Глава 15 ПРОФЕССИОНАЛ

Глава 15

ПРОФЕССИОНАЛ

«У нас нет оснований для возбуждения судебного дела против Орлова» — к такому выводу пришел в декабре 1955 года начальник Следственного отдела КГБ. Как показывает докладная записка на четырех страницах, поясняющая это заключение, пересмотр дела был предпринят в спешном порядке, когда Центр получил информацию из неуказанного источника о том, что их бывший генерал в конце сентября дал свидетельские показания на закрытом заседании сенатского подкомитета США. Расследование было предпринято Следственным отделом во исполнение запроса от 1 ноября, полученного от заместителя начальника 1-го Главного управления[821].

Потребовалось более месяца, чтобы завершить проверку и анализ соответствующих архивных документов, а затем 6 декабря Михаил Маляров возвратил досье, приложив свое заключение, что «Следственный отдел КГБ не считает целесообразным возбуждать судебное преследование против А. М. Орлова». Следственному отделу не удалось обнаружить никаких доказательств «преступной деятельности» Орлова после его бегства из Испании семнадцать лет тому назад. Бывший генерал не подчинился приказаниям, он оставил свой пост, но за семнадцать лет Центр не получил никаких сведений о том, что хотя бы один из шестидесяти агентов и хотя бы одна из операций, о которых ему было известно в 1938 году, были выданы. Смысл слова «целесообразно» дает основания предполагать, что КГБ сознавал, какой ущерб мог причинить Орлов, если бы раскрыл имена некоторых из тех агентов, которые пока не были разоблачены западными контрразведками. К их числу относились Филби и Блант, которые оставались неразоблаченными, пока Филби не бежал в Москву в 1963 году.

Архивные документы КГБ показывают также, что дело против Орлова было, наконец, отложено не кем иным, как А. М. Коротковым, который к тому времени стал заместителем начальника 1-го Главного управления. Бывший протеже Орлова и его коллега по секретным операциям НКВД во Франции 21 год тому назад, Короткое, возможно, испытывал личное удовлетворение. Но он был достаточно опытным разведчиком, чтобы не позволить личным соображениям повлиять на свое профессиональное суждение, когда отдавал приказ о прекращении расследования по делу о лояльности бывшего наставника.

Анализ, проведенный в КГБ, имел целью найти любое доказательство того, что Орлов, возможно, выдал какую-либо советскую операцию или кого-либо из тайных агентов за 17 лет, истекших со времени его побега из Испании. Однако такого доказательства не было найдено. Непрерывный поток информации от Филби, Маклейна, Бёрджесса и других кембриджских и оксфордских агентов был самым ясным доказательством того, что Орлов сдержал свое слово. Но приходилось также учитывать, что Орлов мог способствовать разоблачению некоторых менее важных агентов, пытаясь завоевать доверие американской службы контрразведки. Хотя КГБ не удалось обнаружить никаких доказательств этого в своих документах, они не могли иметь стопроцентной уверенности в том, что тут не ведется какая-то хитрая игра, когда Орлов предстал в сентябре того года перед сенатским подкомитетом и показал, что, как только он «вышел из укрытия», он назвал ФБР «ряд шпионов»[822].

Кроме Зборовского, никаких имен агентов, которых, по его утверждению, он «выдал», не было обнаружено в самым тщательным образом подвергнутых цензуре документах ФБР. Можно сделать вывод, что, если бы Орлов действительно выдал оперативных советских агентов в мае 1953 года, даже если бы ФБР повело обычную игру в кошки-мышки, КГБ обнаружил бы, кого именно он предал. Возможно, КГБ и пришлось прождать до 1962 года, чтобы, прочитав показания Орлова сенату, увидеть, какую роль сыграл он в деле Зборовского. Однако к 1957 году наверняка было ясно, что в его разоблачении Орлов сыграл не центральную, а лишь эпизодическую роль. К 1945 году Зборовский уже «исчерпал себя», и Орлов просто преувеличил его значимость для того, чтобы придать большую ценность тому вкладу, который он якобы внес, разоблачив его. Если только не был пущен в ход какой-то хитроумный заговор, их собственные архивные документы подтверждали, что Орлов не раскрыл всего, что знал об операциях Зборовского[823].

23 апреля 1956 г. имя Орлова снова появилось в газетах, когда в журнале «Лайф» была опубликована его статья «Сенсационная тайна проклятия Сталина» («The Sensational Secret Behind the Damnation of Stalin»). И в этом случае он с точностью выбрал нужный момент. Менее чем за месяц до этого Хрущев выступил с резкой критикой бывшего советского диктатора на XX съезде КПСС. Его ставшая известной речь, озаглавленная «Культ личности и его последствия», затрагивала некоторые преступные действия, о которых Орлов сам упоминал в своей первой книге, задолго до разоблачения сталинского мифа новым советским руководителем.

Подстегиваемый сенсационными разоблачениями Хрущева, Орлов вскоре вновь появился в печати, чтобы объявить, что пришло время раскрыть такую темную тайну о бывшем советском вожде, которую даже Хрущев не разоблачил. Она заключалась в том, что Сталин был осведомителем Охранного отделения и перед революцией выдавал своих товарищей-большевиков. В другой статье, напечатанной в журнале «Лайф», Орлов утверждал, что он узнал о сенсационных доказательствах, подтверждающих это, от Зиновия Кацнёльсона. Он рассказывал, что его кузен специально приехал в Париж, чтобы рассказать ему об этом в феврале 1937 года, когда Орлов лежал в гипсе в клинике после автокатастрофы. В то время Кацнёльсон был не только заместителем начальника НКВД Украины, но и влиятельным членом ЦК Коммунистической партии[824]. «Я содрогался от ужаса на своей больничной койке, — писал Орлов, — когда слушал историю, которую Зиновий осмелился рассказать мне лишь потому, что между нами всю жизнь существовали взаимное доверие и привязанность».

