4.19   Снова в Хьюстон?

4.19   Снова в Хьюстон?

Этот рассказ мог получиться самым коротким, потому что поездка в Хьюстон в апреле 1995 года не состоялась. Ее запланировали, оформили, как требовалось, и подготовили заранее. Более того, моя небольшая команда почти в полном составе находилась во Флориде на полпути в Техас. То, что произошло буквально в последний момент, противоречило здравому смыслу и было решено вопреки договоренности и без предупреждения, как будто исподтишка. На исходе последнего дня, в пятницу, 4 апреля, мы, трое из испытателей системы стыковки Спейс Шаттла «Атлантис», почти готового к совместной миссии со станцией «Мир», складывали последние бумаги и прощались с коллегами из Космического центра Кеннеди (КЦК) на мысе Канаверал. У нас в карманах лежали готовые билеты до Хьюстонского аэропорта «Хобби», где для нас была заказана напрокат заранее оплаченная автомашина и, конечно, гостиница, и сделаны все остальные приготовления. Программу встречи в Центре управления полетом, планы заключительных тренировок на тренажерах, включая встречу с экипажем Спейс Шаттла STS-71, согласовали по факсу и утвердили накануне.

Зазвонил телефон, говорила Дж. Рубицки, наша заботливая Джанин из Вашингтонского офиса «Энергия США». С самых первых слов, только по интонации ее голоса я сразу понял — что?то случилось. «Мистер Сыромятников, ваша поездка отменена, по указанию Легостаева я аннулировала ваши билеты в Хьюстон и заказала другие — в Москву», — были ее слова.

Мой начальник вместе с Семеновым находился в тот момент в Хьюстоне. Накануне я разговаривал с ним по телефону и просил разрешения прислать нам подкрепление из Москвы; он, в свою очередь, запросил детальную программу предстоявших тренировок и других работ. Уточнялись последние детали. Теперь?то стало ясно, что надо было обходиться наличными силами, «Багратион подкрепления не просит», как известно из «Войны и мира».

Я позвонил в Хьюстон, хотя понимал, что изменить уже было ничего невозможно. От моего хьюстонского коллеги Д. Хамилтона новостей узнать не удалось, американскую сторону никто не информировал. Легостаев же коротко сказал: «Указание генерального». Я что?то пробормотал о том, что все же следовало хотя бы позвонить сначала мне, а не давать такие указания Джанин. Однако он?то знал, что и как делать, он знал, что я мог и не послушаться, если бы билеты не оказались аннулированными. Дикость, самодурство во вред делу. Не первый и не последний раз, однако тогда, перед самым полетом, все казалось просто невероятным и вопиющим.

Через три дня, проведя уик–энд на мысе, мы улетали в Москву. На этом можно было бы поставить точку. Рассказ действительно получился совсем коротким.

Однако это событие действительно не было и не стало одиночным эпизодом. Оно было не случайным. Решение приняли не просто под горячую руку, в плохом настроении. «Им там нечего делать» — являлось руководящей идеей при принятии многих решений по разному поводу, случаясь с разными командами специалистов, особенно с теми, кто был известен лично. «Нечего делать» — не утруждая себя прочитать объяснения или выслушать другие аргументы. Это стало философией, руководящей идеей. Мне не раз пришлось сталкиваться с таким подходом и слышать все это самому.

Нет, все?таки надо еще кое?что рассказать и об этом инциденте, и вспомнить о некоторых многих похожих других. Накопилось, не могу не рассказать. За три года работы над проектом мой коллега Б. Бранд приезжал в Москву больше 30 раз. У нас ему, как руководителю стыковочного проекта от фирмы «Роквелл», действительно было, что делать. Для нас дел в Америке было, пожалуй, не меньше. Действительно, мне и другим специалистам пришлось много летать через океан, особенно на начальном этапе. В 1994 году, когда начала разворачиваться программа МКС «Альфа» и поездки участились, руководство ввело заграничный лимит, ограничив интегральную продолжительность командировок сутками в течение года, включая дни приезда и отъезда. За этим режимом наладили строгий учет прямо по штампам паспортного контроля в аэропорту «Шереметьево-2». В середине очень насыщенного 1995 года я исчерпал свой лимит. Все остальное, дела — не дела, стало уже неважным.

Экономика первична, как вдалбливали в наши головы всю жизнь при социализме. При социализме большая часть трудящихся жила в бедности, после 1991 года честные россияне стали получать и даже не получать нищенскую зарплату. Это относилось даже к научно–технической элите, к уникальным космическим специалистам: начальникам отделов и отделений, даже заместителям генерального конструктора. Исключение составляли, пожалуй, лишь те, кто имел прямой доступ к так называемой коммерции, а большинство из них относилось к окружению президента. Нашей зарплаты хватало лишь на то, чтобы покрыть самые насущные расходы: оплатить коммунальные услуги (квартплату, электричество и т. п., за гараж, за дачу), покупать еду, иногда ездить на автомобиле, приобретая бензин почти по мировым ценам.

Для большинства наших специалистов, связанных с международным сотрудничеством, единственным дополнительным доходом, возможностью поправить бюджет, являлись заграничные поездки. Даже получая в день около $60, человек из недельной командировки привозил почти 500 «зеленых», что превышало месячную зарплату начальника отделения, со всеми ее надбавками. А тут еще Америка или Европа, бесплатное путешествие, западный сервис, интересная компания и работа. Было к чему стремиться и добиваться этого.

