду было сыро и холодно, попадались большие полыньи, подернутые тоненьким ледком. Ехали мы медленно, то и дело останавливались, слезали с саней и пешком разведывали дорогу. Часто встречались санитары. Раненых уже всех вывезли. Сейчас подбирали убитых. Их было очень много.

В Кронштадт мы прибыли только на рассвете. Принял Казанский. Похвалил:

— Молодцы, комсомольцы! Обязательно представлю вас к награде.

И вот сидим мы вечером у печки, поджариваем на шомполе соленую воблу, завернутую в газету (это был тогда высший деликатес), и рассуждаем, чем же нас наградят. Лукин мечтает о маузере с деревянным прикладом, я — о кожаном костюме. О большем и думать не смели.

И вдруг приезжаем в Петроград и узнаем: приказом Реввоенсовета Республики мы с Лукиным и еще восемь лыжников 1-го морского отряда Всевобуча награждены орденом Красного Знамени — единственным в то время орденом, являвшимся высшим знаком боевого отличия…

[24]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.