Однако следователи КГБ в 1955 году, по-видимому, были больше заинтересованы не этими обвинениями в адрес Сталина, а поиском какого-нибудь доказательства того, что Орлов, возможна, выдал советские операции или тайных агентов. Они пришли к выводу, что помощь Орлова была минимальной и ограничивалась главным образом подтверждением личностей уже выявленных ФБР советских агентов.

Орлов не вызвал подозрений у КГБ и в 1957 году в деле советского «нелегала», который, несмотря на наличие у него паспортов США на имя Мартина Коллинса и Эмиля Роберта Голфуса, назвался Рудольфом Ивановичем Абелем. Микропленки с сообщениями, найденные ФБР среди его вещей, свидетельствовали о том, что он был важным сотрудником КГБ и являлся одним из звеньев, связывающих Москву с агентурной сетью, занимающейся атомным шпионажем. В аресте Абеля в нью-йоркском отеле «Лэнтэм» 21 июня был повинен его помощник. Это был недовольный советский «нелегальный» агент с финской «легендой», злоупотреблявший спиртным, которого звали Рейно Хайханен. Он явился в посольство США в Париже, чтобы донести на своего начальника, которого знал только как «полковника Марка»[825]. В течение двух месяцев его содержали как подлежащего депортации в центре предварительного заключения для иностранцев в Техасе, а ФБР тем временем безуспешно пыталось убедить его работать против КГБ в обмен на освобождение. Только после того как его доставили назад в Нью-Йорк, чтобы предать суду по обвинению в шпионаже, имя полковника Абеля появилось в газетах, и Орлов связался по этому поводу с ЦРУ. 7 августа 1957 г. в «Нью-Йорк тайме» появилась фотография высокой, похожей на монаха фигуры советского шпиона, которого федеральные судебные исполнители сопровождали в здание бруклинского суда для предъявления ему обвинения. Увидев фотографию, Орлов позвонил в ЦРУ по телефону, оставленному ему для связи, чтобы подтвердить, что Абель действительно является агентом КГБ. Он сказал, что припоминает, как видел его в здании на Лубянке незадолго до 1937 года[826]. Нельзя установить, сообщил ли Орлов еще какую-нибудь информацию об этом шпионе, поскольку его не приглашали для дачи свидетельских показаний во время суда над Абелем, который начался 14 октября.

Шпионские принадлежности в его личных вещах и показания Хайханена были более чем достаточным доказательством, чтобы одиннадцать дней спустя убедить присяжных заседателей в виновности Абеля. Он был приговорен к тридцати годам заключения, из которых отбыл всего пять лет в федеральной тюрьме Атланты.

В феврале 1962 года Абель был доставлен самолетом в Берлин для возвращения на родину в порядке обмена шпионами, в результате которого получал свободу Фрэнсис Гэри Пауэре, американский пилот. Его самолет «У-2» был сбит над территорией Советского Союза, когда совершал злополучный разведывательный полет в мае 1960 года.

Похоже, Орлов снова воспользовался подвернувшимся случаем для укрепления своей репутации «честного» перебежчика, подтвердив, что арестованный Абель является советским агентом. Но согласно документам НКВД, бывший генерал знал об Абеле значительно больше, включая тот факт, что он был британским подданным и что настоящее имя его было Уильям Генри Фишер. В переписке «Шведа» (Орлова), в бытность его резидентом-«нелегалом» в Лондоне, с Центром есть письмо, написанное им собственноручно, из которого следует, что не кто иной, как Фишер, прибыл в Англию в качестве радиста нелегальной группы «Шведа». Но Орлов свято хранил эту тайну от американцев. Настоящее имя Абеля стало известно западным разведслужбам только в 1972 году, когда американский журналист обнаружил на одном московском кладбище надгробную плиту на могиле Абеля, на которой была написана и его подлинная фамилия — Фишер[827].

По словам Кирилла Хенкина, автора книги «Охотник вверх ногами», Фишер взял имя «Абель» для проверки «Шведа», как он называл Орлова. Абель/Фишер так никогда и не рассказал Хенкину подробно, в чем заключалась эта проверка, упомянув только, что она подтвердила, что Орлов «оказался абсолютно порядочным человеком». Возможно, Фишер опасался, что его бывший товарищ — «Швед» — мог раскрыть американцам его настоящее имя и британское гражданство?

Как утверждает Хенкин, Фишер узнал примерно пять лет спустя после исчезновения Орлова, что матери последнего удалось избежать сталинского гнева благодаря письму, в котором он «угрожал разоблачить агентурную сеть» и нанести «сокрушительный удар по советской разведке»[828].

Сведения, подтверждающие содержание угрожающего письма Орлова, стали известны и другим его бывшим коллегам на Лубянке. Об этом сообщил Владимир Петров, сотрудник советского посольства в Австралии, бежавший в 1954 году, когда он исполнял там обязанности резидента КГБ. В своем опубликованном отчете Петров вспомнил, как в июле 1938 года, когда он был дежурным шифровальщиком в Центре, из Парижа была получена телеграмма о сенсационном бегстве Орлова. По словам Петрова, там сообщалось, что бежавший генерал предупредил, что если его убьют, то адвокат предаст гласности сведения о «всех его агентах и контактах в Испании, а также описание его важной и в высшей степени секретной работы, выполнявшейся по поручению Советского правительства»[829]. Отчет Петрова должен был насторожить ФБР относительно истинного характера успешного шантажа Орловым Сталина, хотя Петров явно поддался искушению приукрасить действительность. В досье Орлова не содержится подобных телеграмм, а только написанные от руки письма, в которых сообщалось о том, как была реорганизована резидентура после его исчезновения. Не мог также Петров получить доступ к письму с угрозой разоблачения, адресованному лично Ежову. Возможно, однако, что Петров узнал о его содержании из весьма неопределенных слухов, передававшихся шепотом в коридорах Лубянки.

