Глава шестая НА КАТОРГЕ

Глава шестая

НА КАТОРГЕ

Железная решетка разделяла камеру Котовского на две части. Раньше надзиратели смотрели в «глазок», теперь же они дежурили у решетки в самой камере. Часами бессмысленно смотрели они на узника. Разговаривать с ним запрещалось. Котсвский уже привык к тому, что на него постоянно был устремлен чужой взгляд. Он беспрерывно шагал по камере от решетки к стене, взад и вперед, точно маятник.

Во время общих прогулок арестанты заполняли двор. Поравнявшись с башней, они смотрели вверх, как бы приветствуя Котовского. А он в эти минуты, приподнимаясь на носках, жадно прислушивался к доносившимся голосам. Он научился слушать тюрьму. Уголовники в общих камерах шумели, играя в карты, дрались между собой; сидящие в одиночках насвистывали к напевали; политические переговаривались, спорили.

Котовский все мерил и мерил шагами свою клетку. Больше полугода сидел он уже в тюрьме. За это время он двадцать четыре дня был на свободе, которая досталась ему дорогой ценой.

Только затянулись раны, как на него снова надели и ножные кандалы. Бывали ночи, когда Котовский просыпался от шума. Он слышал крики и стоны. Каменная тюрьма сотрясалась от стуков. Дребезжали и падали стекла. Начинался очередной тюремный «бунт», или кого-то избивали, или политические демонстрировали свой протест против произвола тюремщиков. И тогда Котовский в своем каменном мешке также начинал с неудержимой яростью бить ногами в решетчатую дверь и кричать. Надзиратели, дежурившие у его одиночки, не решались его успокаивать. Молча продолжали они смотреть на него. А когда в тюрьме воцарялась, тишина, Котовский долго еще не ложился и все без устали ходил по камере, освещенной мутным светом ночника, мигавшего в коридоре…

Суд был назначен на 13 апреля 1907 года.

Толпы народа вышли на улицы посмотреть, как Григория Котовского, под усиленным конвоем из конных стражников, городовых и околоточных надзирателей, будут вести в здание кишиневского окружного суда на Синадиновской улице.

На скамье подсудимых рядом с Котовским сидели и его дружинники: Гуцуляк, Демьянишин, Пушкарев и другие. В зале было необычайно тесно. Взоры всех были устремлены на Котовского. Пока читали длинный обвинительный акт, Котовский то разглядывал публику, то кивком головы отвечал на дружелюбные взгляды.

Григорий Иванович держался бодро и независимо. И хотя барьер отделял подсудимых от первых рядов, сановники и купцы невольно отодвигались к спинкам своих сидений каждый раз, когда Котовский приподнимался, чтобы громко задать вопрос свидетелю или ответить прокурору.

Еще во время следствия Котовский настаивал на том, чтобы в качестве свидетелей были привлечены определенные лица, на правдивость показаний которых он мог рассчитывать. Много бедняков, вдов, студентов и батраков могли бы рассказать о том, что делал он с деньгами, которые отбирал у богачей. Но никто из этих людей не был вызван в суд.

Котовскому дали последнее слово. Он говорил и за себя, и за своих дружинников. Он не оправдывался, а уточнял обстоятельства, отметая клевету. Он говорил о том, что его дружина никого не убивала и не обидела ни одного трудового человека. Не нажива интересовала его, а помощь обездоленному народу.

Котовский говорил долго, и его напряженно слушали в воцарившейся тишине. Некоторые даже приподнялись со своих мест, настолько эта речь была необычайна и не похожа на то, что обычно говорилось на суде.

Напряжение и волнение всех присутствовавших передалось и присяжным. Когда они остались одни, между ними начались разногласия и споры. Некоторые из них считали, что Котовский должен быть оправдан. Под давлением своего старшины и после долгих препирательств они вынесли Котовскому обвинительный вердикт, отвергнув обвинение его в убийствах.

