В ГОСТЯХ У ЛАВОЧКИНА

В ГОСТЯХ У ЛАВОЧКИНА

Двухмоторныи транспортный самолет уносит нас все дальше от Ленинграда. Стрелка высотомера, установленного над дверью пилотской кабины, показывает сто пятьдесят метров.

Примостившись на сумке с парашютом, я гляжу сквозь стекло иллюминатора на проплывающие внизу дороги, рощи, речушки, деревни. Милая сердцу земля.

Трудно поверить, что мы уже не на фронте, что с каждой минутой все дальше уходим от его зловещих пожарищ и рябого от зенитных разрывов неба.

Ровно гудят моторы. Вместительный корпус старенького ЛИ-2 слегка вздрагивает. Мы летим на авиазавод за самолетами. Возглавляет нашу группу новый командир, капитан Уманский. Места в самолете хватило всем. Кто устроился на откидных сиденьях, кто, как я, сел на парашют, взятый с собой для обратного полета на истребителе.

Сегодня я впервые лечу на самолете в качестве пассажира. Дверь пилотской кабины открыта, и мне виден командир корабля — пилот, управляющий самолетом. Ни шлема, ни очков, одни наушники на голове. И сидит сбоку, как шофер в машине. Справа от него — второй пилот. Командир, не торопясь, закурил, потом передал управление своему напарнику и вышел к нам. Справившись о нашем самочувствии, вернулся в пилотскую, сел в свое кресло и развернул газету. Как странно все! Ничего общего с истребителем. Атмосфера полного спокойствия, неторопливости. Пилоты беседуют между собой. Путь прокладывает штурман.

Говорят, истребители — народ беспокойный, энергичный, в решениях быстрый. Ничего не поделаешь — по машине и характер! У нас ведь сложа руки не посидишь, да и маршрут за тебя никто прокладывать не будет. Везде все сам. Ты и летчик, и штурман, и стрелок, и радист, и бортмеханик. И если тебя на истребителе до ветру приторопило — терпи до посадки. А здесь конструктор предусмотрел все, даже туалет. Ишь, на дверях вычерчены два нуля.

Осматриваюсь. Все ребята наши смотрят в иллюминаторы, беседуют.

— Михаил Иванович, — обращаюсь я к Багрянцеву, — как тебе нравится этот корабль?

— Старенький, но ничего. — Багрянцев окидывает взглядом пассажирскую кабину.

— А летать на таком хотел бы? Он улыбается, Нет. Мне по душе истребитель.

— Я тоже истребитель не променяю ни на какой другой, пусть даже самый комфортабельный самолет, — говорю я. — Понимаешь, на истребителе ты свободен, как птица: высота, стремительность, маневр! Обрушится «мессершмитт» на такую машину, как эта, — что она сможет? А попадись он тебе или мне, когда мы на истребителях, — в два счета пристукнем!

Багрянцев соглашается.

— Это верно. Но у них, — он кивает в сторону пилотской кабины, — у них своя романтика. Доставляют срочные грузы, эвакуируют раненых с фронта. Летают в непогоду, да еще ночью, А это тоже нелегко. Ребята онимужественные, уравновешенные. Наш брат истребитель в этом им может позавидовать…

Тут Багрянцев обратил мое внимание на человека, сидевшего на полу.

— Видал чудака? Что это с ним такое? А ведь он — истребитель.

Это был один из прикомандированных к нашей группе летчиков. Он надел на себя парашют и расположился возле самой двери.

— Вечно он с причудами, этот Володька Широбоков, — сказал Михаил Иванович.

Я подсел к Широбокову. Мы познакомились. Конечно же, мне было интересно узнать, зачем он надел на себя парашют.

— Как зачем? А если случится что?

— Так ведь высота полета сто пятьдесят метров.

— Это не имеет значения. Я не привык полагаться на волю случая. В полете ничто не должно застать меня врасплох.

Нет, этот парень не был трусом. В нем виделся, что называется, человек с характером.

Самолет летел, слегка покачиваясь. Внизу развертывалась живописная панорама Подмосковья, На одном из аэродромов мы ненадолго приземлились, и дозаправленный самолет снова взмыл в небо.