У КГБ, несмотря на пересмотр дела Орлова в 1955 году, не могло быть абсолютной уверенности в лояльности Орлова, пока не удалось побеседовать с ним лично. Каждый раз, когда он давал показания перед сенатским подкомитетом по внутренней безопасности, в КГБ неизбежно возникало некоторое беспокойство. Несмотря на то что протоколы допроса Орлова в ЦРУ не были раскрыты, его ответы на вопросы в 1965 году для французской службы безопасности и информация, полученная от тех, кто допрашивал его, указывают, что он никоим образом не выдал свои самые важные секреты.

Как показывает досье Орлова в ФБР, Гувер не подпускал ЦРУ близко к этому делу примерно до конца 1956 года. Сотрудники управления, которые затем беседовали с ним, не делали секрета из того, что их шансам получить информацию от Орлова был нанесен серьезный ущерб беспардонным обращением с ним следователями ФБР. Это и явилось причиной враждебности Орлова. Поэтому сотрудники контрразведки ЦРУ начали работу с Орловым в самых для себя неблагоприятных условиях. В течение последующих лет они пытались устранить недоверие с его стороны и наладить доверительные отношения. Однако им так и не удалось добиться от него сотрудничества и информации, которую, как они подозревали, Орлов утаивал. С самого начала сотрудники ЦРУ обнаружили, что имеют дело с весьма сложной личностью, чье чувство преданности делу революции и своим агентам всегда скрывалось за его глубокой преданностью жене и памяти умершей дочери.

«Возможно, у него сохранилась лояльность по отношению к своим друзьям и коллегам, которых он все еще боялся поставить под угрозу и в 70-х годах, — отмечал один из сотрудников ЦРУ, который поддерживал самую тесную связь с бывшим генералом. — Возможно, после того, что случилось с Кривицким, он опасался за свою жизнь, если раскроет некоторые из своих шкатулок с секретами. Кто знает».

Вспоминая одну беседу с Орловым под конец его жизни, этот сотрудник ЦРУ, по его словам, узнал, наконец, что псевдоним Орлова был «Швед». Вспоминая период пребывания в Испании, генерал припомнил также, что встретился со своим близким другом, резидентом НКВД в Париже, псевдоним которого был «Фин». По словам Орлова, «Фин», настоящее имя которого он не назвал, рассказал ему об одном советском агенте в окружении Франко, который был британским журналистом и немного заикался. Сотруднику ЦРУ показалось, что Орлов намекал на то, что он знал Филби, который к тому времени уже находился в Москве. Об этом можно было узнать по заголовкам газет за 1963 год, в которых говорилось о его побеге из Бейрута. Это был единственный намек, который когда-либо сделал Орлов американцам о том, что он знал кого-то из членов кембриджской сети.

«Кто знает, — глубокомысленно заметил сотрудник ЦРУ, поддерживавший связь с Орловым. — Были темы, которые он обходил молчанием»[830].

Насколько же этот непостижимый старый генерал был способен обходить молчанием свои самые важные секреты, беспокоило также и КГБ. Их опасения вновь возникли в 1963 году, когда вышла в свет вторая книга Орлова «Пособие по контрразведке и ведению партизанской войны» («А Handbook of Counter-Intelligence and Guerilla Warfare»). В результате проверки выяснилось, что все случаи и примеры, которые он приводил при попытке воссоздать свое «Пособие» 1935 года, составленное им для Военной школы, были либо хорошо известны, либо тщательно завуалированы и едва ли могли нанести ущерб текущим операциям КГБ. В досье Орлова содержится лишь аннотированный перевод его «Пособия» без какой-либо оценки его достоинств. Но оно не рассматривалось как нечто отрицательное, поскольку о нем не упоминается ни в одной из «оценок ущерба», относящихся к нему. Каждая из них была сделана в положительном для Орлова смысле. Его досье показывает даже, что настоящих «оценок ущерба» Орлова не производилось до 1964 года, когда Центр получил первую информацию о его местонахождении в США. Тогда она была произведена в связи с необходимостью принять решение о том, следует ли направить кого-нибудь из сотрудников, чтобы попытаться восстановить контакт с «Левоном» (этим псевдонимом его стали называть в переписке КГБ, хранящейся в архивных документах того времени). Как показывают ее выводы, даже по прошествии целого года с момента успешного вывода Филби в Москву старый генерал все еще хранил гробовое молчание относительно одного из самых ценных советских агентов из всех, в чьей вербовке он участвовал.

«По работе на руководящих постах в Центре и резидентурах «Левону» была известна закордонная ценная агентура. Он был также хорошо осведомлен о спецмероприятиях, отдельные из которых проводились с его участием или под его непосредственным руководством в Англии, Франции и Испании. В общей сложности он знал около 60 агентов и оперработников резидентур, включая «нелегалов». Оснований утверждать, что «Левон», став «невозвращенцем», выдал противнику указанную выше агентуру или сообщил о спецмероприятиях, проведенных в то время нашими органами, не имеется. Отдельные агенты, вербовку которых он осуществлял и о которых хорошо знал, успешно работали до 1952–1963 годов, то есть до момента их вывода в СССР»[831].