Приговор был зачитан только на следующий день.

Котовского приговорили к десяти годам каторжных работ и к лишению всех прав состояния.

Публика долго не расходилась. Когда Котовского уводили, кто-то из публики пытался передать ему букет сирени. Некоторые из столбовых дворян и почетных потомственных граждан выражали свое недовольство «мягким» приговором. Другие же говорили о том, что приговор не имеет значения, так как Котовский все равно убежит.

Газеты были полны отчетами о суде; либеральные газеты сообщали, что «некоторые свидетели оттенили рыцарские качества Котовского и поэтому публика прониклась к нему особым расположением» и что «поведение Котовского на суде было в высшей степени корректно, и это все более и более располагало к нему всех присутствующих».

Суд вынес приговор. Но это было еще не все. Власти, стремясь дискредитировать Котовского обвинениями уголовного характера; боялись одновременно судить его и за революционную деятельность, за участие в аграрных беспорядках, за освобождение арестованных селян. Эти дела были выделены особо.

Снова в своей одиночной камере Котовский ждал процесса.

…23 ноября 1907 года Котовского опять привезли в здание кишиневского окружного суда.

Вот какие подробности приводил судебный хроникер газеты «Бессарабская жизнь» в своем отчете:

«В судебном заседании Котовский не отрицал факта освобождения им арестантов, но не признал себя виновным, находя, что в поступке его нет ничего преступного. Котовский защищал себя лично и старался открыть перед присяжными заседателями свои политические воззрения на общественный строй и угнетение низших слоев общества. Председательствующий А. Попов остановил Котовского, просил говорить лишь „по существу дела“.

На этом суде Котовский, защищаясь, выступал как обвинитель. Уже приговоренный к каторге, он бросал вызов своим судьям. Через головы судей он обращался к народу.

Он не только не признавал себя виновным, но и доказывал правоту арестованных крестьян, которых пытался освободить.

— На каком основании вы их освобождали? — спросил его товарищ прокурора Саченко-Сакун.

— На каком основании вы их арестовали? — ответил ему вопросом Котовский и продолжал:

— Хотел бы я знать, за какое преступление вы заковываете людей в цепи? Вы говорите, что они нарушили закон, но кто писал эти тиранические законы? Как вы докажете, что лес, который рубили крестьяне, принадлежит помещику? А где он взял этот лес, помещик? Он что, с ним родился? Вы заковываете в цепи голодных людей потому, что они хотят есть и кормить своих детей. Не меня надо судить, а вас. Я смотрю на вас с презрением, так как не признаю ваших законов. Мне каторга не страшна.

После того, как стороны отказались от допроса свидетелей, выступил прокурор. Саченко-Сакун был краток. Он просил присяжных вынести подсудимому обвинительный приговор, как человеку, который своими деяниями выступает против „права и порядка“».

Присяжные и на этот раз вынесли Котовскому обвинительный приговор. Суд приговорил его по совокупности с прежними приговорами на двенадцать лет. Это было последнее дело Котовского.

Газеты сообщали, что в скором времени он будет отправлен на место своей ссылки. Власти считали, что теперь с Котовским сведены все счеты. Газетные репортеры перестали интересоваться им, и имя Котовского исчезло со страниц бессарабских газет. Только простые люди, проходившие и проезжавшие мимо тюрьмы, продолжали думать и говорить о человеке, томившемся за ее стенами.

Как уже осужденного, Котовского из одиночной камеры перевели в общую.

Обыкновенная серая арестантская гимнастерка плотно обтягивала его мускулистое тело. Свою арестантскую одежду Котовский носил с достоинством.

Даже в тюрьме он презирал бесцельное времяпровождение. В грязной и душной камере, он с настойчивостью, всех поражавшей, занимался гимнастикой. Как ребенок, радовался он первым весенним дням и во время прогулок любил осколком зеркала пускать солнечные зайчики по тюремной стене.

