РЕВОЛЮЦИОНЕР-ПРОФЕССИОНАЛ
РЕВОЛЮЦИОНЕР-ПРОФЕССИОНАЛ
На несколько лет судьба связала Ворошилова с Луганском. Город этот в долине реки Лугани при впадении в нее речки Ольховой возник в конце восемнадцатого века, когда здесь построили казенный литейный завод. За последующее столетие Луганск не слишком-то разросся, пока в 90-х годах, как и повсюду на юге России, не началось промышленное строительство. В 1895 году стал действовать государственный патронный завод, в 1896 году немец Гартман перевез сюда оборудование Хемницкого паровозостроительного завода… За ним последовали другие, и спустя всего одно десятилетие Луганск стал крупным промышленным центром: 16 фабрик и заводов, железнодорожные мастерские, четыре десятка ремесленных предприятий, большое число торговых фирм…
Современнику-наблюдателю город с окраинной возвышенности казался лесом труб, дым от них, устремляясь ввысь, застилал небо над Луганском. Городское население стремительно увеличивалось, и по темпам роста среди городов России Луганск уступал только Баку и Екатеринославу: если по переписи 1897 года в нем насчитывалось 20400 жителей, то через семь лет — уже 34 тысячи, а в 1914 году — более 70 тысяч. В Луганске было две гимназии, железнодорожное училище и 14 низших школ, библиотека, театр, народный дом.
Город распадался на несколько районов. В центральной части, наиболее благоустроенной и чистой, лучшими считались Петербургская и Казанская улицы. Почти каждый дом встречал прохожих затейливыми вывесками, вроде: «Самый обширный московский мясной, колбасно-гастрономический магазин Е. И. Ноткина и М. И. Воеводова», или: «Мужские и дамские шляпы, шапки и фуражки. Магазин Е. Маркус». Тут же располагались правления и конторы: «Азовско-Донской коммерческий банк. Управляющий П. M. Гольдштейн», или: «С.-Петербургский Международный коммерческий банк. Управляющий М. А. Бромберг», и так далее.
Окраины — Гусиновка, Каменный Брод, вокзальная часть — неблагоустроенные и грязные, изобиловали пивными и кабаками. Отношения между окраинами были напряженными, и житель одной из них, отправившийся в другую, или незнакомый приезжий очень часто рисковал попасть в неприятное положение. «Достаточно было вам, — вспоминал один из активных участников революционного движения в Луганске, И. Шмыров, — зайти со знакомой барышней в так называемый знаменитый Каменный Брод, как с вас требовали за «поземельное» бутылки две-три; если отказывались или не было денег, то заставляли петь петухом или плавать по пыли и грязи, и обязательно в присутствии вашей барышни; бывали случаи избиения и даже увечий».
Между жителями окраин нередки были массовые драки — один из видов развлечений. Участвующих с обеих сторон иногда набиралось до тысячи и более человек, свидетельствует другой луганский рабочий-революционер, И. Николаенко. «Помимо камней, пользовались болтами, гайками, заклепками, которые приносили с собой, в зависимости от профессии участвующих в боях. Сначала подростки бросали друг в друга камнями. Вдруг кому-либо разбили голову; со стороны «резервов» пострадавшей стороны стихийно вливалось в цепь дерущихся «подкрепление»; другая сторона тоже не заставляла себя ждать. Увлечение все больше и больше разгоралось по мере того, как увеличивалось количество разбитых голов, и наконец к вечеру наступал решительный момент схватки… Редко полиции удавалось задержать трех-четырех человек, а иногда в горячие моменты ей самой приходилось отступать».
Пассивность полиции легко объяснялась: она не видела ничего особенного в том, что обыватели города «разряжаются» подобным образом. Но во время рабочих маевок или забастовок полиция стремилась появиться на сцене как можно раньше, действовала решительно и не стеснялась применять даже и оружие.
Время такое приближалось, и Луганску предстояло занять в русском революционном движении заметное место. В канун 1905 года промышленные рабочие города были внушительной силой — их насчитывалось около 10 тысяч. Правда, далеко не все они были сознательными революционерами. Однако все чаще и чаще встречались на заводах Луганска люди, готовые не только участвовать в революционных выступлениях, но и вести за собой других. К числу таких людей относился Клим Ворошилов.
Завод Гартмана — огромное по тем временам предприятие. Цехи его поражали современников своей грандиозностью — сборочно-паровозный цех, к примеру, имел в длину 300 саженей, в ширину — 25 и венчался полукруглой стеклянной крышей. На непривычного человека завод, особенно по вечерам, производил впечатление фантастического чудовища: заводские печи, плавившие сталь и чугун, пронзали ночную тьму светом, слепящим глаза, двенадцатитонный паровой молот, ковавший паровозные бандажи, как бы дышал, тяжело, хрипло, протяжно, а вальцовые шестерни прокатных цехов скрежетали и гре мели.
Работал Клим Ворошилов хорошо. Вот свидетельство мастера гартмановского завода: «Поражала меня всегда в Ворошилове его дисциплинированность и исполнительность. Дисциплинирован он был изумительно. Если дел «касалось не политики, а производства, дисциплинирован ней его трудно было бы себе представить. Он был хоро шим, квалифицированным, знающим машинистом. Чугун ное литье — это ажурная работа, а он справлялся с ней превосходно. Но насколько он был исполнителен в цеху настолько неукротим в политике. Он сразу же встал в центре революционных сил завода…»
Высокого мнения о Ворошилове был не только ближайший начальник — мастер. Несколько позднее, в 1905 году, когда речь зашла о рабочем контроле над производством, директор завода К. К. Хржановский считавший тогда возможным и необходимым либеральничать, заигрывать с рабочими, позволил себе высказывание:
— Если бы все рабочие были такими, как Ворошилов я бы не возражал против рабочего контроля!