Использование местоимения «их» символично, поскольку оно показывает, что Филби был не единственным агентом, завербованным Орловым, который «вернулся с колода» в 1963 году. В последний десяток лет своей жизни он не допустил также никакого намека американцам относительно имени до сих пор не названного советского «крота». Это подтверждается заключительной оценкой ущерба, подготовленной для председателя КГБ в 1969 году после того, как в Москве был получен отчет Феоктистова о его первой встрече с Орловым. Отчет, датированный 9 декабря, содержит следующий вывод: «Анализ спецмероприятий, проведенных нашими органами за рубежом с его участием, показывает, что он не выдал врагу ценную иностранную агентуру и не дал им сведений о спецмероприятиях, проводимых нашими агентами за границей»[832].

До тех пор пока с Орловым не связался один из агентов КГБ, штаб-квартиру не покидало чувство мучительной неопределенности. Только когда в 1964 году КГБ стало известно, где он находится, появилась практическая возможность связаться с ним и убедить его возвратиться в Советский Союз. Но даже располагая теми большими возможностями, которые имел КГБ, осуществить эту операцию было совсем не просто. Орлов сохранял свой адрес в тайне. Номер его телефона не был указан в списке абонентов, и его издатели пересылали почту его адвокату, который посылал ее на несколько абонементных почтовых ящиков.

Орловы в 1962 году снова переехали[833]. После завершения работы над «Пособием» они перебрались из Нью-Йорка в Мичиган. Вполне вероятно, что ЦРУ оказало Орлову добрую услугу, организовав публикацию его книги в университете Мичигана, где он получил место преподавателя в колледже Анн-Арбора. Во время работы над рукописью он получал моральную поддержку от сотрудников ЦРУ, имевших с ним контакты, для которых он по-прежнему выполнял функцию консультанта. Его преподавательские обязанности на юридическом факультете были не слишком обременительными и оставляли ему время для исследования советской правовой системы, которая, как он решил, станет темой его следующей книги.

Орлов и его жена поселились в декабре того года в квартире на седьмом этаже в многоквартирном Мэйнард-хаусе, которая считалась весьма недурной по стандартам коллег-преподавателей. Свой адрес супруги сообщили детройтскому отделению ФБР, поскольку 67-летний бывший генерал НКВД и его 59-летняя жена по-прежнему беспокоились о безопасности. Однако теперь они стали свободнее общаться с преподавателями колледжа. Именно на одной из факультетских вечеринок, состоявшейся 23 сентября 1963 г., вскоре после выхода в свет его «Пособия», судя по сообщению, по которому хорошо погуляло перо цензора, хозяин попросил Орлова проводить домой профессора [имя вычеркнуто] и его жену[834].

Впоследствии неопознанный профессор сообщил ФБР, что то, что началось как обычное знакомство, превратилось в допрос «третьей степени» со стороны Орлова и его жены в течение последующих недель. Профессор, который дал благоприятный отзыв о «Пособии» Орлова, говорил, что этим нельзя объяснить тот факт, что жена Орлова стала докучать его жене приглашениями на обеды, не обращая внимания на ее вежливые отказы. Орлов также настойчиво преследовал его в колледже, и, хотя профессор не считал, что может представлять интерес для разведки, он заподозрил, что Орлов его преследует потому, что ему что-то от него нужно. Поскольку он тоже проходил проверку на доступ к секретам, когда служил на флоте во время войны, а его шурин был старшим офицером группы адмирала Рико-вера в командовании ядерными подводными лодками, профессор счел своим долгом сообщить об этом ФБР, поскольку ему было известно, что его преследователь был раньше генералом НКВД. Настойчивость Орлова, заявил он, была тем более удивительна, что «они существенно расходились во взглядах, беседуя во время нечастых встреч в обществе»[835].

Сообщение, которое детройтское местное отделение переслало директору ФБР, знаменательно тем, что профессор был убежден в том, что, хотя Орлов был безусловным антисталинистом, он «все еще оставался коммунистом» и, по меньшей мере, «убежденным ленинистом». Это стало ему понятно, когда Орлов стал «яростно возражать» в ответ на его небрежное замечание, что, мол, Ленин и Сталин — одного поля ягода. Это впечатление усилилось после заявления Орлова о том, что профессор «оскорбляет революцию и неподкупность Ленина», когда тот сказал ему, что некоторые документы из захваченных архивов министерства иностранных дел Германии подтверждают, что Ленин получал финансовую. поддержку из Берлина на осуществление русской революции в 1917 году[836].

ФБР просто «приняло к сведению» сообщение из Детройта и сделало вывод, что поскольку у Орлова имеются «сильные убеждения в некоторых вопросах, то, по-видимому, между этими двумя людьми произошел личный конфликт»[837]. Однако неназванный профессор понял, что Орлов — глубокий приверженец ленинизма. Появилось еще одно подтверждение того, что бывший советский генерал сохранил верность коммунизму.

Если бы этот факт стал известен КГБ, то многие бы успокоились в штаб-квартире, где год спустя руководство решило предпринять его розыск. В 1964 году единственная информация, которой, располагала Москва относительно его местонахождения, сводилась к тому, что супруги проживают где-то на северо-востоке Соединенных Штатов. Успех розыска любого человека в Соединенных Штатах маловероятен. В отличие от Советского Союза, там не требуется регистрация по месту жительства, и отсутствие центральной регистратуры делает поиск трудной и требующей много времени задачей. Как показывает досье Орловых, только в 1969 году КГБ получил информацию из «надежного источника» (в досье имя указано, но русская разведка предпочитает не называть его) с указанием адреса и номера телефона в Анн-Арборе, где Орлов открыто жил под своим собственным именем[838].

