3.5   «Салют-6»: Трудное, почти критическое начало

3.5   «Салют-6»: Трудное, почти критическое начало

8 конце 1977 года страна готовилась к 60–летию Советской власти. К этому событию пилотируемая космонавтика представляла свое новое достижение. На этот раз обновленную программу задумали и подготовили как существенный шаг вперед. 29 сентября была запущена станция 2–го поколения с двумя причалами «Салют-6». Как и шесть с половиной лет назад, начало нового этапа было очень трудным.

9 октября стартовал «Союз-25», который пилотировали подполковник В. Коваленок и бортинженер В. Рюмин, который работал у нас ведущим конструктором по ДОСам. Ему, человеку уникальных физических данных и природного интеллекта, как 13 лет назад К. Феоктистову, представилась редкая возможность самому испытать технику, в создании которой он принял участие. Однако для него, как и для его командира, путь к успеху «был совсем не легок и не скор». Судьба подготовила — им в космосе, а нам, стыковщикам, на Земле — настоящее испытание.

10 октября, успешно выполнив все дальние маневры сначала по командам с Земли, а затем автоматически при помощи радиолокатора «Игла», «Союз-25» сблизился с «Салютом-6» до расстояния в 150 метров, а относительная скорость уменьшилась до одного метра в секунду. При таких параметрах действие орбитальной механики ослабло настолько, что можно было летать по–самолетному, почти как в земной атмосфере. Предусматривались две возможности завершить причаливание: продолжить автоматическое сближение, используя «Иглу», или перейти на ручное управление. Решение принимали космонавты.

Коваленок сделал две попытки состыковаться со станцией. Тогда, да и сейчас, все?таки трудно было объяснить, как можно промахнуться оба раза. На третью попытку не хватило топлива. Правда, оставались еще резервные баки, но руководитель полетов А. Елисеев категорически запретил использовать НЗ: топливо требовалось для спуска на Землю, а это было поважнее стыковки.

Работа по анализу аварии началась сразу, на том же стыковочном «витке». «Ну, Сыромятников, держись», — эту фразу Елисеев бросил на ходу в коридоре ЦУПа. Действительно, пришлось трудно, очень похоже на то, как было в апреле 1971 года.

За шесть с половиной лет все?таки многое изменилось: новый ЦУП находился рядом, в Подлипках, а обработка информации стала оперативной. Зато специалистов и руководителей оказалось здесь гораздо больше. Вокруг нас, стыковщиков, сразу сгрудилось очень много людей. Конечно, все переживали, и всем было интересно узнать, что произошло там, далеко и высоко на орбите, и хотелось помочь. Получив бумажные ленты с записями телеметрии, мы стали восстанавливать картину происшествия. Руководство полетом старалось создать условия для работы, ограждая нас от поспешных вопросов и советов.

Я ушел из ЦУПа в 12 часов ночи, а на следующий день в 8 утра был там снова.

«Союз-25» еще летал на орбите, когда образовали межведомственную аварийную комиссию, председателем которой назначили академика В. Авдуевского, первого заместителя директора ЦНИИмаш. В последующие годы мне еще не раз предстояло встречаться и взаимодействовать с этим умным и деятельным человеком, хватким и жестким администратором. В целом он и другие большие и малые начальники оказались объективными, у меня в памяти не осталось к ним серьезных претензий.

Мы старались использовать всю имевшуюся информацию. К сожалению, во время стыковки не было телевизионной картинки, объективная визуальная информация отсутствовала. Конечно, учитывали то, что передали с орбиты космонавты, а позднее то, что они рассказали уже после возвращения на Землю 12 октября. Они все делали там, в космосе, своими руками и видели своими глазами. Командир утверждал, что делал все правильно, но что?то помешало штырю войти в конус, что — он объяснить не мог, а ждал этого, видимо, от нас. Надо сказать, что Рюмин вел себя сдержанно. Рассказ очевидцев всегда субъективен, а члены экипажа были очень заинтересованными людьми.