Заработок высококвалифицированного рабочего Ворошилова вскоре составлял 45–50 рублей в месяц. По тем временам это были весьма приличные деньги, но доставались они нелегко. И. Н. Нагих, подружившийся с Ворошиловым в это время, вспоминал: «С половины 1904 года мы жили с Ворошиловым на одной квартире в доме Крамаренко… Вот примерно как складывался наш с Ворошиловым день, когда мы жили с ним вместе: в пять с половиной часов вставали; с шести часов утра работали на заводе; завтракали на заводе во время работы; в двенадцать — в полпервого обедали дома, так как жили близко от завода; с полпервого до шести вечера работали на заводе, впрочем, иногда литье задерживало Ворошилова даже до одиннадцати часов ночи; придя домой и умывшись, сразу же отправлялись на заседание коллектива или на кружок, или на массовку. Отмечаю, политработу подпольную вели ежедневно, вернее, еженощно…»
Перед нами ситуация, не всякому понятная: молодой, старательный, умелый, дисциплинированный в стенах завода, к тому же хорошо зарабатывающий рабочий целиком поглощен подпольной деятельностью революционера, главную свою цель видит в разрушении существующего порядка, при котором он, казалось бы, теперь-то сможет преуспеть.
Партия большевиков потому и была так сильна, потому и достигла невиданного успеха, что в ее рядах было несравненно больше людей, в той или иной степени похожих на Ворошилова, больше, чем в любой другой партии, считавшей себя революционной. Здесь далеко не достаточно встречающееся и ныне объяснение: если, мол, человек родился в бедной крестьянской или рабочей семье, с малых лет работал, недоедал, терпел обиды — поэтому ему прямая дорога в революционеры. Не так все просто в истории, и мы знаем ярчайшие примеры того, как люди, происходившие из высших социальных слоев, становились убежденными и последовательными революционерами. В то же время далеко не редкими были случаи, когда выходцы из трудовой среды оставались послушными слугами существующего строя.
Когда мы пытаемся установить, что же толкнуло Ворошилова на революционный путь, то, конечно, не должны сбрасывать со счетов и его детские и юношеские переживания, обостренное чувство социальной несправедливости, так же как и сам характер Ворошилова, непреклонный, бунтарский. Но прежде всего следует помнить: среди вожаков и активистов революционных партий в России было немало квалифицированных, развитых, сознательных пролетариев, а в партии большевиков это стало незыблемой нормой. Именно этим и была сильна партия Ленина.
В двадцатом столетии свободолюбивые идеалы трудового народа России развил и понес дальше русский рабочий класс. Буржуазии не удалось, как это, к несчастью, случалось в разных странах и в разные времена, прельстить российский пролетариат перспективой получения добавочных гривенников. Пролетарии Петербурга и Москвы, Ростова и Екатеринослава, Баку и Луганска — все они не желали корыстно-унизительных компромиссов, они намеревались раз и навсегда сокрушить царство капитала.
Ленин и его партия в ожесточенной борьбе с врагами трудового народа сумели стать выразителями социальных интересов передового рабочего класса России, возглавили его, повели к победе. Вот почему дисциплинированный и хорошо оплачиваемый луганский рабочий Клим Ворошилов беззаветно и бесповоротно отдался опасной революционной работе, и как раз тогда, когда его материальное положение стало устойчиво обеспеченным.
Вероятно, современник преувеличивал, когда писал, что Ворошилов «сразу же встал в центре», но то, что он целиком был захвачен революционной деятельностью, в этом не может быть сомнения, в этом согласны все авторы воспоминаний. В Луганске, особенно на заводе Гартмана, почва для социал-демократической агитации была весьма благоприятной. Паровозостроительный завод приносил его владельцам огромные барыши. Только за изношенные машины и оборудование, перевезенные из Германии, Гартман получил чистоганом около 600 тысяч рублей и на эти и последующие доходы заново перестроил свой завод в Хемнице. В России Гартман и подобные ему иностранные предприниматели чувствовали себя благодетелями — как же, ведь они «способствовали промышленному развитию» России и взамен считали возможным присваивать сотни тысяч и миллионы рублей прибыли, полученной в результате эксплуатации российских рабочих. Интенсивность труда на заводе Гартмана была велика. Таково же, если не хуже, было положение и на других предприятиях Луганска. Постепенно рабочие осознавали необходимость борьбы. Помогали им прийти к этому выводу социал-демократы. И среди них Ворошилов.
В Луганске он впервые вступил в постоянное общение с социал-демократами. К тому времени они приобрели в городе определенную опору и влияние. Первый социал-демократический кружок в Луганске возник еще в 1900 году, и организаторами его были соратник В, И. Ленина по «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса» В. А. Шелгунов и его друг К. М. Норинский. Основа, заложенная ими, оказалась весьма прочной, и после отъезда организаторов кружок не только не распался, но и расширился, стал успешно вести пропаганду среди рабочих.
Успеху способствовало то, что луганские социал-демократы внимательно прислушивались к идеям ленинской «Искры». В ноябре 1902 года, еще до появления Воротаинова на заводе Гартмана, под воздействием «Искры» возникает Луганский комитет РСДРП. Луганск стали навещать екатеринославские социал-демократы, они доставили литературу, помогали деньгами. Удалось впервые в Донбассе наладить выпуск «Летучего листка».