Теперь Центру предстояло решить, кому поручить деликатную миссию поехать в Соединенные Штаты для встречи с Орловым. Вставал также вопрос о том, каким образом этот агент сможет преодолеть заслон наблюдения, который предположительно воздвигло ФБР, тщательно следя за их ценным перебежчиком. Больше всего беспокоило то, что любое обращение к нему со стороны КГБ вызвало бы у него подозрения и враждебность, поскольку вполне возможно, что его преследовала мысль о том, что перебежчики все еще автоматически получают смертный приговор. Было решено, что при установлении с ним контакта следует проявить большую осторожность, поскольку Орлов наверняка не знал, что после расследования, проведенного в 1955 году, КГБ пришел к выводу, что нет никаких оснований для возбуждения против него преследования в советском суде.

Поэтому предпосылка успеха этой деликатной миссии заключалась в том, чтобы найти человека, которого бы Орлов знал по Испании и которому бы доверял. Очевидной кандидатурой был Николай Архипович Прокопюк, бывший офицер НКВД в барселонской резидентуре, с которым Орлов был очень хорошо знаком. В качестве альтернативного варианта рассматривалась кандидатура Федора Зиновьевича Химочко, советского летчика, который спас Орлову жизнь, когда белогвардеец стрелял в него с близкого расстояния. Прокопюк, на которого пал первый выбор Центра, к тому времени давно был в отставке и писал книги, но как только ему сообщили, с кем ему предстоит установить контакт, он с энтузиазмом вызвался выполнить это поручение[839].

Итак, в США было решено направить Прокопюка, ветерана разведки, награжденного во время второй мировой войны звездой Героя Советского Союза. 1-е Главное управление уже выработало оперативный план переброски его в Соединенные Штаты, когда пришла мысль о том, что, если бы Прокопюк был арестован ФБР, слишком многое было бы поставлено на карту. После войны он участвовал во многих секретных операциях и для такого поручения был сочтен несколько староватым. Вместо этого Центр решил отправить от него письмо через другого офицера, Михаила Александровича Феоктистова, который уже находился в Соединенных Штатах и работал под псевдонимом «Георг».

«Именно меня выбрали для встречи с Орловым с помощью рекомендательного письма от Прокопюка, — рассказывал Феоктистов. — Я был самой подходящей кандидатурой — юрист и следователь по образованию и подготовке». Для того чтобы подготовить его к деликатной встрече с бывшим сталинским мастером шпионажа, от которого можно было ожидать на первых порах весьма враждебного отношения, Феоктистов получил в Москве подробную информацию о деле Орлова, изучил все детали его досье, а затем возвратился в представительство СССР при ООН, размещавшееся в жилом здании из серого кирпича на 67-й улице северо-восточной части Манхаттана[840].

Впоследствии Феоктистов вспоминал, что первое знакомство с Орловым в Анн-Арборе в ноябре 1969 года не увенчалось успехом. Несмотря на тщательно разработанные планы, Центр, как оказалось, совершенно не учел присутствия фанатично оберегающей его жены Марии. В тот момент, когда она вышла защищать мужа, размахивая пистолетом, г-жа Орлова полностью соответствовала оценке, которую дал ей один бывший оперативный работник ЦРУ, назвавший ее «лучшим телохранителем» Орлова[841]. В то же время Феоктистов сообщил, что сам бывший генерал НКВД не проявил никаких признаков личной враждебности во время их краткой встречи и продолжительного телефонного разговора. Хотя это не давало Центру никакого основания усомниться в выводе расследования о том, что Орлов не является предателем, все еще существовала некоторая неуверенность относительно объема информации, которую он раскрыл американцам. Поэтому «Георгу» поручили три месяца спустя съездить в Анн-Арбор еще раз. Сообщение Феоктистова после поездки в университет Мичигана в начале 1970 года, подтвердившее, что Орлова тайно увезли в новое убежище, было сочтено явным доказательством того, что он почти наверняка рассказал о неожиданном визите ФБР. Центр, выждав в течение полутора лет, пока осядет пыль, поручил Феоктистову в третий раз съездить в Мичиган летом 1971 года[842]. На сей раз Феоктистов предпринял продолжительную поездку в машине, совместив работу с семейным посещением Ниагарского водопада. Оставив позади удушающую жару Манхаттана, он направился на север через весь штат Нью-Йорк за рулем своего «плимут-валианта». Его сопровождали жена, которая была на последних месяцах беременности, и пятилетняя дочь Лена.

«Я намеревался разыскивать Орловых, начав с поиска библиотеки в Анн-Арборе, где они брали советские газеты и журналы», рассказывал Феоктистов. Он вспоминал, как по приезде в Анн-Арбор сначала удостоверился в том, что Орловы не возвратились в университетский городок, проверив список лекторов, вывешенный на доске отделения физики. Затем он начал обходить все библиотеки университетского городка и его, ближайших окрестностей, пока его усердие не было вознаграждено счастливым случаем[843].

«В одной из библиотек я обнаружил советский журнал «Коммунист», № 11 за 1969 год, — объяснил Феоктистов. — Это был тот самый журнал, который я видел в квартире Орлова, потому что на его обложке было то же самое чернильное пятно». Когда он попросил библиотекаря проверить регистрационные записи, она обнаружила, что пожилая русская пара уехала из города более года назад. Однако, по ее мнению, они уехали не очень далеко, поскольку, как она помнит, они ей говорили, что не хотели бы уезжать от могилы любимой дочери. Библиотекарю не был известен их новый адрес, но она любезно посоветовала Феоктистову, который выдал себя за старого друга семьи, поискать в Детройте, Толедо или Кливленде — в трех ближайших городах на берегах озера Эри.

