«ПРЕВРАЩЕННЫЕ ФОРМЫ»

«ПРЕВРАЩЕННЫЕ ФОРМЫ»

…Я прошел не через марксизм, а через отпечаток, наложенный на меня личной мыслью Маркса, и эта мысль является определенной трактовкой феномена сознания.

М. Мамардашвили. «Начало всегда исторично»

Трудно сказать, что Карла Маркса в советской философии не жаловали вниманием. Внимания, без ущерба для развития отечественной мысли, могло бы быть и поменьше. Но, как часто бывает, то, что наиболее доступно, труднее всего понимается, хотя бы потому, что не вызывает интереса. Марксова философия так естественно превратилась в Советском Союзе в идеологию, что философией ее, наверное, никто и не считал. Иначе зачем было ее так варварски оглуплять? Просто удивительно, что Мераб Константинович смог взглянуть на нее без шор. «…Я не был марксистом в смысле социально-политической теории… Но, может быть, в отличие от других я был единственный марксист в том смысле, что в философии на меня в чем-то повлиял Маркс…» — говорил он в одном из интервью последних лет. Более того, философию Маркса он считал началом нового представления человека о самом себе, предвестницей возникновения новой парадигмы — неклассической картины мира.

Конечно, свою роль в «открытии Маркса» сыграла и жизнь за границей. И удивился же он, должно быть, обнаружив, что кое-кто на Западе считает Маркса философским маргиналом. К тому же Мераб Мамардашвили обладал довольно-необычным для гуманитария качеством, даже вывел такой принцип философского мышления — «презумпция ума»: никогда не следует считать мысли другого человека глупее собственных. Вполне возможно, что дело обстоит наоборот.

При непредвзятом взгляде на Маркса оказалось, что в его философии встречается понятие, во многом проясняющее картину функционирования сознания — понятие «превращенных форм». Не то чтобы Маркс подробно на этом останавливался, задачи он ставил перед собой другие. Но, сам того не ведая, он нащупал ахиллесову пяту классической рациональности. Потому что существование превращенных форм доказывает невозможность отождествления сознания и бытия.

В конце 60-х Мамардашвили пишет две работы на эту тему: «Анализ сознания в работах Маркса» и «Превращенные формы».

Почему сложно изучать человеческое сознание? Настолько, что некоторые философы вообще предпочитают слово «сознание» не употреблять. Одна из причин — субъективный характер материала. Ведь что нам доступно? Ну, собственное сознание мы воспринимаем непосредственно: кому, как ни нам, казалось бы, лучше всего известны наши чувства и мысли. А другие люди? Где гарантия, что их сознание тождественно нашему? А если это так, то каким образом мы можем в этом убедиться? Выслушать, что они о себе говорят? К несчастью, выяснилось (а к концу XIX века даже ввергло психологию в глубокий кризис), что никакой самый искренний самоотчет не отражает реального положения дел. Человек не понимает себя, склонен выдавать желаемое за действительное, находит фантастические объяснения своих поступков и не замечает того, что находится перед носом. На каком-то уровне самоанализ буксует. Что же делать? И Маркс предложил нетривиальное решение.

Вспомним его знаменитый тезис: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». То есть предполагается, что в человеческом поведении есть нечто, определяющееся каким-то скрытым механизмом, действующим на неосознанном уровне и принадлежащим к некоторому над-индивидуальному целому. Значит, какие-то образования сознания мы не можем объяснить путем рефлексии (самоанализа), а должны попытаться найти их основания в другой, вне сознания данной форме. И, следовательно, изучение сознания невозможно без изучения таких форм.

На первый взгляд сходство с Гегелем очевидно: задача исследователя — выявление некой особой онтологической реальности, матрицы для отливки индивидуальных сознаний.

Но, на каждом шагу убеждаясь в реальности и действенности форм общественного сознания, исследователь сталкивается с парадоксом: часто эти формы ведут себя не так, как им предписывает классическая философия. Вместо классического единства формы и содержания между ними возникают совсем другие отношения: формы отказываются служить упаковкой содержания, они сами претендуют на роль содержания, превращаются в содержание. При этом никакой реальности они, разумеется, не отражают, отражением реальности было как раз то старое содержание, которое вытеснено, ушло в подсознание. Они симулируют реальность. Однако воздействуют на индивидуальные сознания как самая что ни на есть истинная данность бытия. Их иррациональное происхождение забыто, они становятся конечными причинами, точками отсчета в объяснении реальности, задают «поле понимания».

Превращенной формой, например, являются деньги. «Деньги правят миром». Ни пушкинскому Скупому рыцарю, ни современному международному банку нет дела до истории их возникновения. И, исследуя сознание скупца или строя математическую модель приливов и отливов капитала, нас она тоже интересовать не будет. Ведь здесь деньги не просто всеобщий эквивалент товарного обмена (форма), деньги — символ власти и где-то даже бессмертия (содержание).

Другой пример превращенной формы, можно сказать, философский, — знаковые культурные системы, язык. Философия XX века была просто-таки помешана на языке, из формы выражения мышления превратив его в субстанцию, основание мышления: «язык — единственная реальность среди миражей», «мир — это текст» (а скорее «текст — это мир»). Вот так превращенная форма может лечь в основание онтологии. Только и оставалось вычерчивать таблицы: симулякры 1-го порядка, симулякры 2-го порядка… До реальности не добраться.

Своеобразной превращенной формой может быть идеология целого государства. Конечно, ни в коем случае нельзя сказать, что превращенная форма — это мистификация. Она создает вполне реальный мир. И для тех, кто находится внутри, она— объективная реальность. Мир этот, если не задумываться об его истоках, внутренне логичен и непротиворечив. Как мир шизофреника. Или мир диктатора. «…Начиная с иррационального выражения как пункта, за которым полностью вытеснено, «утоплено» то, что им обозначается рационально, существует и проявляется совершенно четкая тенденция к «образованию систем» — вполне связных-, последовательных и логичных…Так тенденция к системам ткет мистическое покрывало всего общественного процесса жизни». Превращенные формы существуют в сознании не на вторых ролях: они упрощают объяснение реальности, истинные проявления которой почему-то вытеснены сознанием, «заполняют дыры целого, восполняя его до системной полноты и связности» («Превращенные формы»).

Образование превращенных форм неизбежно, поскольку никакое сознание не способно постоянно удерживать «образ» всех действующих связей в каждой точке реальности — всегда будут появляться более или менее упрощенные модели. В человеческой истории превращенные формы — реальная сила, да еще какая: «Очагом и движущей силой истории, то есть «объективным событием», «фактом» (а не представлением, отличным от факта), является интерпретированное бытие, в применении к которому нельзя отдельно выделить анализом «интерпретацию» бытия его субъектами и «истинное бытие», которое действовало бы помимо своей интерпретированности» («Превращенные формы»).

В «Дневнике» Юрия Нагибина, известного советского писателя, есть хорошая иллюстрация действия превращенной формы. Побывав на очередном писательском съезде, он пишет, что увидел там только «ужасающую ложь почти тысячи человек, которые вовсе не сговаривались между собой».

«Эффект превращенности» — пример того, что часто невозможно разделить сознание и бытие, потому что существуют области, где теряет смысл различие между реальностью и способом ее представления. Но само существование превращенных объектов свидетельствует, что сознание и бытие — все-таки разные вещи.