В безоблачные ночи он не отходил от окошка камеры, стараясь увидеть возможно больший кусочек неба и с радостью узнавал знакомые звезды.

Царские тюремщики посадили Котовского вместе с убийцами, бандитами-рецидивистами и мелкими воришками. Он оказался в одной камере с бандитом Загари, с грабителем Рогачевым, бежавшим с Сахалинской каторги, и с другими отъявленными преступниками. Эти преступники держали в страхе всех уголовных; от новоприбывших они требовали, дань «на камеру»; ввели в тюрьме «майдан» — скрытую торговлю табаком, спичками, водкой; выдавали игральные карты и с каждого выигрыша брали проценты. Они устроили на должность тюремного повара своего человека и с его помощью разворовывали продукты, поступавшие на кухню. Тюремные «аристократы» требовали от остальных арестантов беспрекословного подчинения, заставляли выполнять за себя все тюремные работы: подметать камеры, убирать со стола… Плохо доставалось новичкам, протестовавшим против неписанных законов тюрьмы, и тем, кто не выполнял приказаний Загари и его сообщников. С такими жестоко расправлялись.

В камере торжествовала жестокая, грубая сила. И здесь Котовский опять увидел то, что ему было ненавистней всего на свете — угнетение одного человека другим.

Он начал и здесь бороться за справедливость, защищать слабых и попранных. Котовский отменил «налог на камеру», потребовал, чтобы закрыли «майдан», и следил за тем, чтобы паек, предназначенный для заключенных, не разворовывался.

Первый раз за все годы существования кишиневской тюрьмы нашелся человек, осмелившийся выступить против неписанных се законов.

Отъявленные уголовники решили во что бы то ни стало «убрать» Котовского. Кто такой Котовский для них? Он не вор и не грабитель! Они затаили глухую злобу против этого «политика», которого к ним «подсунули».

Загари и его друзья задумали убить Котовского. Они собирались ошпарить его кипятком в бане, но Котовского об этом предупредили. Тогда Загари и его сообщники решили затеять во время прогулки драку и в общей свалке убить Котовского. Никто не мог бы найти виновного. Григорий Иванович узнал о подготовляемом нападении. Он предупредил политических, чтобы они не выходили в этот день на прогулку, так как уголовники в драке могли начать резню.

Котовский разгуливал по двору тюрьмы. В сторонке стояли его заключенные дружинники. На другом конце двора сгруппировались сторонники разбойника Загари.

Загари подошел к Котовскому, преградил ему дорогу и начал громко, на весь двор, выкрикивать оскорбительные слова. Котовский сильным ударом руки отбросил Загари в сторону. Он решил первым нанести удар, так как знал, что борьба все равно неизбежна. И тут же сзади на Котовского набросились трое из шайки Загари. Они старались схватить его за голову, за ноги, за руки, свалить и здесь же прикончить. Но свалить его они не могли. Он стоял на месте, расставив ноги, и отбрасывал от себя всех нападавших.

Никто из надзирателей не поднимал тревоги, они спокойно наблюдали за происходящим: «Авось, Загари поможет избавиться от беспокойного арестанта». В руках Загари сверкнуло лезвие ножа. И в эту минуту, неожиданно для всех, невысокий арестант Меламуд, житель Малой Малины, ударил Загари булыжником по голове. Бандит упал замертво.

На несколько секунд воцарилась тишина, а потом неистовые вопли и крики огласили тюремный двор. Люди из банды Загари схватились за камни, привезенные для ремонта одной из башен. В Котовского со всех сторон полетели булыжники. Дружинники и друзья бросились к нему на помощь. Один из них вырвал железный прут из окна камеры и, размахивая им, подскочил к тем, кто кидал камни.

Котовский вовремя выхватил из рук товарища железный прут. Он стоял посредине двора, сдерживая свою ярость. Все те, кто готовились убить его, начали отходить в сторону. В это время раскрылись ворота, и в них показался начальник тюрьмы Францкевич.