Феоктистов, будучи методичным следователем и одним из самых опытных в КГБ «охотников за людьми», решил проехать 160 миль до Кливленда, поскольку из трех городов это был самый отдаленный от Анн-Арбора. Приехав в город и не найдя Орловых в списке местных телефонных абонентов ни под одним из известных псевдонимов, он направился в центральную библиотеку. Он знал, что единственным верным способом быстро установить, проживают ли они в городе, было получение доступа к адресным книгам пригородов Кливленда. Он сделал вид, что разыскивает своих давно пропавших родственников. Офицера КГБ направили на третий этаж, в отделение, где хранились адресные книги[844].

«Мне повезло, что дверь этого отдела была не заперта», — рассказывал Феоктистов, вспоминая, что когда он заглянул внутрь, там никого не было, но из-за занавески в углу комнаты, заполненной стеллажами с книгами, доносились звуки, не оставлявшие сомнения, что какая-то парочка занимается там любовью.

«Занавеска не доходила до пола, и я разглядел две черные ноги, принадлежавшие мужчине, и две белые, явно женские», — так описывал Феоктистов необычные обстоятельства, когда он проскользнул в комнату, бесшумно прикрыв дверь натренированной рукой. Была пятница, конец рабочего дня, и он, не теряя времени, отыскал стеллаж с требуемыми ему адресными книгами. Интуиция подсказала ему, что Орловы проживали теперь под собственной фамилией, и он вытащил сначала том на букву «О». Феоктистов без труда отыскал их адрес, запомнил его, а заодно и номер телефона, и направился к двери. Он не успел выйти, как из-за занавески появился чернокожий мужчина. Служащий, очевидно, был слишком поглощен своими любовными делами и не заметил, что Феоктистов уже выходит из комнаты, а не входит в нее. Заправляя рубашку в брюки, он явно был слишком возбужден и мог лишь спросить, чем он может помочь. Феоктистов ответил, что у него вопрос сложный и что он лучше заглянет снова на будущей неделе[845].

«Это было как раз то, что хотел услышать служащий, — заметил Феоктистов, вспоминая, как он затем вернулся в машину и проехал около одиннадцати миль за город, чтобы найти мотель, где можно было бы переночевать. Он знал по опыту, что по пятницам управляющие мотелей уезжают с работы пораньше на уик-энд, оставляя свои заведения на попечение обслуживающего персонала. В скромном, неприглядном мотеле на берегу озера, который он выбрал, дежурил лишь один молодой портье. Поэтому, когда он попросил его заполнить бланк регистрации, Феоктистов, воспользовавшись обычным приемом КГБ, протянул ему десятидолларовую банкноту в счет оплаты постоя и сказал, что поскольку уедет рано утром, то Оставит заполненный бланк в номере.

«Нет необходимости говорить, что я не заполнил бланк, но я действительно выехал назавтра в 5 часов утра, когда никого вокруг еще не было, — рассказывал Феоктистов. — Портье прикарманил 10 долларов, на что он и рассчитывал, а я не оставил никаких следов своего пребывания в районе Кливленда, на что рассчитывал я»[846].

Было чуть больше шести часов утра 10 августа 1971 г., когда Феоктистов в своем «плимут-валианте» проехал мимо дома, в котором жили Орловы, на Клифтон-роуд на окраине Кливленда. Объехав вокруг квартала, Феоктистов остановил машину около расположенного поблизости парка, где его жена и дочь могли поразмяться, вместо того чтобы сидеть в душной машине.

«Я предупредил жену, что, если не вернусь через три часа, она должна позвонить Орловым и попросить меня к телефону. Если ей откажут, она должна пригрозить им, что их квартира будет взорвана. Потом он перешел на другую сторону к кирпичному жилому дому. На сей раз ему не пришлось ждать, пока удастся войти, поскольку там как раз в это время разгружался грузовичок, доставлявший белье из прачечной. Проверив номер квартиры Орловых, он поднялся в лифте до шестого этажа и позвонил в дверь квартиры № 507.

«Дверь открыла г-жа Орлова, но она меня не узнала, даже когда я представился», — сказал Феоктистов. Ее замешательство, по словам Феоктистова, объяснялось тем, что он выглядел «как хиппи». Небритый, в шортах, сандалиях и спортивной рубашке с короткими рукавами, он снова был вынужден предъявить паспорт. «Когда вы порвали с вашим правительством?», — спросила г-жа Орлова, предположив, что он тоже стал перебежчиком[847]. Когда Феоктистов заверил ее, что продолжает работать на советское правительство, она настойчиво потребовала, чтобы он повернулся и встал лицом к стенке, подвергла его тщательному обыску, осмотрев даже его часы и внутреннюю часть обуви, и лишь потом позволила войти в квартиру. Там он увидел Орлова, который был уже одет в светлые брюки и спортивный свитер. По словам Феоктистова, он был ничуть не встревожен, но очень заинтересовался, как его удалось найти на сей раз.

«У нас что, везде есть свои люди?», — спросил Орлов офицера КГБ, широко улыбнувшись с понимающим видом. Он предложил Феоктистову присесть на диван, а сам стянул с себя свитер и завернул в него телефонный аппарат. Однако, не будучи уверен, что полностью обезопасил себя и гостя от подслушивания, он предложил перейти на кухню для того, чтобы поговорить с глазу на глаз.

Согласно версии Орлова, которую он впоследствии дал ФБР, офицер КГБ во время второго посещения «продолжил свою льстивую литанию с того места, на котором вынужден был прерваться в Анн-Арборе два года тому назад»[848]. Феоктистов заверил супругов, что Орлова считают героем в Советском Союзе и восхищаются его преданностью. Цель этого второго посещения заключалась в том, чтобы получить разрешение на публикацию монографии, прославляющей его великие деяния. Феоктистов, по словам Орлова, перечислил имена старых друзей, которые были бы рады его возвращению в Москву. Орлов впоследствии заверил ФБР, что, насколько ему известно, все эти люди были ликвидированы. Он сказал также, что отказался дать посетителю список друзей, которые, возможно, еще живы, и что Мария тоже отказалась от предложения связаться с ее сестрами[849].