Как и прежде, нашей палочкой–выручалочкой оказалась телеметрическая информация. Датчики касания (ДК1 и ДК2 — на птичьем языке телеметрии), датчики перемещений боковых амортизаторов — БПР и БПТ и, конечно, также знаменитый, знакомый почти всем специалистам ЛПШ (линейное перемещение штанги) снова, в очередной раз дали возможность воспроизвести картину стыковки и вычислить количественные параметры. Все это было трудно опровергнуть кому бы то ни было, даже космонавтам. Что бы ни говорили они или другие специалисты, мы прежде всего предъявляли им эти документальные кадры с бесстрастно записанной историей этой аномальной стыковки, вернее — нестыковки. Я много дней и ночей не расставался с этими лентами, а затем еще очень долго хранил их в своем архиве.

Из показаний всех датчиков следовало, что при первой стыковке промах оказался настолько большим, что головка штанги стыковочного механизма, скользнув по наружной обшивке ПхО (переходного отсека станции) и не встретив приемного конуса, прошла снаружи до тех пор, пока не соприкоснулись шпангоуты стыковочных агрегатов. Скорость сближения была нормальной, и после столкновения корабль отошел от станции на небольшое расстояние. При второй попытке лишь 2–3–х сантиметров не хватило для того, чтобы штанга попала в приемный конус. Как это следовало из анализа показаний тех же датчиков, осевой амортизатор сработал при ударе нормально, а головка штанги попала в торец стыковочного шпангоута. После второго столкновения корабль снова стал медленно отходить. Как раз в этот момент кончилось топливо, и «Союз» еще долго летал совсем недалеко от «Салюта».

Работа аварийной комиссии продолжалась еще несколько дней, выполнялись «следственные эксперименты» на Земле. Как и 6 лет назад, мы не прятались за спину других, а отвечали за свое дело до конца. На этот раз мне пришлось труднее, потому что осенью этого года началась подготовка к делению большого отдела Л. Вильницкого на два самостоятельных подразделения. Хотя, как вначале казалось, этот процесс приостановился, для многих выглядело логичным и выгодным видеть во мне главное ответственное лицо за стыковку на орбите.

В конце концов, несмотря на все трудности, сложную политическую обстановку, связанную с круглой октябрьской датой, мы подготовили итоговый отчет, а комиссия единогласно подписала заключение и сделала однозначные выводы.

В центре внимания тогда оказались космонавты и их подготовка.

Мне отчетливо запомнилась встреча с главкомом ВВС маршалом авиации Кутаховым, которая состоялась у нашего генерального конструктора В. Глушко уже где?то во второй половине октября. Центр подготовки космонавтов (ЦПК) входил в состав ВВС, и главком тоже оказался причастным к этому ЧП, к действиям его подчиненных. Кутахов, боевой летчик Великой Отечественной войны, детально изучил фактические материалы полета. Он остался очень недоволен действиями экипажа. Помню его слова на нашей встрече: «В воздушном бою после слова «атакую» я всегда молчал до конца поединка, а здесь они непрерывно что?то говорили, обсуждали…»

Сегодня, основываясь на многолетнем опыте, можно объяснить то, что произошло тогда на орбите, следующим образом. Оба члена экипажа «Союза-25» оказались новичками, это был их первый полет в космос. Стыковка проводилась на следующий день после старта, то есть в острый период адаптации к космическим условиям. Командир корабля В. Коваленок — человек очень эмоциональный. Это проявилось как при той неудачной стыковке, так и позже, когда он успешно выполнял два длительных полета в 1978 и 1981 годы. Эти субъективные факторы и объективные причины, связанные с недостаточно отлаженной системой подготовки, привели к неудаче.

Еще раз следует вспомнить памятную неудачную стыковку Г. Берегового на «Союзе-3» в 1968 году. Позже его назначили командиром Центра подготовки космонавтов (ЦПК), а затем он защитил диссертацию по психологии космонавта в полете. Как видно, все это мало помогло в настоящем деле. «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится» — эта старая пословица осталась справедливой и в XX космическом веке. Тогда, в 1968 году, не стали выносить сор из избы, не разобрались по–настоящему, не сделали деловых выводов и исправлений.