Тюремное начальство только тогда решило прекратить побоище, когда поняло, что Котовский со своими дружинниками не сокрушим.

Продолжая держать в руках железный прут, Котовский сделал шаг навстречу начальнику тюрьмы. Францкевич испугался. Он подумал, что Котовский хочет его ударить. Под смех заключенных начальник тюрьмы начал быстро пятиться к выходу. Котовский засмеялся и отбросил прут в сторону.

С тех пор никто уже не осмеливался поднять руку на Котовского. Он подчинял своей воле самых свирепых преступников. Как всегда, он старался пробуждать в людях лучшие чувства, протягивал руку тем, кто нуждался в его помощи, покровительствовал слабым.

Авторитет Котовского возрос. В тюрьме он стал для всех советником и судьей. Не раз даже сама тюремная администрация обращалась к нему со всевозможными просьбами, пытаясь использовать его влияние на заключенных. Тюремщики боялись Котовского и часто выполняли то, что он требовал. Он не допускал, чтобы его подвергали ежедневному унизительному осмотру и обыскиванию. Когда политические заключенные устраивали забастовку или голодовку, уголовные камеры, следуя призыву Котовского, немедленно присоединялись к ним.

Политические любили Котовского за его пытливый ум, за его неукротимое стремление вырваться на волю.

После 1905 года в «политическом коридоре» кишиневской тюрьмы стало тесно. Здесь сидели организаторы комратского восстания. За несколько дней существования своей крестьянской республики комратцы расплачивались долгими годами заключения. Здесь же сидели и участники различных революционных организаций, недавно начавших свою деятельность в Бессарабии. Котовскому, как и всем политическим заключенным, помогал Красный Крест, который Котовский поддерживал, когда был на свободе.

Красный Крест поручил двум смелым девушкам — работнице швейной фабрики Пелагее Волоховой и фельдшерице земской больницы Александре Лосевой — ходить к Котовскому на свидания, носить ему передачу. Лосева приходила к Котовскому, как его невеста, а Волохова — как родственница.

Иногда им удавалось передать ему прокламацию, напечатанную на тонком, прозрачном листке бумаги. Для того, чтобы не вызвать подозрений у часовых, девушки наряжались как можно лучше, надевали шляпки и шелковые платья. Пелагея Петровна Волохова рассказывает, что, хотя Лосева только «играла роль» невесты Котовского, но она полюбила его и относилась к нему с большой заботой. Она приносила ему в тюрьму и виноград, и подпольные листовки, и газеты, и даже напильник или небольшой ломик — все то, что ему было нужно. Александра Лосева нравилась Котовскому. Они видели друг друга только через решетку.

Поля Волохова иногда выполняла поручения Котовского.

В Кишиневе, на Малой Малине, Котовский регулярно помогал многим семьям бедняков. И даже в тюрьме он не забывал о них. Он попросил Волохову, чтобы она из средств Красного Креста передала немного денег одной старухе. Волохова разыскала старую, забитую женщину и вручила ей несколько рублей.

— Только благодаря ему еще живу на свете, — говорила старушка Поле.

Политические заключенные добились от тюремного начальства, чтобы Котовскому разрешили приходить к ним. Он ежедневно посещал главный корпус, ходил из камеры в камеру; был в курсе всех дел и событий «политического коридора». Политические приглашали его и на свои конспиративные собрания.

Нелегальные издания проникали в кишиневскую тюрьму. Котовский получал эту литературу от библиотекаря политических заключенных, невысокого человека, который, как и Котовский, закалял себя ежедневными физическими упражнениями.

В тюремном рукописном журнале «Голота» («Беднота») была помещена дружеская карикатура на Котовского. Художник изобразил его во время гимнастики: размахивает руками, а кандалы лежат на полу. И, действительно, прежде чем делать гимнастику, Котовский снимал с себя кандалы. Он добился этого после долгой и тяжелой тренировки.