Размах социал-демократической агитации не мог не встревожить власти. Трижды за первую половину 1903 года полиция провела аресты среди луганских социал-демократов, и большинство активистов движения оказались, по терминологии полицейских, «изъятыми». Это не могло окончательно сорвать работу социал-демократов, но положение их было сложным: сохранилось лишь два кружка, и в них всего лишь 25 человек. К тому же, по свидетельству Ворошилова, «организация в это время носила характер еще не определившийся, в смысле фракционности». Формально она входила в «Союз горнозаводских рабочих», где было сильно влияние «экономистов», и это сказывалось на работе. Представитель этого союза на II съезде РСДРП адвокат И. Мошинский (Львов) оказался в лагере меньшевиков и по возвращении со съезда повел неистовую борьбу против В. И. Ленина и решений съезда.
Вот в это время, в октябре 1903 года, Клим Ворошилов стал членом РСДРП. Надо напомнить, что вступление во всякую противоправительственную организацию было тогда очень опасным делом, а особенно в РСДРП. Это могло повлечь за собой арест, ссылку, а в некоторых случаях — и каторгу. Социал-демократы, спасаясь от слежки и возможных провокаций, строго конспирировались. Не существовало и не могло существовать ни списков участников организации, ни партийных билетов, ибо обнаружение их при аресте было бы несомненной и неопровержимой уликой. Вся работа, в том числе и прием новых членов, основана была на доверии к новому товарищу, и проверялся он ежедневно своим поведением, самим делом. В то же время среди ленинцев всегда царила строжайшая сознательная дисциплина, ею и была сильна партия, в значительной степени благодаря ей большевики в конечном счете одержали победу.
Заводской мастер ошибался — Клим Ворошилов был дисциплинированным и в политике. Охотно и искренне подчинившись партийной дисциплине, он вскоре стал требовать соблюдения ее от других и бороться за нее. Мы можем уверенно сказать, что уже в первые месяцы своего пребывания в РСДРП Ворошилов выступал, действовал как большевик, ленинец.
Разобраться во фракционных взаимоотношениях внутри партии молодым рабочим было не просто, но сама логика происходящего, логика борьбы, помогала им понять, что правильный путь указывают большевики. Ворошилова, склонного всегда (и тогда уже, и позднее) к решительным и энергичным действиям, влекло в ряды большевиков, так как ему претили нерешительность, расплывчатость, характерные для мелкобуржуазной тактики меньшевиков.
Ворошилов и его товарищи сумели сориентироваться в тонкостях фракционной борьбы и определить свою позицию, став на сторону большевиков. Луганский комитет одним из первых начал борьбу с меньшевизмом. 20 ноября 1903 года на партийной конференции в Луганске была отвергнута меньшевистская резолюция, а в начале следующего года тамошние социал-демократы порвали с меньшевистским комитетом Донецкого союза. Луганская организация РСДРП становится на революционный путь и к лету 1904 года, по свидетельству Ворошилова, «определяется как большевистская».
Заслуга самого Ворошилова в этом несомненна. Ужо с первых шагов он делается заметным среди товарищей-партийцев, а вскоре становится и одним из вожаков луганской большевистской организации. О характере и разнообразии его обязанностей в 1904–1905 годах можно судить по простому их перечислению. Он не только учится в кружке, но и сам обучает других. Он превосходный агитатор и пропагандист, он любит и умеет говорить с рабочими, а они его хорошо понимают и верят ему. На рабочих «массовках» Ворошилов — постоянный оратор. Он пишет, редактирует и распространяет листовки. Он же их печатает, сначала на гектографе, а затем участвует в организации подпольной типографии. Он привлекает в партию новых людей, и рекомендованные им кандидаты всегда заслуживают доверия. Наконец, с 1904 года он стал членом луганского социал-демократического комитета.
Вокруг него группируются рабочие-революционеры: И. И. Алексеев, Т. Л. Бондарев, В. Е. Евтушенко, Г. К. Иванов, К. А. Кариков, С. К. Крюков, И. Д. Литвинов, Д. П. Осипенко, А. Я. Пархоменко, П. И. Пузанов, А. А. и И. А. Рыжовы, И. И. Шмыров, Ф. Р. Якубовский. Кропотливая, черновая, но необходимая для революции работа Ворошилова и его товарищей приносила плоды: благодаря их усилиям к началу первой русской революции луганская социал-демократическая организация стала одной из самых боевых в стране.
Приближение революции ощущалось на протяжении всего 1904 года. Война на Дальнем Востоке принесла новые бедствия. Расширялось рабочее и крестьянское движение, возросла оппозиционность буржуазии и либеральных помещиков, усилились колебания правительства — все предсказывало назревание революционной бури.
События войны, особенно после того, как она приобрела неблагоприятный, а потом и трагический характер для русской армии и флота, очень волновали рабочих. Правда, они не всегда могли разобраться в сообщениях газет, да и сами эти газеты не так-то легко было раздобыть. Среди рабочих было много неграмотных, газеты они просили читать вслух, и это открывало новые возможности для социал-демократической пропаганды. Большевики Луганска воспользовались интересом рабочих к политике. На заводах и в степных балках поблизости от города одна за другой собирались «массовки», и очень часто звучал на них голос Ворошилова.
Началась революция, как известно, с событий 9 января 1905 года, о которых В. И. Ленин сказал, что «революционное воспитание пролетариата за один день шагнуло вперед так, как оно не могло бы шагнуть в месяцы и годы серой, будничной, забитой жизни»[2]. Забастовки и стачки прокатились по всей стране. В Луганске на предприятиях говорили повсюду об этих событиях: у станков и верстаков, у печей, наковален, за формовкой в литейных. Цифры убитых в народной молве все возрастали.