В пункте назначения нас уже ждали. Мы отдохнули, а утром пришли на завод. Большое впечатление произвели на нас его гигантские цехи, конвейерные линии, весь процесс создания самолетов. С конвейера потоком сходили новенькие истребители ЛАГГ-3.

Дни учебы пролетели незаметно. После зачетов летчиков пригласил к себе главный конструктор самолета Семен Алексеевич Лавочкин. Тепло и сердечно встретил нас этот душевный, веселый человек. Каждому пожал руку, каждого пригласил сесть, потом достал коробку «Казбека»:

— Угощайтесь, морячки!

Морячки с удовольствием задымили. Мы с Тенюгиным некурящие, но тоже взяли по папироске и спрятали их в карманы — «на память от Лавочкина».

Семен Алексеевич долго и подробно расспрашивал нас о положении под Ленинградом.

Конструктор рассказал, что самолет ЛАГГ-3 прошел испытания в бою и что завод получил о новой машине хорошие отзывы. Он сообщил нам также, что успешно идет работа по созданию нового истребителя с мотором воздушного охлаждения, по качествам намного превосходящего существующую машину,

Лавочкин попросил нас рассказать о тактике фашистских истребителей и бомбардировщиков, о действиях вражеских зенитчиков. Он внимательно слушал нас, делая пометки в своем блокноте. Несмотря на серьезность обсуждаемых вопросов, Семен Алексеевич находил место шутке. Незаметно прошли почти три часа беседы.

Выйдя от Лавочкина, мы задержались в одном из цехов. Разговор зашел о качестве машины. Сопровождавший нас инженер завода сказал:

Машина, в основном, делается неплохо. Но кое-ка кие неполадки, к сожалению, встречаются. А вы посмотрите, кто создает для вас самолеты.

За станками, у верстаков, на конвейере — почти всюду стояли пожилые и молодые женщины. На рабочих местах было много подростков.

— Мужчины ушли на фронт, — продолжал инженер. — У нас уже много вдов и сирот…

В это время прозвучал сигнал на обед. Женщины, вытирая руки, поспешили в столовую, а подростки, почувствовав свободу, подняли возле станков шумную возню. Что-то с грохотом упало на пол. Инженер грустно улыбнулся:

— Ничего не поделаешь, рабочий класс в салки играет.

Утром мы поехали на аэродром. На новом истребителе каждый из нас должен был совершить полет по кругу с обязательной уборкой шасси.

Вот и моя очередь лететь. Занимаю место в просторной кабине. Особенно радует, что в ней удобно расположены педали управления рулем поворота. О радио и говорить нечего. Это наша давнишняя мечта.

— Разрешите выруливать для взлета? — спрашиваю я из кабины.

В шлемофоне тотчас же раздается:

— Разрешаю!

Выруливаю, прошу разрешения на взлет. Самолет легко отрывается от земли. Нажимаю красную кнопку, шасси само пошло на уборку. Потом где-то внизу раздается легкий шлепок и загораются два красных огонька — шасси убрано. После И-16, на котором для уборки шасси нужно было сорок четыре раза повернуть ручку тросовой лебедки, это казалось чудом.

Машина легко набирает высоту. Чувствуется сила мотора. В моих руках новый самолет. Здорово, черт возьми!

Но короток полет по кругу. Выпускаю шасси и посадочные щитки, совершаю посадку, Истребитель касается колесами земли, подпрыгивает и только потом, приземлившись на все «три точки», мягко катится по зеленой траве аэродрома. «Не добрал немножко!» — досадую я на себя. Так хотелось совершить безукоризненно чистую посадку!

— Ну как, разобрался, что к чему? — спрашивает командир.

— Не очень. Еще бы полетик.

— Полетим домой — разберешься. И он вызывает следующего…

В общежитие мы возвратились в приподнятом настроении, будто свершили что-то весьма значительное.

А утром на завод пришла телеграмма: «Ускорьте прилет группы ЛАГГ-3. Ленинграду трудно. Самохин». Об этой телеграмме командующего ВВС нашего флота вскоре стало известно каждому рабочему. «Ленинграду трудно…» Авиастроители удесятерили свои усилия.