Восемь лет спустя, после неудачи с «Союзом-25», в подбор экипажей и методику подготовки, а в итоге — в процедуру пилотирования внесли существенные коррективы. Каждый последующий экипаж, по крайней мере, один из его членов, назначался из состава уже летавших космонавтов. Увеличили объем и интенсивность тренировок, прежде всего по причаливанию и стыковке. Наконец, при первой стыковке, сразу после запуска на орбиту, основным стал автоматический режим причаливания.

Требования к экипажам при сдаче теоретических экзаменов по системам космического корабля и станции резко ужесточили. В НПО «Энергия» сформировали добрую дюжину экзаменационных комиссий из ведущих специалистов. Мне тоже пришлось возглавлять стыковочную бригаду. Многим космонавтам пришлось пережить непростые времена, проведя немало дней и бессонных ночей над техническими описаниями систем. Помню, как после одного из экзаменов тех времен обиженный космонавт жаловался на несправедливость: отбирали по здоровью, а стали спрашивать — по уму.

Помню также, как полгода спустя, летним вечером сидя на скамейке у 1–й гостиницы на 2–й площадке Байконура, другой ветеран Войны М. И. Самохин, который командовал авиацией Прибалтийского флота, очень доходчиво объяснял нам с В. Легостаевым, отвечавшим в то время за СУД и сближение: «Меня маршал Жуков три раза расстреливал в 1944 году. Почему не стыковались автоматически? Я бы вас расстрелял». Я не спорил с «дедом», как называли Михаила Ивановича, командовавшего всем нашим летным отрядом, и не стал объяснять ему, что не отвечал ни за ручное, ни за автоматическое причаливание.

Настоящей войны не было, и нас никто не расстрелял.

Меня никто не тронул, не разжаловал, мне даже не объявили выговор. Более того, в самый разгар работы комиссии, когда расследование еще не закончили, генеральный директор В. Вачнадзе подписал приказ об образовании отдела по космической стыковке и другой электромеханике, назначив меня его начальником. Как упоминалось, такое решение уже готовилось, но, как часто бывало, оно продвигалось медленно, проходя через многочисленные инстанции. Мое непосредственное руководство предпочитало не спешить. Чрезвычайная, почти военная обстановка ускорила этот процесс во много раз. Партия в лице парткома, вежливо задав несколько вопросов на специальном заседании, тоже быстро «дала добро». Откровенно говоря, такое форсирование событий казалось удивительным. Несмотря ни на что, в чем?то нам доверяли не до конца, так же, как в апреле 1971 года. Помню, что это важное в моей профессиональной карьере событие меня тогда поразило.

Много лет спустя мне рассказали, что Вачнадзе действовал по прямому указанию С. Афанасьева. Когда на вопрос об организации работ по стыковке ему доложили, что в КБ этим занимается только одна лаборатория, министр сказал: «Неудивительно, что мы не состыковались».

Так осенью 1977 года пришла для меня пора уйти от Л. Вильницкого, который был моим начальником и учителем в течение двадцати лет и еще полтора года. Дело, новые задачи требовали идти вперед. Вперед и вверх! Ученики, как сыновья, должны когда?то уходить из отчего дома и становиться на самостоятельный путь.

В последующие годы мне часто не хватало Л. Вильницкого, его плеча и совета. За несколько месяцев до этих событий Г. Зиманек, мой многолетний и самобытный помощник, сказал на 60–летнем юбилее нашего начальника: «Лев Борисович, вы у нас такой… такой… Вы ж с умными — умный, а с дураками вы ж — дурак».

Мне не хватало такой мудрости, этому я не смог до конца научиться никогда…

Начинался новый период. Начало сложилось трудным, почти критическим. В каком?то смысле я остался одиноким и незащищенным.