Луганские большевики готовили всеобщую забастовку в городе, причем намеревались превратить ее в политическую, в отличие от большинства рабочих выступлений, происходивших тогда в Донбассе. Это требовало тщательной подготовки. Решено было начать забастовку на крупнейшем предприятии города — гартмановском заводе, где большевики располагали наибольшим влиянием. Были выделены ответственные за остановку работы в цехах. Выяснилось, что более всего можно рассчитывать на рабочих паровозомеханического, сборочного и литейного цехов. Однако были сомнения в успехе: удастся ли поднять 4-тысячную массу рабочих, до того не участвовавших в подобных стачках, захотят ли рабочие дружно, все вместе, бросить работу? Приходилось считаться с действиями полиции: за поведением рабочих на заводе ревниво наблюдали 70 полицейских. Все же было решено выступить 16 февраля.
Накануне большим тиражом была напечатана листовка «К рабочим завода Гартмана». Утром рабочие нашли ее в своих ящиках. Призыв «Пора и нам присоединиться к общей борьбе», требования, перечисленные в листовке, взбудоражили всех. С утра на заводе царила необычная атмосфера: кучки рабочих читали и обсуждали листовку, смелость и решительность ее были многим внове. Все чего-то ждали, и, когда в неурочное время, около трех часов дня, над заводом поплыл тревожный гудок, у всех забилось сердце: «Началось». Вскоре послышались крики:
— Ура! Бросай работу! Собирайся на заводском дворе!
Это рабочие механического цеха, первыми оставив работу, звали поступить так и тех, кто колебался. Гасли печи, из топок кочегары выгребали огонь, заливали водой… Работа на заводе остановилась.
Со всех сторон на заводской двор стекались люди. Полиция растерялась, митингу никто не мешал, и вот над толпой поднимается коренастая, энергичная фигура молодого рабочего. Это Клим Ворошилов, впервые в жизни выступает он перед такой большой аудиторией. Но голос его не дрожит. В затихшую толпу падают слова о событиях Кровавого воскресенья, о солидарности трудящихся, о целях забастовки. Он старается говорить просто, ведь в толпе много рабочих, для которых это первый в жизни митинг, первая встреча с революционным словом. Заканчивает речь так:
— Если наседка имеет яйцо с зародышем, то при нормальных условиях из него обязательно должен вылупиться цыпленок. Зародыш революции налицо. Дело революции зреет, и никто не в состоянии помешать нашей победе. Надо готовиться…
Выслушана речь была одобрительно. Климу вторили другие ораторы, и вот уже густая толпа рабочих направилась в город, чтобы остановить и другие предприятия. Однако сделать это везде не удалось. Вот что говорилось в донесении местного жандармского начальства: «Часть забастовавших толпой, около 400 человек, отправилась по линии железной дороги к казенному патронному заводу с намерением остановить работы на нем. Шедшему навстречу пассажирскому поезду рабочие не очистили рельсов, так что последний должен был остановиться и пропустить толпу, которая разбила на паровозе стекла фонарей. Подойдя к патронному заводу, забастовавшие пробовали проникнуть в завод и прекратить работы, но безуспешно. В 6 часов вечера начальник патронного завода, ген. — майор Кабалевский сам прекратил работы во избежание беспорядков. Требования рабочими гартмановского завода еще не предъявлены…»
В то время когда жандармский офицер составлял свое донесение, участники стачечного комитета, и в их числе Ворошилов, как раз и обсуждали требования к администрации завода. Они спорили о том, что надо и что не надо включать. Осторожность следовало соблюдать, особенно в политических вопросах, чтобы не отпугнуть недостаточно подготовленных рабочих, а их на заводе Гартмана и на других предприятиях города было немало. Революция еще только начиналась…
Учитель гартмановской школы П. М. Седашов вспоминал, что в этот вечер Ворошилов прибежал к Рыжкову и с порога объявил:
— Мы сейчас составляем требования дирекции. Говорите, какие пункты нам надо внести относительно школы.
Рыжков, будущий трудовик и депутат Государственной думы, был настроен скептически и к самой забастовке, и к требованиям рабочих, он все еще считал своего ученика «юношей с будущим» и не видел, что это будущее уже пришло. Поэтому он ответил:
— Стоит ли, Клим? Вряд ли что выйдет…
— Обязательно выйдет, и эти требования администрация примет быстрее, чем остальные, ей их легче выполнить!
Вместе они сформулировали пункты о школе, и стачечный комитет внес их в текст. Решено было созвать митинг для утверждения требований.
Митинг состоялся на следующий день, 17 февраля. Председателя рабочие толком еще выбирать не умели, и, когда с трибуны спросили: «Кто будет читать требования?» — собравшиеся хором ответили: «Ворошилов!» Его уже знали на заводе.
Поднявшись на трибуну, он стал читать бумагу, объясняя каждое положение. За два часа все 29 пунктов были обсуждены и приняты. Затем митинг избрал для ведения переговоров 56 депутатов (по 2 человека от каждого цеха), и они отправились в дирекцию. Имеющиеся ныне в распоряжении историка источники единогласно свидетельствуют, что главную роль во время переговоров и в этот день, и в последующие играл Ворошилов, он становился руководителем гартмановских рабочих.
Долго совещались депутаты с директором Хржановским. Он соглашался пойти на уступки в отдельных вопросах, но не желал принять основные требования, в том числе и 8-часового рабочего дня. Неоднократно директор и Ворошилов обменивались колкими замечаниями. Резким было и завершение переговоров:
— Ваши условия чрезмерны, нам не о чем больше говорить, — устало произнес директор. — Предлагаю вернуться на рабочие места.