Котовский принимал участие в рукописном журнале политических. «Голота» доказывала необходимость для «голоты» организоваться и смело двинуться на «белую кость»! Редактировал журнал «Голота» Михаил Сибов, политический заключенный, осужденный за участие в комратском восстании. Этот бодрый, жизнерадостный человек дружил с Котовским.

Однажды, после того, как отзвучал вечерний колокол, Михаила Сибова нашли мертвым. Он принял мышьяк. Только тогда его товарищи узнали, как этот внешне веселый человек тосковал по воле и с каким трудом переносил тяготы тюремной жизни.

Котовский горевал о Сибове и одновременно резко осуждал его: — «Так не должен был поступить революционер», — говорил он. И с еще большей настойчивостью готовился к новому побегу.

У Котовского было немало друзей среди политических, но ни к одной из их групп в тюрьме он не примыкал. Ему были чужды взгляды как анархистов, так и эсеров. Ни те, ни другие не могли оказать на него влияния. Больше того, он отзывался о них очень резко. Среди политических заключенных, сидевших в кишиневской тюрьме, Котовский не встретил человека, который помог бы ему оформить его политические взгляды.

В одиночке, в общей камере уголовников, на прогулках Котовский задумывался над тем, что он должен делать дальше.

Мечтая о том времени, когда ему удастся вырваться на волю, он давал себе клятву, что больше уже никому не удастся запереть его в тюрьму. Он будет действовать так, чтобы никогда не попасться.

Котовский любил говорить о своем будущем, о том, что он будет делать, когда ему удастся убежать из тюрьмы. «Надо сейчас бороться, а не когда-нибудь», — говорил он. Подготавливая очередной побег, он подбирал теперь соучастниками не просто ловких и сильных парней, а таких, которые бы разделяли его идеи и могли бы бороться с существующим строем.

Особенно полюбил Котовский одного горячего и неукротимого комратца, всегда шедшего наперекор тюремному начальству. Часто слушал Котовский его рассказы и песни. В вечерние часы далеко разносился сильный голос комратца, проникавший даже за стены тюрьмы. Прохожие останавливались и подолгу слушали неведомого певца.

Котовский вспомнил, как и сам он пел в кокорозенской школе, и неожиданно для всех обнаружил свои певческие способности. Его приняли в тюремный церковный хор. Воспользовавшись этим, он вместе со своими товарищами-комратцами и со скромным библиотекарем, делал подкоп из церкви. Пели дружно. Пели так хорошо, что и начальство одобряло. Так продолжалось до тех пор, пока под аналоем не был обнаружен склад оружия.

Начальство принимало все меры, чтобы «завинтить» тюрьму. Котовского не смущали неудачи. Одно время он готовил побег через крышу, потом собирался бежать «на ура», среди бела дня. Не проходило и месяца, чтобы в тюрьме не был обнаружен новый подкоп. Стены тюрьмы были крепко зацементированы. Каждый камешек приходилось выламывать с трудом. Работали по одиночке, стальными сверлами и зубилами. Котовскому удалось получить с воли жидкость, облегчавшую сверление. И не раз, когда все уже бывало подготовлено, тюремные ищейки при помощи провокаторов обнаруживали подкоп то в башне, то в стене. Несмотря на то, что за Котовским усиленно следили, он и его товарищи получали с воли и оружие, и необходимые инструменты.

Тюремная стража жила в вечном ожидании неприятных сюрпризов от Котовского. Начальник тюрьмы и местный исправник долго хлопотали, чтобы кишиневскую тюрьму избавили от Котовского. Только при этом условии они обещали навести в тюрьме порядок.

8 февраля 1908 года, по распоряжению главного тюремного управления, Григория Котовского в отдельном арестантском вагоне отправили в город Николаев, в особую, образцовую тюрьму, специально предназначенную для самых отчаянных беглецов с каторги.

