Михаил Ульянов «КАК НА ОТДЫХЕ, НО ПРОФЕССИОНАЛ»
Михаил Ульянов
«КАК НА ОТДЫХЕ, НО ПРОФЕССИОНАЛ»
Зиновий Гердт был человеком удивительного, я бы сказал ренессансного, ощущения жизни.
Он очень смачно жил. Любил вечеринки, любил выпить рюмку водки, очень любил анекдоты и, кажется, не бросал курить до последнего дня… Его хохот раздавался везде, где он ни появлялся. С ним невозможно было не то что заскучать, а даже подумать о том, чтобы заскучать. Он очень любил общаться и вообще не мог жить без людей. Он был открыт для всех. Недаром он придумал свой «Чай-клуб». Он меня приглашал раза три, но я всё увертывался под разными предлогами…
Мне, честно сказать, эти ток-шоу ничем неинтересны и по сей день. Ведь не так выразишься, чуть что наврешь или просто твою фразу вырежут из контекста — так потом на экране это вылезет в десятикратном размере! И сам будешь плеваться, глядя в телевизор. Терпеть не могу всей этой патоки…
Телевидение — жуткая скотина. Оно тебя всего выворачивает наружу, и если ты дурак, то, как ни наклеивай на себя глубокомысленную личину, всё равно видно, что ты дурак. Трусишь ответить на какой-нибудь вопрос или просто не хочется отвечать, — и начинаешь крутиться и выворачиваться… Телевидение увеличивает достоинства, но недостатки оно укрупняет в сотни раз.
Зяма не боялся всего этого, потому что был свободным и раскованным человеком. Он не был запрограммирован, а жил по велению души. Если ему захотелось поехать куда-то, он садился в машину и ехал туда, несмотря ни на что, ни на погоду, ни на здоровье, и с удовольствием проводил время именно так, как ему хотелось.
Есть люди, которые меняются в зависимости от того, какого калибра перед ними человек. Если это большой начальник — одна тональность, если это более удачливый коллега — другая, если это уборщица — третья… Гердт был естествен со всеми, поскольку никогда не делил людей на касты и сословия.
Из состояния равновесия его могли вывести, как мне кажется, только дураки. Особенно он ненавидел дураков номенклатурных. Ведь у нас, к сожалению, как… «Если ты сидишь в кресле — я дурак, я сижу в кресле — ты дурак». Это даже стало какой-то притчей, сложившейся уже за многие годы. Эта субординация царила везде и во всем, но Зиновия Ефимовича она ничуть не смущала. Он жил рядом с ней, но — не участвуя в ней, стараясь не тратить на всю эту глупую фальшь жизни своего здоровья и настроения. Ведь если ты начнешь объяснять дураку, что он дурак, — сам мгновенно сделаешься дураком.
Зяма был человеком умным, веселым и очень доброжелательным. Он любил людей, понимая, что «все мы одним миром мазаны»… И как истинный интеллигент он допускал иную точку зрения. Никогда не пытался доказывать свою точку зрения, свою правоту. И вообще он не пытался никому ничего доказывать. «Вы не согласны?.. Ну что же… Пойдем дальше. Чего же мы здесь будем тратить нервы и время?.. Зачем?»
Еще один из признаков талантливого человека — это его способность радоваться чужому успеху. За других Зяма радовался как ребенок. Я даже думаю, что за себя так не радуются, как радовался Гердт чьей-то удаче, чьему-то успеху… Он сам умел дарить людям радость и умел искренно присоединиться к радости другого человека.
В нем был какой-то буквально пионерский задор.
Вот у меня растет внучка, прыгает, как коза, может целый день скакать… Я ей иной раз говорю: «Лизка, ну что ты прыгаешь…» Я-то уже, естественно, так прыгать не могу, а в тринадцать лет можно прыгать целый день сначала на одной ножке, потом на другой… Так вот Зяма до последнего дня сохранил детскость и чистоту.
Как-то на гастролях театра Образцова, где Зяма тогда еще работал (а ведь в каждой стране они работали на её языке!), его однажды спросили: «А у вас большая квартира?..» А они с женою в это время снимали комнату в семикомнатной коммуналке, и он ответил: «У меня?.. У меня квартира из семи комнат». Он мне рассказывал эту историю хохоча: «Ну, я же не соврал?..»