— Не выйдем до тех пор, — отвечал от имени всех Ворошилов, — пока вы не удовлетворите наши требования. Подождем до завтра, посмотрим…
Уверенное поведение рабочих объяснялось тем, что они знали, насколько убыточен для хозяев каждый час простоя, — в месяц тогда завод выпускал 20–22 паровоза, пятую часть производившихся в России; за них хозяева получали огромные барыши, а забастовка грозила крупными потерями, пришлось бы платить неустойку заказчику.
Кроме того, забастовщики надеялись, что их поддержат и товарищи на других заводах. Покуда депутаты вели переговоры, большое количество гартмановских рабочих отправились в город, там остановились патронный завод, железнодорожные мастерские и другие предприятия.
Забастовка в Луганске стала всеобщей. Это испугало городские власти. Полиция растерялась и была не в состоянии предпринять что-либо. В Луганск срочно вызвали роту солдат. Но применить оружие власти не решились, и 19 февраля Хржановский был уже гораздо более сговорчивым. 21 февраля решено было со следующего дня прекратить забастовку, так как администрация приняла основные требования. Наряду с сокращением рабочего дня паровозостроители добились значительного увеличения зарплаты и т. д.
Удалось Ворошилову и поколебать скептицизм Рыжкова: администрация обещала увеличить средства для школы, расширить ее, устроить библиотеку и обещания свои вскоре выполнила.
Успех первой стачки серьезно сказался на событиях, имевших место в Луганске в последующие два года. Он воодушевил не только пролетариев Луганска, но и самих социал-демократов. Поднялся интерес рабочих к политике, кружки стали расти, увеличилось их число. Вот только пропагандистов, которые могли растолковать рабочим хотя бы основы партийной политики, постоянно не хватало.
Круто изменилась судьба Ворошилова. Он и раньше отдавал все свое время социал-демократической пропаганде, а теперь у него буквально не было ни единой свободной минуты. «Володя», «Володька» (такова была подпольная кличка Ворошилова) становится признанным лидером и на заводе Гартмана, и во всем городе. Вскоре он возглавил Луганский комитет РСДРП.
Здесь ему сразу же пришлось столкнуться с делами внутрипартийными. Надо подчеркнуть, что в бескомпромиссной борьбе между революционным крылом РСДРП — большевиками — и оппортунистами луганская организация немедленно определила свою позицию. 10 мая, к примеру, 22 луганских агитатора и партийных организатора, обсудив положение в партии, выразили «свое полное согласие с принципами большинства II партийного съезда». Таким образом, луганская организация, в руководстве которой именно с того времени главенствующую роль стал играть Ворошилов, недвусмысленно демонстрировала свою большевистскую принадлежность и в повседневной работе следовала ленинским путем.
С наступлением весны луганские большевики усилили свою пропаганду. Одна за другой следовали «летучки» на предприятиях, «массовки» за городом. Нередко в конце смены большевистские агитаторы появлялись в дверях цехов и звали на митинг уходивших рабочих и пришедших на смену. Несколько человек поднимали оратора на руки, он кратко и деловито рассказывал рабочим о том или ином событии политической жизни страны. Пока заводская полиция собиралась с силами, речь заканчивалась, и агитатор, оберегаемый группой рабочих, исчезал.
Еще более своеобразными стали «массовки» за пределами города. В распоряжении рабочих не было ни клубов, ни иных помещений, и потому для своих собраний они уходили в степь. Находили глубокую балку, заросшую густым и колючим кустарником. Здесь, либо вечером, либо в воскресенье, собирались заранее подобранные люди. На подходах к месту сбора устанавливались дозоры, со временем для них стали выделять вооруженных рабочих-дружинников. Это обеспечивало, как правило, относительно спокойное проведение «массовки».
Обыкновенно на «массовках» выступали профессиональные революционеры, приезжавшие в Луганск, или местные руководители, но особенно часто — Ворошилов. Вскоре он стал любимым оратором луганских рабочих, настолько просто, ясно и в то же времяполно и ярко говорил он обо всем, что интересовало рабочих.
Выступал он и на «массовке», приуроченной ко дню 1 Мая. В этот день предполагали организовать всеобщую стачку рабочих города, но сделать это не удалось — власти были начеку. Полицию подняли на ноги, вызвали войска. Тогда решено было отпраздновать 1 Мая за городом, в балке за Ольховым мостом.
Весна в том году была ранней, поля уже начали зеленеть первой травой, и за городом гуляли горожане. Поэтому группки рабочих, пробиравшихся к условленному месту, не возбудили подозрений. К тому же организаторы маевки позаботились о дозорах. Собралось более сотни человек. Выступал Ворошилов. Он говорил о международном значении 1 Мая и призывал до конца бороться за победу рабочих. Были и другие ораторы.
Расходиться стали группами. Но около полусотни рабочих во главе с Ворошиловым направились к вокзалу, находившемуся поблизости. Здесь они построились в колонну и, нацепив на палки вместо знамен красные косынки девушек, с пением «Варшавянки» прошли по перрону — и как раз в момент прихода поезда. Прежде чем вокзальная полиция собралась с силами, демонстрантов уже и след простыл. Так Ворошилов и его товарищи отпраздновали 1 Мая.
Тем временем революционные события в стране нарастали. III съезд РСДРП, состоявшийся в апреле 1905 года в Лондоне, рассмотрел коренные вопросы революции и очередные задачи пролетариата.
Весной и летом 1905 года по всей России прокатилась волна стачек и забастовок, они захватывали все больший круг рабочих. Не ослабевало революционное движение и в Луганске. Оно приобретало все более организованные формы, и этому немало способствовало наличие Депутатского собрания рабочих завода Гартмана. После успешной февральской забастовки избранные тогда депутаты продолжали собираться. Руководил ими исполком, в который, кроме Ворошилова, входили Д. А. Волошинов, Д. М. Губский, Д. Н. Гуров, И. Н. Нагих.
