Накануне бунта

Накануне бунта

Началось лето 1917 года.

Полным ходом шла работа Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, искавшей преступления в деятельности царской власти. Секретарь комиссии Александр Блок 2 июня описал в дневнике облик бывшего командира Отдельного корпуса жандармов и товарища (заместителя) министра внутренних дел Владимира Фёдоровича Джунковского, которого тоже вызвали в Петроград на допрос:

«В.Ф.Джунковский… Теперь начальник 15-й Сибирской стрелковой дивизии. Неинтересное лицо. Голова срезана. Говорит мерно, тихо, умно. Лоб навис над глазами, усы жёсткие. Лицо очень моложавое и загорелое… Нет, лицо значительное. Честное. Глаза прямые, голубовато-серые. Опять характерная печать военного. Выражения (удрали, уйма, надуют, как стёклышко). Прекрасный русский говор».

Большевики в тот момент всюду громогласно заявляли, что они и только они отстаивают интересы народа. А сами лихорадочно готовили новый бунт, который (и это понимали все) должен был резко дестабилизировать обстановку в стране.

Выступая 4 июня на Первом съезде Советов, министр Временного правительства Ираклий Церетели сказал:

«… в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть…».

Сидевший в зале Владимир Ульянов-Ленин с места выкрикнул:

«Есть такая партия! Это партия большевиков!»

В зале разразился гомерический хохот.

Однако Ираклий Церетели ничего смешного в ленинской реплике не нашёл и в речи, произнесённой 11 июня, на полном серьёзе заявил:

«… с большевиками надо бороться не словами, не резолюциями, а надо лишить их всех имеющихся в их руках технических средств».

Однако призвать к лишению «технических средств» было легко, а вот изъять их из рук сторонников Ленина оказалось намного сложнее – за долгие годы подполья партия научилась действовать тайно. Зато своих намерений вожди РСДРП(б) не скрывали. И 16 июня «Правда» опубликовала статью Григория Зиновьева, одно название которой прямо предупреждало:

«Будет буря

Будет буря… надвигается всеочистительная гроза.

Пусть сильнее грянет буря…

Да здравствует мировая революция – освободительница народов!»

Как нетрудно заметить, Зиновьев использовал текст горьковской «Песни о Буревестнике». Но сам Алексей Максимович открыто поддерживал тогда демократическое Временное правительство и большевистский экстремизм решительно осуждал.

А как отнесся к приготовлениям большевиков Маяковский? Что известно об этом?

Во второй половине июня он вновь поехал в Москву, где 27 числа вступил в профсоюз живописцев. Художница Надежда Андреевна Удальцова вспоминала:

«На одно из заседаний являются двое: один большой, другой маленький, оба в военной форме. Это были Маяковский и Якулов… Мандаты получили оба. Маяковский много выступал на этих собраниях…

Временное правительство Керенского выпустило обращение с просьбой об общественной поддержке. Председательствующий Шабшал зачитал обращение и поставил вопрос о поддержке правительства Керенского…

Маяковский произнёс громовую речь, и резолюцию провалили».

Георгий Богданович Якулов был художником-авангардистом, в 1917 году он (как и Маяковский) служил в армии.

Что же касается выражения «Временное правительство Керенского», то Надежда Удальцова не совсем точна – в июне 1917 года Керенский был ещё военным и морским министром.

Пребывание Маяковского в Москве запечатлено и в воспоминаниях Льва Ольконицкого:

«Однажды мы возвращались, не помню, откуда, и гурьбой шли по Тверской; был четвёртый час ночи, стало совсем светло, в утренней дымке возникали силуэты вооружённых людей – ночных патрулей. Время было тревожное, лишь недавно был ликвидирован мятеж левых эсеров».