И вот мы на заводском аэродроме. Самолетов здесь столько, что яблоку негде упасть. Гляжу на них, и душа радуется. Вот она, могучая советская техника! Вот он острый, разящий меч, выкованный нашим народом в грозные годы войны! Пройдет немного времени, и этот меч беспощадно обрушится на головы фашистских захватчиков.

Среди сопровождающих нас лиц один из инженеров завода.

Возле неполного ряда самолетов мы останавливаемся.

— Отсюда группа армейских летчиков уже взяла девять самолетов, — говорит инженер. — Вам достались номера с одиннадцатого по двадцатый. Вот мел. Кто у вас тут пошустрее? Пишите на бортах номера, и попутного вам ветра, морячки! Лидер готов, ждет вашей команды…

Вскоре мы поднимаемся в воздух. Десять истребителей ЛАГГ-3, лидируемые самолетом ПЕ-2 — двухмоторным фронтовым пикирующим бомбардировщиком, строятся и берут намеченный курс. Погода солнечная, ясная. Видимость кажется беспредельной.

Через некоторое время мы производим посадку и начинаем заправлять самолеты.

В эту минуту к нам подходит дежурный по аэродрому. В петлицах три кубика — старший техник — лейтенант.

— Кто здесь старший группы? — спрашивает он у Багрянцева. Гляжу на дежурного и глазам не верю:

— Каргашов, Александр Федорович!.. Какая встреча!

— Каберов! Вот не ожидал тебя увидеть. Откуда?

— Гоним самолеты на Балтику. А ты как здесь оказался?

— Формируемся. Скоро тоже на фронт.

— Мы крепко пожимаем друг другу руки. Сразу же завязывается разговор о Новгороде, о друзьях и близких, оставшихся там. Каргашов когда-то был инженером новгородского аэроклуба, а я инструктором — летчиком. Александр Федорович и его товарищи усиленно готовятся к отправке на фронт. И Каргашова, и меня очень тревожит то, что в Новгороде уже немцы. Мы не знаем, что с нашими семьями.

Разговору не видно конца. Но Каргашову некогда. Он ведь дежурит по аэродрому.

— Чуть было не забыл, — спохватывается Александр Федорович. — Я же к вашему командиру. Пока есть погода, вам надо вылетать. Будь здоров, дорогой! До встречи в Новгороде!

Мы прощаемся, и я бегу к своему истребителю…

Хотелось бы заранее сказать, что после войны мы с Каргашовым действительно встретились в Новгороде. Александр Федорович прошел большой и трудный боевой путь от Москвы до Берлина. После войны он демобилизовался и долгое время работал на одном из новгородских заводов инженером, а теперь уже ушел на пенсию. Я вижу его иногда прогуливающимся с женой по набережной Волхова. Как только в небе раздается гул авиационного двигателя, Каргашов останавливается и провожает взглядом летящий самолет…

Впрочем, возвращаюсь к нашему перелету с авиационного завода под Ленинград.

Мы ведем наши боевые машины над бескрайними просторами страны. Под крылом моего самолета проплывают поля и леса, многочисленные населенные пункты, голубые ленты рек, тонкие нити дорожных трасс, Гляжу и не нагляжусь. Милая сердцу земля! Дорогая моя Родина! За тебя, за твою свободу и независимость вступим мы скоро в новый грозный бой с врагом.

Самолеты покачиваются, словно на волнах, сверкая на солнце хрустальными дисками винтов. Мне все больше нравится новая машина. Как-то она покажет себя, когда мы встретимся с «юнкерсами» и «мессершмиттами»? ЛАГГ-3 под Ленинградом впервые. Оружие на нем отменное: пушка и четыре пулемета (два крупного и два обычного калибра).

Вот и Низино. Делаем круг над аэродромом и производим посадку.

Тенюгин, покинув кабину, разминает уставшие от долгого полета ноги.

— Здорово, Игорек! Приветствую тебя на родной низинской земле!

Взаимно, Володя! — кричу я ему. Мы направляемся к командирскому самолету.

Ну, вот и добрались наконец до дому! — говорит капитан Уманский. — Значит, у нас все на месте, кроме Халдеева. Устранит неисправность и завтра, видимо, прилетит домой.

Уманский обводит нас взглядом:

— Горячая работа предстоит, товарищи!..

Данный текст является ознакомительным фрагментом.