Главную свою задачу рабочие депутаты видели в том, чтобы добиться выполнения условий февральского соглашения. Но это-то как раз и не входило в намерения фабрикантов. Они всячески изворачивались, и Ворошилову все время приходилось вести споры с правлением, по временам очень резкие. В начале июля дирекция категорически отказалась убрать с завода специальных шпиков, следивших за рабочими. Тогда 8 июля большевики призвали гартмановцев к забастовке. Увы, на этот раз они не рассчитали свои силы…
Администрация предвидела возможность забастовки и заранее к ней подготовилась. Как только в третьем часу дня прозвучал тревожный гудок и рабочие стали сходиться на заводской двор для митинга, дирекция подняла на ноги всех полицейских. Ворошилов, взобравшись на телегу, рассказал собравшимся о переговорах с администрацией и требованиях, которые надо выставить. Внимательно слушал эту речь и директор, вышедший на балкон главной конторы. Когда Ворошилов закончил, Хржановский попросил слова и стал уговаривать рабочих не начинать забастовку.
— Не слушайте смутьянов вроде Ворошилова, они вас до добра не доведут…
Но тут его прервал сам Ворошилов.
— Долой кровопийц! Долой шпионов! — поддержала толпа митинговавших своего «Володьку». И в этот момент появились полицейские.
Завод Гартмана расположен в излучине реки Лугани, и полицейская цепь рассыпалась так, что свободным оставался путь только к реке. По приказу пристава полицейские открыли огонь, правда в воздух, и немедленно среди толпы, в которой было немало женщин и подростков, началасъ паника. Кое-кто из молодых рабочих схватился за «оружие пролетариата» — кирпичи, в изобилии валявшиеся на дворе. Несколько полицейских были ранены, и они еще более остервенились. Огонь усилился.
Паника нарастала, большинство собравшихся бросились к Лугани, намереваясь переплыть ее. Почти всем это удалось, но Ворошилов, который не хотел бежать и пытался как-то организовать отступление, попал в руки полиции. «Когда я добежал до реки, — вспоминал он четверть века спустя, — мне стало совестно и за рабочих, и за себя, и я остановился на месте. Тогда разъяренные полицейские, стрелявшие в упор, но, ft счастью, не задевшие ни одного раза, подскочили ко мне со взведенными курками револьверов и потребовали следовать за ними. Я повиновался. Но подскочила еще группа полицейских, и меня начали бить смертным боем».
Очнулся он в заводском полицейском участке. Избиение возобновилось, били всем, что попадалось под руку…
Озлобление полицейских понятно — в их власти оказался известный заводской «смутьян», «заводила», да к тому же опасный государственный преступник — как тут не дать волю рукам! Но, с другой стороны, полицейские очень нервничали — приходилось считаться с возможностью того, что рабочие попытаются отбить своего вожака и любимца.
В такой напряженной обстановке полиция сочла за благо отправить арестованных в более надежное место. Их связали самым жестоким образом: сначала правую руку Ворошилова привязали накрепко к левой руке его товарища, затем обоих оплели веревками и, держа веревочные концы, выволокли во двор.
Здесь их ожидала толпа полицейских и конных казаков. Напутственное слово пристава к охране было кратким:
— Господа! Есть основания ожидать, что сообщники этих мерзавцев, опасных преступников, попытаются их освободить. Помните, что этого нельзя допустить!..
После этого предупреждения процессия отправилась в путь. Оказалось, что маршрут был заранее определен: полицейские останавливались у некоторых домов, врывались туда и выволакивали людей, присоединяя их к Ворошилову.
Шествие продолжалось до рассвета, когда арестованных, еле живых от побоев и усталости, доставили в полицейское управление на Патронной улице. Здесь Ворошилова еще раз избили, да так, что он очнулся только после полудня. Очнулся в карцере…
Началось знакомство его с российскими тюрьмами.
Неудача забастовки тяжело отразилась на революционной работе в Луганске: кроме Ворошилова, арестовали и других руководителей луганских большевиков, около двухсот гартмановцев были высланы из города. Полиция усилила слежку, беспрерывно производила аресты.
Июльские события многому научили Ворошилова и его товарищей. Уж такова природа революционеров-большевиков: и из поражения они умели извлекать уроки. Ведь революция еще только набирала разгон. Все лето и осень 1905 года по стране бушевали стачки и забастовки, в деревнях множились выступления крестьян.
Продолжали борьбу и рабочие Луганска…
Все эти горячие месяцы Ворошилову пришлось провести на казенных харчах, в тюрьме. Его больше не били, но положение оставалось очень серьезным: его и других луганских большевиков обвиняли в том, что они оказали вооруженное сопротивление полиции и при этом ранили нескольких полицейских. За такое дело можно вполне было рассчитывать на немалый срок каторги.
Естественно, что, находясь в тюрьме, Ворошилов стремился знать: как там, на воле, обстоят дела. Некоторое время связаться с товарищами не удавалось, пока на помощь не пришла Анна Лукинична Гущина. Эта пожилая женщина, и ранее сотрудничавшая с революционерами (она укрывала их, помогала печатать листовки), выдала себя за мать Ворошилова. Сумев убедить в этом жандармов, Гущина стала носить Климу передачи и весточки от товарищей, поддерживать его словом утешения.
Впрочем, он не унывал и в тюрьме, по-прежнему шутил и смеялся, хотя и сознавал серьезность своего положения. Однажды один из посетителей поинтересовался на свидании:
— Чем ты там занимаешься, что делаешь?