Констатировать промах при стыковке «Союза-25» было важно, но еще важнее стало другое: требовалось ответить на вопрос, поврежден или остался целым передний причал. От ответа зависела вся дальнейшая программа полетов «Салюта-6» — станет ли этот ДОС станцией 2–го поколения, сможет ли он летать длительное время, принимая пилотируемые и грузовые корабли.

Выход оставался практически один: послать на станцию следующий пилотируемый корабль. Для этого ответственного полета выбрали Ю. Романенко, прошедшего школу подготовки «Союза» — «Аполлона», и уже опытного Г. Гречко. Стыковаться к тому же причалу, к ПхО, было опасно. Поэтому решили на этот раз выполнить стыковку к другому причалу, который оставался вне подозрений. После этого космонавтам требовалось перейти в переходный отсек и разгерметизировать его, затем открыть крышку люка стыковочного агрегата и выйти в открытый космос, чтобы осмотреть стык и убедиться, что там нет повреждений. Таким стал основной сценарий, который назвали первым. В нем подробно расписывалось, что и в какой последовательности требовалось осмотреть, перебирая один за другим все жизненно важные элементы на стыке: крюки, замки и датчики, электро- и гидроразъемы — все то, что могло сломаться и помешать стыковке.

Заранее разработали также сценарий ремонта, если бы он потребовался: его назвали вторым.

Мы также заранее подготовили весь инструмент, который мог потребоваться на орбите, а космонавты приступили к тренировкам. Помню репетиции, которые проводили на комплексном стенде (КС) станции в нашем КИСе. Последние наставления пришлось давать прямо на космодроме, на Байконуре, когда одетые в летные скафандры космонавты находились в изолированном помещении, за стеклянной перегородкой, а разговаривать с ними можно было только по шлемофонной связи.

10 декабря стартовал «Союз-26», а на следующий день он успешно завершил автоматическое сближение, причаливание и стыковку: штырь без помех вошел в приемный конус заднего причала «Салюта-6». Это был первый успешный шаг, нужный нам всем почти как воздух.

Пилотируемая программа ДОСов 2–го поколения, наконец, началась.

Следующим решающим шагом стал выход в открытый космос.

Меня назначили руководителем специальной рабочей группы, отвечавшей за анализ результатов космического осмотра. Я хорошо запомнил, как, сидя рядом с руководителем полета Елисеевым, слушал доклады с орбиты. Все шло по плану, если не считать трудностей при открытии крышки люка, но это были обычные, текущие трудности. Бортинженер Гречко, одетый в специальный скафандр для внекорабельной деятельности (ВКД), высунувшись по пояс из люка, осматривал стык. Командир Романенко, тоже в скафандре, находясь внутри разгерметизированного ПхО, страховал и придерживал инженера–верхолаза за ноги, чтобы тот не улетел в открытый космос. «Стыковочный узел чист», — доложил космонавт с орбиты.

Все были, конечно, очень довольны. Я уже перестал обращать внимание на то, о чем еще спрашивали космонавтов, упоминая о втором сценарии. В тот момент мне было непонятно и безразлично, чего еще хотела от космонавтов «Земля».

Только много лет спустя Гречко пересказал мне историю этой ночи так, как он это понимал или запомнил. С его слов, от них потребовали доклад о выполнении второго сценария, то есть какого?то ремонта. Георгий отказался: докладывать нечего. Тогда то же потребовали от командира, которому было сложнее, ведь он — человек военный, но и Романенко молчал. Как сказал Гречко, уже после того как «Союз-26» вернулся на Землю, Коваленок благодарил его за то, что космические инспекторы не поддались на провокацию. Это оставляло ему надежду на следующий полет.

Когда в 1979 году мечта Коваленка о новом полете осуществилась, он все же предпринял попытку полностью реабилитировать себя за допущенные ошибки. Тщательно осмотрев несчастливый для него приемный конус, он нашел и сфотографировал там свой «октябрьский» след, хотя к этому времени к переднему причалу уже состыковались несколько «Союзов». Далеко этот рапорт все?таки не ушел. По крайней мере, мне новых официальных претензий никто не предъявлял.