Двадцать лет назад мы все были бедными, но все?таки не нищими. Нас всех, почти всех, в пределах прямой видимости выравнивала советская власть, которая всеми ее органами и институтами зорко следила за тем, чтобы ни у кого не появился лишний, левый доход, парткомы твердо стояли на страже классовых интересов. Привилегии имели только «слуги народа». Тогда заграничные поездки были для наших простых советских людей чем?то вроде полетов в космос, почти на Луну.

Тогда выездных космических специалистов, тех, которым приходилось ездить за рубеж, было очень мало. Пилотируемая космонавтика давала некоторые отдушины не только для космонавтов, но иногда и для ее создателей. Теперь наши экономические основы пошатнулись. Как?то, уже в 1996 году, находясь на заседании при проведении так называемого «Пи Ди Ар» [PDR — preliminary design review — предварительное рассмотрение конструкций] по европейскому манипулятору ERA в Центре ЕКА в Голландии, я сказал своему соседу справа В. Живоглотову: «Смотри, Всеволод, слева от меня сидит европейский космический специалист: он получает раз в 10 с гаком больше меня, а ответственности у него раз в 10 с еще большим гаком меньше. И это называется международной кооперацией и интеграцией космической технологии после окончания холодной войны в самом конце XX века, на вершине развития человеческой цивилизации».

Надо отдать должное нашим зарубежным коллегам, они в целом неплохо заботились о нас. Можно сказать, привилегированные условия были созданы для моих командированных специалистов на фирме «Роквелл», а также в голландской — «Фоккер Спейс». Мы тоже старались, как могли, их не подводить.

Хорошо понимая общую ситуацию и положение трудящихся, я всячески стремился к тому, чтобы по возможности больше моих людей побывало за границей, особенно стараясь позаботиться о своих ветеранах, которые вместе со мной создавали наши космические системы, отдали им силы и талант, фактически — всю жизнь.

Почему же так нещадно вытравливало из списков для поездки за рубеж работников РКК «Энергия» его высшее руководство? Как бы не заработали слишком много, не разбогатели, что ли? Советская философия, идеология, политика — эта концентрированная экономика оставалась почему?то неистребимой. Генеральная линия Политбюро продолжала действовать и управлять рабочим классом, трудящимися, которые должны работать, подчиняться и не высовываться, а знать свое место, свои обязанности. Только им, «членам», было доступно все в прошлом, а теперь и подавно. Все ограничения и контроль оказались демонтированными вместе с партией и социализмом, страху не стало.

Таковы экономические основы заграничной политики руководства и вытекавшей из нее нашей деятельности, можно сказать, экономической базы, а, как известно из марксистской диалектики, экономика первична.

Все эти годы особенно доставалось известным людям, многим заместителям генерального, почти всем начальникам отделений, многим активным начальникам отделов, всем тем, кто являлся носителем золотого опыта космической техники, и на которых продолжалось держаться очень многое в те годы. В РКК «Энергия» все заграничные списки подписывались только лично президентом, даже во время его командировок или коротких отпусков его первым замам, как правило, не давалось полномочий подписывать выездные бумаги. Надзор за всеми, за количеством командировочных и продолжительностью командировок соблюдался строгий и постоянный.

Социализм — это учет! Эта формула продолжала работать и после его конца.

Наоборот, чтобы поощрять своих, непосредственное окружение, формировались специальные, элитные выездные бригады. Их состав совершенно уникален, и я не могу удержаться, чтобы, не забежав вперед, более подробно не рассказать о том, как меня приглашали на первый пуск Спейс Шаттла на мыс Канаверал в июле 1995 года, два месяца спустя после несостоявшейся поездки в Хьюстон.

Мне позвонил Д. Хамилтон и сказал, что НАСА решило пригласить меня на пуск, на мыс, в Космический центр Кеннеди (КЦК). Американцы посчитали уместным немного дополнить список, который они получили в качестве предложения от НПО «Энергия». Дэвид прислал мне копию этого любопытного документа. Когда я писал эти строки, меня так и подмывало привести его целиком, но все?таки решил, не делать этого. После фамилий 6 мужчин и 5 женщин мое имя стояло последним. Тогда, еще по наивности, я полагал, что в тот раз генеральный возьмет меня с собой, и даже пообещал А. Козеевой, нашему «министру» финансов, рассказать интересные детали об американском полигоне, о знаменитом «Спейс–Центре». Наивность, как и дурость, безгранична, мои боссы даже не сказали мне об этом приглашении.

Мне, конечно, хотелось посмотреть хотя бы один раз, как взлетает Спейс Шаттл, тем более — «Атлантис» с нашей системой стыковки, с АПАС-89 на борту. Помню, однако, что я даже не очень расстроился, было гораздо важнее то, что в июне мне дали «добро» лететь в Хьюстон, в американский ЦУП, и тоже впервые участвовать, оказывать поддержку международной космической миссии со стыковкой Спейс Шаттла с нашим орбитальным комплексом «Мир».

Во всей этой деятельности проявлялась классовая солидарность и классовое сознание, как бы в очередной раз объяснила нам марксистская наука.

За первой миссией последовали другие, со всеми предполетными и послеполетными этапами, с подготовкой и запусками, управлением и послеполетными отчетами. Менялись названия и индексы: за номером STS-71 последовала вторая миссия STS-74 с новым стыковочным отсеком и другой аппаратурой, за ним — полет STS-76 с его аномальной стыковкой, но подход к нам оставался прежним, политика и руководящие указания повторялись. Мы мыслили и переживали, жили и работали по–разному, находясь на разных берегах, руководствуясь разными классовыми интересами.

Потому?то, наверное, так быстро и рухнула советская власть. Она переродилась, а ее предали перерожденцы — класс номенклатуры. А какой срок отмерен нынешнему режиму?