— Ловлю клопов, тьма их тут тьмущая, — смеялся Ворошилов, — сажаю в коробочку — пусть плодятся.
На самом же деле и в тюрьме он не терял времени — читал все, что можно было достать, заучивал наизусть стихи Пушкина, Лермонтова, Кольцова, Никитина. Так как тюрьма была переполнена — в одиночных камерах содержалось по 4–5 человек, — то в обществе недостатка не было. Заключенные беседовали, спорили и, естественно, с нетерпением гадали: что же будет дальше?
Тем временем в Луганске, как и во всей стране, происходили невиданные дотоле события. На «массовки» за городом собирались теперь сотни рабочих, а с начала октября и тысячи.
Всероссийская политическая стачка заставила русское правительство выступить 17 октября 1905 года с манифестом. Подданным Российской империи обещались «незыблемые основы гражданской свободы, на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». Но правительство только маневрировало, оно хотело выиграть время.
Весть о манифесте достигла Луганска 18 октября, и тотчас же на его улицах возникли тысячные демонстрации. Различные ораторы растолковывали слушателям свое понимание происходившего. Почти все утверждали, что одержана окончательная победа, и только большевики предупреждали: не следует успокаиваться, надо продолжать борьбу.
Вечером 18 октября у завода Гартмана состоялся митинг. Речи и на этом митинге были горячими. Выступавший последним представитель луганских большевиков призвал всех идти к городской тюрьме и освободить политических заключенных. Двухтысячная толпа дружно двинулась в город.
Можно представить радость заключенных, когда у стен тюрьмы раздались возгласы:
— Да здравствует свобода! Свободу заключенным!
Большинство политических заключенных пришлось тут же выпустить, но Ворошилов остался в тюрьме: торжественные заверения манифеста были, как видно, писаны не про него…
Сидеть в тюрьме в такое время особенно тягостно, но делать нечего — приходилось ждать. Утешением было лишь то, что товарищи о нем не забывали и популярность его среди луганских рабочих не убавилась. Один из очевидцев рассказывал: «Организация наша состояла почти исключительно из рабочих, к ней примыкали лишь отдельные интеллигенты, преимущественно учащиеся. Возглавляли организацию также рабочие (конечно, от станка — другого положения тогда быть не могло)… Но особенной популярностью и даже любовью среди луганских товарищей, особенно гартмановцев, уже тогда пользовался тов. Ворошилов. Когда я приехал в Луганск, тов. Ворошилов сидел в луганской тюрьме… Уже с первых дней имя его не переставало фигурировать в рассказах товарищей, и произносилось оно, повторяю, очень любовно. Такое же отношение было к тов. Ворошилову и со стороны беспартийных рабочих…»
Между тем революция в стране ширилась. 19 и 20 октября в Луганске состоялись бурные демонстрации, митинги. Городские власти растерялись, полиция была бессильна. Активность луганских рабочих росла, все большее место в городских делах приобретало Депутатское собрание. Там главенствовали большевики, и все чаще раздавались требования об освобождении Ворошилова.
Свободу ему принес декабрь 1905 года. К тому времени чуть ли не ежедневно в Народной аудитории происходили собрания, и одним из самых частых тезисов ораторов было: освободить политических заключенных. 14 декабря в Народной аудитории обсуждался вопрос о деятельности городской думы и необходимости сбора денег среди буржуазии на вооружение рабочих — все время ощущалась нехватка оружия. Из зала раздались голоса:
— Освободить Ворошилова! Долго ли ждать еще!
— Мы его сами освободим!
Сказано — сделано. Тысячная толпа двинулась к тюрь» ме. Приникший к окну Ворошилов видел все это… Прибыли исправник и другие полицейские чины. Положение их было еще серьезнее — железные дороги Донбасса находились в руках бастующих рабочих, в Ясиноватой, Авдеевке, Горловке рабочие дружины вели бои. Можно было с часу на час ожидать восстания и в Луганске, а сил для его подавления не было. Поэтому Ворошилов, Т. Л. Бондарев, В. Т. Абросимов-Архипкин и другие были освобождены под залог. С триумфом их ведут на митинг. Едва собравшиеся увидели Ворошилова, как из зала раздались возгласы:
— Клима председателем! Пусть выступит Володя! Ворошилов смущен: только что из тюрьмы — и сразу на митинг, выступать перед тысячами людей, да еще председательствовать!
— Увольте, товарищи! Из камеры я только… Трудно мне будет, уж больно много народу…
Но выступить все же пришлось. И вот Клим Ворошилов призывает товарищей действовать — вооружиться и свергнуть власть царя.
В декабре 1909 года революция достигла высшей своей фазы, приняла в ряде мест характер вооруженного восстания. Чтобы успешно сражаться с войсками, надо было вооружить рабочих, ибо только с оружием в руках можно было свергнуть правительство — так учил Ленин. Он призывал собирать имевшийся уже опыт, «готовить упорно и терпеливо новые боевые силы, обучать и закалять их на ряде партизанских боевых выступлений»[3]. В Луганске создание и вооружение рабочих дружин началось еще в середине 1905 года. Многие купцы были вынуждены безропотно выполнить решение собрания рабочих и внесли деньги на вооружение рабочих дружин, но кое с кем пришлось повозиться. Наиболее строптивые имели неприятные беседы с Ворошиловым…
Немало денег дали сами рабочие, в целом составилась сумма в 10 тысяч рублей, и можно было бы закупить порядочную партию оружия. Но найти его и доставить в Луганск оказалось непросто. В январе 1906 года Ворошилов съездил в Ростов-на-Дону и привез оттуда 20 револьверов. В Луганске при его участии создали лабораторию для производства бомб, и вскоре луганские большевики снабжали ими другие организации.