Есть люди, с которыми тяжко жить. С ними как в окопе — ты безоружный, а он с ножом… И ты не знаешь, чего от него ждать, что ему взбредет в голову, от чего он завопит и когда на тебя набросится, в какой момент… Это невыносимо тяжело — жить с таким человеком. Словно по минному полю идёшь… В какой момент рванёт?.. Зиновий относился к тому, к сожалению, редкому типу людей, с которыми поразительно свободно и легко. Ты точно знал, что даже если ты случайно ляпнешь что-нибудь не то или сморозишь глупость, то он либо «не заметит» этого, либо всё обратит в шутку, но никогда не начнет выяснять отношения, не обратит потом твою глупость против тебя… Никогда. С Зямой было… как на отдыхе.
Все актеры, независимо от того, знамениты они или нет, вынуждены болтаться по миру и зарабатывать деньги. И вот я как-то приехал в Талдыкурган, то есть туда, где дальше ничего нет…
Смотрю — на улице под солнцепеком за столом сидит Зяма. «О-о-о! Какая встреча!..» Сидит со своей ногой, такой же наглаженный, такой же веселый и неунывающий, как и дома в Москве, пьет себе чай где-то у черта на куличках…
Он был настоящим эпикурейцем, любящим жизнь во всех ее проявлениях. Он был интеллигентным, достойным и очень обаятельным. Твой взгляд сам тянулся к нему… Он просто не мог сидеть в каком-то хмуром состоянии и ковыряться в нем. Мол, не подходи и не тревожь меня — я думаю о себе, о театре и о смысле бытия… Как это очень любят некоторые актеры — напустить на себя такого байроновского флеру… Зяма всегда был заряжен на общение и на тусовки, в хорошем смысле этого слова. Но не на те тусовки, которые транслируют по ТВ, где на глазах у полуголодного народа знаменитости непременно вперемежку с политиками поедают омары и салаты из авокадо… Зяма был там, где за столом сидели и выпивали водочку под селедку и бутерброды его друзья, люди, близкие ему по духу. Он задерживался только там и с теми, с кем ему было интересно.
Как-то раз ехали мы с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским на концерт в Ленинград. Ехали вдвоем в СВ, наговорились, улеглись спать, погасили свет… Лежим. Тишина… Слышу: «Миш…» — «Ау?..» — «А что, вот так мы и будем всю жизнь… в поездках, концертах?..» — «Да, Кеш, так и будем… А что нам еще делать?» Это я к слову о том, что в нашей профессии веселиться-то особенно и некогда, и не над чем… Но тем не менее Зяма Гердт умел жить радостно и умел делиться этой своей радостью.
Он был первоклассным мастером. Профессионалом. Актер, не будучи таковым, никогда не сможет так потрясающе понимать и читать поэзию и литературу и при этом быть таким же земным человеком, как самый невзыскательный зритель. Он обладал таким чувством иронии, которая, если бы свалилась на актера менее талантливого, пусть даже и обвешанного званиями, то просто пришибла бы его, сделала из него циника и пижона. Зяма был недосягаем в вершинах юмора и иронии и доступен всем одновременно. Он был скоморохом, лицедеем высшего класса. Поэтому играл и Паниковского, и Мефистофеля, а между этими полюсами лежит такая пропасть, такой длинный путь…
Когда я читал книгу «Золотой теленок», я именно таким и представлял себе Паниковского. Именно с такой ногой, с таким баритоном бывшего барина… Именно такой конфликт Паниковского с миром мне и представился между строк… И когда ты видишь настолько снайперское попадание актера в роль, то радуешься еще больше!.. Радуешься и за него, и за себя, и за Ильфа и Петрова, за это негласное «единение», за родство представлений…
Вообще искусство театра требует от человека, решившего посвятить себя этой профессии, высочайшего мастерства и индивидуальности. Вот тогда происходит чудо… Индивидуальность необходима для того, чтобы интересно раскрыть и исполнить образ, а мастерство необходимо для того, чтобы это произошло точно, как прицельный выстрел охотника. Случайные попадания бывают удачными, но они всё равно имеют участь проходных и не слишком долго задерживаются в памяти зрителя.
Гердта как профессионала будут помнить всегда.