Лев Ольконицкий явно ошибся. Мятеж левых эсеров произошёл в июле 1918-го, когда Маяковский уже больше месяца жил в Петрограде. Событие, о котором идёт речь, следует отнести к июню 1917 года – время тогда тоже было «тревожное», так как большевики готовились к захвату власти, а в четвёртом часу ночи было «совсем светло». И именно тогда в Москве появился «футурист жизни», 26-летний Владимир Робертович Гольцшмидт, которого Лев Ольконицкий представил так:

««Футурист жизни» ездил по городам, произносил с эстрады слова о «солнечном быте», призывал чахлых юношей и девиц ликовать, чему-то радоваться и быть сильными, как он. В доказательство солнечного бытия он почему-то ломал о голову не очень толстые доски. Довольно красивый, развязный молодой человек, он выступал перед публикой в шёлковой розовой тунике и с золотым обручем на лбу».

И вот теперь этот Гольцшмидт и Маяковский оказались в одной компании, шедшей по Тверской улице Москвы. Продолжим рассказ Льва Ольконицкого:

«Маяковский шёл немного впереди и слушал атлетически сложенного молодого человека, называвшего себя „футуристом жизни“, – одно из тех странных явлений, которые возникали в то бурное время… Он шёл рядом с Маяковским и рассуждал вслух о своих успехах:

– Вот я всего месяц в Москве, и меня уже знают. Выступаю – сплошные овации, сотни записок, от барышень нет отбою. Как хотите – слава…

Мы спускались по Тверской: навстречу в гору поднимался красноармейский патруль – молодые и пожилые рабочие в косоворотках, пиджаках, подпоясанных пулемётными лентами, с винтовками через плечо.

Маяковский слегка отстранил «футуриста жизни», подошёл к краю тротуара и сказал, обращаясь к красноармейцам:

– Доброе утро, товарищи!

Из ряда красноармейцев ответили дружно и весело:

– Доброе утро, товарищ Маяковский!

Маяковский повернулся к "футуристу жизни "и, усмехаясь, сказал:

– Вот она слава, вот известность… Ну что ж! Кройте, молодой человек».

Владимир Гольцшмидт был знакомым Василия Каменского, вместе с которым участвовал в лекционном турне по стране. Совсем недавно они оба появились в Москве, в которой красноармейцев тогда ещё не было – Красную армию начали создавать лишь весной 1918 года. Футуристам встретился отряд городской милиции – точно такой же, в каком служил и Роман Якобсон, арестовывавший городовых.

Во всём остальном воспоминания Льва Ольконицкого вполне достоверны. Во всяком случае, они очень наглядно свидетельствуют о том, кто в ту пору пользовался в стране достаточно большой популярностью.

Вернувшись в Петроград, Маяковский застал там относительное спокойствие. Культурная жизнь кипела, интеллектуальная элита проводила вечера (а то и ночи напролёт) в многочисленных кабачках и кафе, самым модным из которых стал «Привал комедиантов». Туда часто заглядывал Маяковский и читал свои стихи.

Через десять лет в статье «Только не воспоминания…» он написал:

«Кабачок-подвал „Бродячая собака“ перешёл в „Привал комедиантов“.

Но собаки всё же сюда заглядывали.

Перед Октябрьской революцией я всегда видел у самой эстрады Савинкова…».

А однажды в «Привале комедиантов» за одним столиком оказались морской офицер Александр Колчак, эсер-террорист Борис Савинков и уж совсем в ту пору никому не известный эсдек Лев Бронштейн, только-только примкнувший к большевикам. Наверное, по пальцам можно было пересчитать тех, кто знал его партийную кличку – Троцкий.

В конце июня Михайловское артиллерийское училище посетил Александр Керенский. Юнкер Леонид Каннегисер написал об этом посещении стихотворение «Смотр»:

«На солнце, сверкая штыками —

Пехота. За ней, в глубине, —

Донцы-казаки. Пред полками —

Керенский на белом коне.

Он поднял усталые веки,

Он речь говорит. Тишина.

О, голо! Запомнить навеки:

Россия. Свобода. Война».

Речь военного министра воодушевила юнкера. Даже то, что он может пасть в грядущем бою, ему уже было не страшно:

«Тогда у блаженного входа

В предсмертном и радостном сне

Я вспомню – Россия, Свобода,

Керенский на белом коне».

Однако Петроград ожидали совсем иные сражения.