По выходе из тюрьмы Ворошилов возглавил Депутатское собрание. Только с его энергией можно было справиться с новыми многочисленными обязанностями. Один за другим следуют митинги и демонстрации, рабочие берут под свой контроль действия администрации. Депутатское собрание все более превращалось в орган революционной власти.
С начала 1906 года, расправившись с восстаниями и забастовками в других местах страны, власти перешли в наступление и в Луганске. В ночь на 22 января была разгромлена типография большевиков, последовали облавы, аресты. Луганская организация лишилась многих своих руководителей. Основная тяжесть борьбы падала теперь на Ворошилова. Год революционной борьбы, истекший с января 1905 года, не прошел для него даром: теперь он был опытным, закаленным народным вожаком.
Работать было трудно еще и потому, что внутрипартийная борьба в РСДРП, продолжавшаяся на протяжении всего предшествующего года революции, еще более обострилась. Революционная обстановка требовала объединения сил, и большевики во главе с В. И. Лениным выступали за ликвидацию раскола в РСДРП, находя в то же время необходимым продолжение идейной борьбы с меньшевиками. В этой борьбе луганская организация неизменно оставалась верной ленинскому курсу. Так, к примеру, было во время избирательной кампании в I Государственную думу. Строго следуя тактике большевиков, Ворошилов и его товарищи добились того, что луганские рабочие бойкотировали выборы в Думу.
Для Ворошилова призывать к бойкоту Думы было тем сложнее, что депутатом в нее от города Луганска местная интеллигенция выдвинула не кого иного, как Рыжкова. Вчерашний учитель и его любимый ученик волею законов классовой борьбы оказались в разных лагерях: субъективно честный, добрый и правдивый Рыжков стал товарищем секретаря Думы, предполагал там отстаивать «законное решение» социальных проблем, мучивших страну, а его ученик Клим Ворошилов вооружал рабочих, чтобы ликвидировать самую основу этих социальных неустройств. Разумеется, это не могло не сказаться на личных отношениях Ворошилова и Рыжкова. Полного разрыва, однако, тогда еще не произошло.
Спорить в ту пору о путях революции Ворошилову больше приходилось не с интеллигентами-либералами, а с меньшевиками, состоявшими формально в рамках одной и той же партии — РСДРП. Особенно яростными стали эти споры весной 1906 года, непосредственно перед IV съездом партии. Ворошилов неизменно отстаивал большевистскую точку зрения. Он выступал перед рабочими с докладом о предстоящем съезде, о его повестке дня, о сути разногласий, разделявших большевиков и меньшевиков. Несмотря на то, что меньшевики выставили против Ворошилова необычайно красноречивого оратора, подавляющее большинство рабочих высказались за большевистскую резолюцию. Вскоре Ворошилов был избран делегатом на съезд — он вошел в историю КПСС под названием Объединительного.
Можно легко понять его волнение, когда он отправился в Петербург. Приходилось ему быть и в Харькове, и в Ростове, и в Екатеринославе, но все же он оставался провинциалом, а тут столица — Петербург! Облако дыма, стоявшее над городом, когда поезд приближался к нему, багрово-красное пламя мартеновских печей, мелькавшее за окнами, — это не могло удивить Клима Ворошилова, к этому он привык у себя в Донбассе. Но вот улицы города, заполненные столичной толпой, невиданное дотоле движение, роскошные экипажи и, главное, автомобили, редкость для того времени, — это все не могло не поразить 25-летнего луганского рабочего.
Но смущало его прежде всего другое: как найти в этом чужом городе своих? Волнение усиливалось от необходимости соблюдать крайнюю осторожность: полученная Ворошиловым явка ЦК, где его должны были зарегистрировать и проинструктировать, была конспиративной. И еще одно обстоятельство волновало Ворошилова: мысль о возможной встрече с Лениным.
На явке ЦК Ворошилова встретил дежурный — ярый меньшевик Загорский (В. Н. Крохмаль). Узнав, что Ворошилов (Володин — так он значился в протоколах съезда для конспирации) из Луганска, Загорский первым же делом спросил:
— Разумеется, б…б…большевик? — Он сильно заикался.
— Да, — отвечал Ворошилов.
— В…в… этом случае… в… вам следует идти к большевикам.
Это Ворошилов знал и сам, его интересовало другое.
— Скажите, а Ленина случайно нет здесь?
Невинный этот вопрос привел меньшевика в совершеннейшее исступление, и он набросился на Ворошилова с ругательствами. Не споря, тот поторопился уйти. Но мысли своей увидеть Ленина немедленно, в этот же день, он не оставил и настойчиво добивался и у В. Д. Бонч-Бруевича в большевистском издательстве «Вперед», и у Н. К. Крупской в Технологическом институте, когда же он сможет встретиться с Лениным, хотя бы увидеть его.
Об этом он думал, выйдя вновь на улицы города. Был весенний день, один из тех дней в конце марта — начале апреля, когда в обыкновенно пасмурном городе на Неве необычайно светло и радостно сияет солнце. Впоследствии Клим Ворошилов не один год проживет в Петербурге, привыкнет к нему и полюбит этот город, прекрасный и в дождь и в вёдро. Но в этот день, в день первого знакомства с «Северной Пальмирой», ярко запечатлелся в его памяти момент, когда он вышел на набережную, увидел покрытую ноздреватым, посеревшим льдом Неву, за нею на фоне ярко-синего мартовского неба серую глыбу Петропавловской крепости, венчающий ее шпиль и почувствовал холодящий лицо ветер с реки.
Ворошилов помнил: ему надо, необходимо увидеть Ленина… Возможность такая представилась на следующий же день.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.