ФБР было рассказано о том, как престарелая супружеская чета храбро отражала все заигрывания Феоктистова, включая предложение познакомиться с его женой и дочерью. Это, по словам Орловых, была отвратительная попытка усыпить их бдительность и застигнуть врасплох. Они утверждали, что сказали Феоктистову, что он делает все только по приказу своих хозяев и что их калачом не заманишь в Россию. Встреча не только была короткой, но Мария сама положила ей конец, указав агенту КГБ на дверь и пригрозив позвать полицию. Оба они решительно повторяли, что не хотели бы когда-либо увидеть снова ни КГБ, ни какого-нибудь советского чиновника[850].

Феоктистов как в своем отчете, написанном в то время, так и в воспоминаниях, которыми он поделился в ходе интервью двадцать лет спустя, рисует совершенно иную картину. Он рассказывал, как Орлов заговорщически улыбался, когда они пошли на кухню, чтобы быть на безопасном расстоянии от того, что он назвал «современной подслушивающей аппаратурой», указав рукой на радио и телефон. По словам Феоктистова, их долгий подробный разговор продолжался почти пять часов. Он вспоминал, как в начале разговора Орлов упомянул, что когда-то жил на Кашенкином Лугу, а Феоктистов заметил, что сам хорошо знал эти места. Он рассказал Орлову, как в юности, еще перед войной, был завзятым поклонником физкультуры и в порядке разминки делал пробежки в этой округе мимо старого колодца с «журавлем», а потом освежался холодной водой, которую доставали из колодца ведром, прикрепленным к длинному деревянному шесту. Эти воспоминания, по словам Феоктистова, рассеяли у Орлова последние подозрения относительно него[851].

После этого Орлов разоткровенничался и признался, что во время первого посещения Феоктистовым его квартиры в Анн-Арборе они с Марией думали, что тот, возможно, провокатор, что, может быть, он — сотрудник ФБР, явившийся под видом агента КГБ, чтобы выманить у него секреты советской разведки, которые он так и не выдал американцам. Их беспокойство немного развеялось, когда Феоктистов правильно назвал имена его дядюшки и сестер Марии, но у них все-таки не было уверенности, что их не заманивают в ловушку.

«Американская разведка знает многое, но не все», — сказал Орлов Феоктистову, заверив его, что, после того как он упомянул о колодце на Кашенкином Лугу, у него «не осталось никаких сомнений», поскольку ни ФБР, ни ЦРУ никак не могло быть известно таких исторических и ныне уже не существующих деталей о старой Москве[852].

Как только последний лед недоверия со стороны Орлова, наконец, растаял, Феоктистов услышал от него подробности обо всех событиях, которые хотелось узнать Центру. Орлов рассказал ему о главных операциях, в которых он участвовал в Европе, назвав Филби и четырех других кембриджских агентов, которые были завербованы до того, как он получил назначение в Испанию в 1936 году. По словам Феоктистова, Орлов в течение нескольких часов подробнейшим образом рассказывал ему обо всем, что произошло с ним и его семьей после получения им той злополучной телеграммы из Москвы в июле 1938 года.

Орлов рассказал Феоктистову, что одним из факторов, приведших к отзыву из Барселоны в 1938 году, было его растущее несогласие с методами, применявшимися Ежовым. В частности, по крайней мере в трех случаях, возникли проблемы с проведением секретных операций НКВД в Испании после появления там Шпигельгласса и его «летучих групп» боевиков. Он вспоминал, как посылал в Москву протесты против осуждения по упрощенной процедуре и расстрела двоих из его бывших коллег и как высказывал возражения, с точки зрения профессионала, против операции похищения во Франции белогвардейского генерала Миллера[853].

Орлов был убежден в том, что такая резкая критика была причиной того, что его кандидатура была намечена для ликвидации, потому что он уже скрестил шпаги с Ежовым. Этот случай, рассказывал Орлов Феоктистову, касался непосредственно Сталина, с которым он познакомился еще в период 1921–1924 годов, когда тот был партийным секретарем, а Орлов — следователем в Верховном трибунале Всероссийского центрального исполнительного комитета. Очевидно, на Сталина произвел впечатление его профессионализм при ведении нескольких важных дел, поскольку, когда он стал верховным правителем Советского Союза, он нередко приглашал Орлова в свой кремлевский кабинет, чтобы посоветоваться с ним относительно деталей оперативной развед-работы. По словам Орлова, именно Сталин решил, что ему следует перед назначением в Испанию сменить старый псевдоним «Никольский» на «Александр Михайлович Орлов».

Близкие отношения, завязавшиеся на профессиональной почве у него с «Большим Хозяином», рассказывал он, явно вызывали раздражение у Ежова после его назначения Сталиным начальником НКВД. По словам Орлова, Сталин часто проявлял личный интерес к операциям НКВД и однажды попросил у Орлова совета относительно ежовского плана тайного вывоза в Москву видного европейского члена Коминтерна и его семьи. Выслушав варианты проведения предполагаемой опера-щи, предложенные Орловым и Ежовым, Сталин решил, что план Орлова более безопасен. Не успели они выйти из кабинета «Большого Хозяина», как начальник НКВД, со злостью обернувшись к Орлову, сказал ему, что это ему «не будет поставлено в заслугу», поскольку операция все равно будет проводиться по его собственному плану, иначе Орлову придется «поплатиться за это»[854].