«Одиночный режим в течение двух с половиной лет, с прогулкой по пятнадцать минут в сутки, полной изоляцией от живого мира. На моих глазах люди гибли от этого режима десятками, и только железная воля и решение во что бы то ни стало быть на свободе, жажда борьбы, ежедневная тренировка в виде гимнастики спасли меня от гибели», — писал Котовский в своей автобиографии о годах, проведенных в николаевском централе.

Никакие испытанные средства: ни пилки, ни отмычки, ни веревки — не могли ему помочь.

На свидания к нему не допускали. Он не знал даже тех, кто сидит в соседних одиночках. Но он не чувствовал себя обреченным и, как всегда, думал о побеге. Он решил вырваться из николаевской каторжной тюрьмы, подняв дело Зильберга, который в свое время так подло предал его.

Котовский написал о проделках Зильберга в департамент полиции. В своем заявлении он в качестве свидетелей, назвал других своих дружинников, отбывавших срок наказания в разных тюрьмах. Делу был дан ход.

Котовский отказывался давать какие-либо показания, пока он находился в николаевской тюрьме.

Зимой 1910 года тюремщики были вынуждены доставить его в Кишинев как свидетеля по делу Зильберга. Из других тюрем и централов прибыли другие свидетели, на которых сослался Котовский в своем заявлении. Среди них были и его верные дружинники. Все это он сделал для того, чтобы из кишиневской тюрьмы или из здания суда организовать побег «свидетелей».

Зильберга судили вместе с его начальником, приставом Лемени-Македони. Это нашумевшее тогда дело слушалось выездной сессией Одесской судебной палаты.

Котовского вызвали в суд для дачи показаний. Он снова встретился здесь со многими кишиневскими полицейскими, которых знал в лицо. Он помнил их проделки, и, выступая свидетелем на суде, с сарказмом рассказывал о делах кишиневской полиции, о бывшем полицмейстере бароне Рейхарде, который присваивал себе найденные краденые вещи.

Барон Рейхард на суде не присутствовал, его заблаговременно перевели на другую должность, и к суду он не привлекался. Зильберг же и его начальник были приговорены к четырем годам каторги.

Котовский начал готовить свой новый вооруженный побег. Но кишиневское тюремное начальство стремилось как можно скорей избавиться от Котовского. Надзиратели были с ним необычайно вежливы. Они называли его по имени-отчеству, и каждый просил, что если он вздумает бежать, то пусть только не в его дежурство. Котовский же предъявил тюремному начальству свой ультиматум: он грозил большими неприятностями, если только его вздумают отправить обратно в николаевский централ. Тюремщики знали, что Котовский не шутит, и вскоре пришло распоряжение направить его в Смоленск.

26 марта 1910 года Котовский прибыл в смоленскую каторжную тюрьму.

Начальник смоленского губернского жандармского управления «совершенно секретно, лично» уведомлял заведующего особым отделом департамента полиции о прибытии Григория Котовского, характеризуя его в своем донесении: «постоянно стремящийся к побегу».

В кишиневской тюрьме власти считались с Котовским. Их пугала его слава в Бессарабии. В смоленской же тюрьме к нему отнеслись как к обыкновенному преступнику. Котовский, как и раньше, держался независимо. Это раздражало тюремщиков. Они решили его проучить. Однажды стражники присвоили себе передачу, принесенную одному заключенному. Котовский запротестовал. Тогда несколько стражников набросились на него и свалили на пол. Один из них сел на Котовского, другие начали его бить. Удары сыпались со всех сторон. Закованный в ручные и ножные кандалы, Котовский не мог сопротивляться. Его били, а он страдал не от боли, а от бессилия, от того, что не мог разбросать в стороны этих крыс, одетых в царские мундиры. Все его мускулы напрягались. Движением плеч старался он сбросить с себя тюремщиков.

Это были невыносимо тяжелые минуты в жизни Котовского. Он не мог ответить ударом на удар. Когда он был юношей, его ожег удар помещичьего хлыста; а теперь его топтала ногами свора царских опричников. Не было предела его горю и возмущению.