В конце декабря 1977 года по результатам космического осмотра наша экспертная группа выпустила заключение и дала добро на стыковку к переднему причалу. Первым воспользовался открывшейся возможностью «Союз-27» с новым экипажем на борту — моими хорошими приятелями и будущими дачными соседями О. Макаровым и В. Джанибековым. Стыковка этого корабля на деле подтвердила рабочее состояние переднего причала станции. Стыковка этого «Союза» стала первой в длинной серии космических полетов, которая отличалась от всех предыдущих: в этот момент второй корабль оставался пристыкованным к станции с другой стороны. Романенко и Гречко, следуя нашим указаниям, «спрятались» за закрытыми крышками в своем корабле. В этом совместном полете двух кораблей, с двух сторон пристыкованных к станции, в первый раз провели тот самый эксперимент «Резонанс», по результатам которого уточняли нагрузки на конструкцию, в том числе на наши стыковочные шпангоуты. Космонавты бегали и прыгали на орбите, а мы на Земле определяли воздействие физкультуры и спорта на космическое железо. «Мы оба с ней как будто из металла, но только я действительно металл». Это Высоцкий написал про штангиста, но мне кажется, что про нас — тоже.

Следующим принципиальным шагом стал полет и стыковка первого грузового корабля «Прогресс», в январе 1978 года доставившего на станцию все необходимое для длительных полетов — кислород, воду, пищу и топливо. В начале февраля впервые опробовали принципиально новую систему дозаправки станции через наши стыковочные гидроразъемы. Это был большой общий успех.

Новый этап космических полетов начался. Вскоре на борту станции вступила в действие система регенерации воды из воздуха, собранной холодильно–сушильным агрегатом (ХСА). Гречко рассказал мне, как им с Романенко впервые пришлось опробовать эту восстановленную воду: «Ты — бортинженер, поэтому экспериментатор, и должен испытать ее на себе первым», — говорил Юрий. На это Георгий возражал: «Ты — командир, должен быть всегда впереди». Сошлись на том, чтобы выпить по бокалу на брудершафт.

В марте к «Салюту-6» пристыковался «Союз-28» с первым интернациональным экипажем: это были В. Губарев и чех В. Ремек.

Эта почти благотворительная миссия по отношению к «обиженной» Чехословакии открыла путь длинному ряду космонавтов из разных стран, сначала социалистических, а позже из Франции, Германии и других стран Востока и Запада нашей большой планеты.

Вслед за чехословацким космонавтом на ОС «Салют-6» побывали представители двух других ближайших соседей из социалистического лагеря — Польши и ГДР. Немцы, создавшие первую баллистическую ракету в 30–40–е годы, в итоге оказались лишь пятыми среди первых космических наций. Правда, они считали себя все?таки третьими: как нация исключительно дисциплинированная, они признали первенство русских и американцев — как их победителей в последней Войне. Злые языки в то время шутили, что русские запустили в космос сначала собаку, а потом — человека, американцы — сначала обезьяну, а потом — человека. В отличие от них немцы дали сначала слетать чеху и поляку. Это была, конечно, опасная и, наверное, нехорошая шутка, но уж больно широкий международный масштаб приобрели полеты в космос, они подтвердили то, что интернациональное космическое сотрудничество набирало размах. Да не обидятся на меня чехи и поляки, наши братья–славяне.

Всем им, так же как многим последующим «социалистическим» и «капиталистическим» космонавтам, а также представителям «третьего мира», мне приходилось читать лекции о том, как стыковаться на орбите. Шуток по этому поводу тоже хватало.

Почти все эти космонавты, побывавшие на орбите, успешно состыковались, за исключением болгарина Георгия Иванова, урожденного Какалова, и совсем не по его вине. Этого настоящего летчика и человека мне пришлось встретить еще раз в 1994 году, на его родине. И встретились мы уже не как товарищи по соцлагерю, а как братья–славяне и единомышленники с общим прошлым.