Орлов сказал, что у него не оставалось выбора, кроме как подчиниться начальнику НКВД. Операция провалилась, и лидер Коминтерна был схвачен при попытке нелегального перехода границы и впоследствии умер в тюрьме. Сталин, естественно, пришел в ярость и, подстрекаемый Ежовым, во всем обвинял Орлова, который, как он рассказал Феоктистову, решил написать ему, чтобы снять с себя ответственность за неудачу. Как он впоследствии узнал, его письмо так и не попало в руки «Большого Хозяина». Ежов перехватил его и тут же решил приказать ликвидировать Орлова при первом же удобном случае. Когда в июле 1938 года была получена та роковая телеграмма, приказывающая ему явиться на борт «Свири», рассказывал Орлов Феоктистову, он стал в отчаянии взвешивать все «за» и «против» своего бегства в Соединенные Штаты. Он заявил, что, хотя сам он был готов возвратиться и предстать перед Ежовым, подчинившись, подобно Малли, своей судьбе, но страх за жизнь больной дочери заставил его принять решение не возвращаться на верную смерть.

Орлов рассказал, что его дипломатический паспорт облегчил переезд из Канады в Соединенные Штаты. Благодаря своему богатому, обладающему хорошими связями в политических кругах родственнику ему удалось заручиться помощью одного влиятельного вашингтонского друга и получить право на постоянное проживание в Соединенных Штатах. Это был тот самый родственник, который организовал доставку его письма Ежову в советское посольство в Париже, не привлекая внимания французской полиции. Феоктистов сообщил дополнительно, что Орлов сказал ему также, что никогда не просил разрешения на политическое убежище. Никогда также не хотели Орловы стать американскими гражданами; им лишь разрешили проживать на законных основаниях в Америке, когда конгресс принял особый законопроект о гражданстве, отказаться от которого он не мог, не вызвав подозрений относительно подлинных мотивов.

«Мы так увлеклись нашим разговором, — вспоминал Феоктистов, — что не заметили, как пролетело более трех часов». Давно прошло время для телефонного звонка, о котором была предварительная договоренность с женой. Он выглянул из кухонного окна и увидел свою машину. Неподалеку от машины на траве лежала жена, а рядом была дочь. Г-жа Феоктистова, которая была на восьмом месяце беременности, не могла больше выносить жару[855].

Когда Феоктистов сказал Орлову о состоянии жены, он немедленно позвал Марию. Оба они настаивали на том, чтобы жена и дочь поднялись к ним, чтобы отдохнуть и подкрепиться. Феоктистов объяснил, что это противоречит разумной оперативной практике, и Орлов согласился с ним без возражений, чего нельзя было сказать о его жене. Феоктистов вспоминал, что ему было нелегко уговорить Марию не спускаться к его машине и что в это самое время раздался звонок в дверь. Это доставили торт, заказанный Орловыми. Мария принесла его в кухню и заявила, что Феоктистов должен немедленно отнести торт своей жене и дочери, а также захватить пакетик молока и немного яблок. Феоктистов провел в обществе Орловых еще два часа. В ходе этой части беседы они рассказали Феоктистову о каждом этапе своей жизни в Соединенных Штатах и точно перечислили, что они раскрыли и что не раскрыли ФБР и ЦРУ. Все эти подробности Феоктистов передал в Центр в отчете на семнадцати страницах, который составляет последний раздел дела Орлова.

По словам Феоктистова, Орлов, с любовью вспоминавший Эйтингона, своего заместителя в Испании, спросил также о Льве Миронове, бывшем коллеге по Экономическому отделу, который, как он утверждал в своей книге, пал жертвой сталинской чистки. Поэтому он был очень удивлен, узнав, что Миронов не только выжил, но и до 1964 года возглавлял Административный отдел ЦК КПСС.

«Не может быть, чтобы его не расстреляли, — прервал Феоктистова Орлов, воздев руки в полном замешательстве. — Не верю, что его не ликвидировали. Я был уверен, что его расстреляли. Он, вроде меня, слишком любил говорить правду. А Ежов любил льстить Сталину и сообщал ему только то, что «Хозяин» хотел услышать»[856].

Орлов признался, что с момента своего разрыва с Москвой и до первого посещения Феоктистовым они с женой жили в страхе, что когда-нибудь КГБ отыщет их для того лишь, чтобы ликвидировать. Именно по этой причине они никогда не покупали машину, поскольку ее регистрация позволяла обнаружить хозяина, к тому же, как сказал Орлов, он боялся, что в нее можно было бы без труда подложить бомбу.

Орлов обратился к Феоктистову с просьбой попытаться найти и прислать ему экземпляр фотографии, которая была напечатана на обложке журнала Института права Академии наук, выпущенного к пятой годовщине Верховного суда СССР. Орлов объяснил, что на групповой фотографии был и он и что ему хотелось бы иметь ее на память о былых временах. Он несколько раз заверил Феоктистова, что ни ФБР, ни ЦРУ так и не удалось получить от него никакой существенной информации о советских «нелегальных» агентурных сетях, хотя ему было невозможно показаться им совершенно не желающим сотрудничать. Орлов сказал, что дал следователям только безобидную историческую информацию, чтобы показать, что ничего намеренно не скрывал от них. Ничего из того, что он мог неумышленно раскрыть, заверил Орлов, не могло бы нанести ущерб оперативной стороне советской разведывательной деятельности. Он стремился ограничить свою информацию теми аспектами, которые имеют чисто историческую ценность, как это было в случае его показаний перед сенатским подкомитетом по внутренней безопасности в 1955 и 1956 годах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.