Из смоленской каторжной тюрьмы Котовский был отправлен на каторгу. Путь лежал в Забайкальскую область. На этапе из Сретенска в Горный Зерёнтуй он шел впереди всей партии ссыльных. Он не кутался, шел бодро, не сгибаясь, в любую погоду, в метели и буран. Конвоиры никогда не видели еще такого каторжанина. По утрам Котовский закалял себя. Не обращая внимания на морозные ветры, он снимал рубашку и шел с открытой грудью. На остановках он без рубашки ложился на снег.

Котовского сопровождала секретная бумага с его характеристикой. В ней сообщалось, что его необходимо стеречь особенно тщательно, так как он быстро завоевывает симпатии заключенных и охраны и совершает побеги. Эту секретную бумагу Котовскому удалось похитить на одной из стоянок и уничтожить.

Так достиг он Казаковской каторжной рабочей тюрьмы. Начальник прииска подполковник Евтин даже среди тюремщиков славился своей жестокостью и садизмом. В присутствии Евтина, в этом застенке каторжан подвергали порке и многих засекали до смерти.

Если раньше Котовского хотели укротить, заключив в высокую тюремную башню, то теперь его должны были надолго упрятать в глубокой шахте.

— Неужели и ему жить здесь вместе с нами? — думали старые каторжане, глядя на новоприбывшего бессарабца, сильного, атлетически сложенного, всем своим существом устремленного к свободе и воле.

Больше полугода проработал Котовский в золотоносных шахтах Казаковского прииска. А в мае 1912 года он был отправлен на постройку железной дороги, где работал по укладке шпал, а потом, как наиболее грамотный, был назначен табельщиком. Вместе с каторжанами на постройке Амурской железной дороги работали и вольные рабочие, и бывшие каторжане, по отбытии своего срока ставшие поселенцами. Котовский не мог представить себе, что и он на всю жизнь останется здесь.

В связи с предстоявшим трехсотлетием царствовавшего дома Романовых пересматривались дела всех каторжников. Заключенные ждали «высочайшей милости».

19 февраля 1913 года команда каторжников, в которой находился и Котовский, была выстроена. Начальник опрашивал всех заключенных. И тут Котовский узнал, что на категорию, к которой он принадлежал, «высочайший манифест» не распространялся.

Уже семь лет, как он за решеткой и в кандалах, осталось почти столько же. А кроме того, в любой момент могут обнаружить, что он уничтожил сопровождавшую его секретную бумагу. И тогда — снова суд, и уже не годы, а вечная каторга.

Напрасно он вместе с другими ждал царского манифеста; напрасны были его мечты о свободе… Несколько дней он ходил как помешанный, испытывая жгучую тоску по родной Бессарабии и знойному югу. Выход по-прежнему оставался только один — совершить побег.

Как каторжанина, на которого не распространялось действие манифеста, Котовского отправили добывать песок в шахту.

Территория шахты была обнесена огромным рвом. За рвом начиналась тайга. Решаясь бежать отсюда, Котовский знал, что ему придется много дней идти по неизведанным тропам, голодать. В одном из скрытых уголков шахты он собирал сахар и спички.

Все было готово к побегу. Котовский ждал только случая. Надо было спешить.

27 февраля 1913 года в шахте, кроме стражника, никого не было. Улучив момент, Котовский обезоружил стражника, связал его и засунул ему в рот тряпку. Сам же залез в клеть, которая шла наверх. По существовавшим порядкам, наверху двое стражников металлическими щупами проверяли каждую клеть. Только хотели охранники опустить щупы в клеть, как Котовский, быстро отбросив железную крышку, выскочил оттуда. Двумя выстрелами он убил стражников и бросился бежать. Легко перепрыгнув ров, он оказался в тайге. Теперь никакая погоня его не настигнет!