ФИЛОСОФСКИЕ МЕДИТАЦИИ
ФИЛОСОФСКИЕ МЕДИТАЦИИ
…Очевидно, не случайно сито истории устроено так, что многое оно отсеивает, но все, что должно было остаться, — остается. Все забытое — должно быть забыто, а все, что достойно памяти, — помнится. Ничего не пропадает…
М. Мамардашвили. «Введение в философию»
«Философия начинается с удивления», — говорил Мераб Константинович своим студентам. Но это не удивление тому, что чего-то нет, — нет справедливости, нет мира, нет любви. Это удивление тому, что что-то есть. Нет никаких причин для любви — а она есть. Все естественно стремится к хаосу, распаду — а в мире возникают островки порядка. И это чудо. В этом смысле чудо и то, что лекции Мамардашвили сохранились, не сгинули совершенно естественным образом. Ведь даже рукописи горят, что уж говорить о такой нестойкой материи, как живое слово. Где ему сохраниться? В памяти благодарных учеников? Да, ходили на лекции толпами, впечатления — колоссальные: «Мы наблюдали чудо рождения мысли!» Но лекция заканчивалась, и оказывалось, что запомнилось из нее очень немногое. Как вспоминал один из его слушателей: «Это была пониматель-ная вспышка, которая каждый раз рождалась вокруг Мера-ба Константиновича. Полезность этой вспышки была необычайна, но она была краткосрочна, потому что энергия после выхода из этого пространства терялась».
Не стоит обвинять студентов в недостаточном умственном развитии: они слушали не лекции, на самом деле они слушали книгу — очень цельный, но сложнейшей структуры текст, объем которого удержать в памяти, наверное, выше человеческих сил.
А писал Мераб Константинович очень тяжело. Ссылался на лень и на Пруста, у которого тоже бывало что-то в этом роде: «…Пруст удивлялся тому, где люди находят веселую искру, приводящую человека в трудовое движение. Действительно, чтобы писать (ведь это физический труд, — например, написать 10 страниц, — это же надо конкретно написать), для этого нужна искра такая, радостная. Откуда люди ее находят? Мне лень, говорит Пруст. И его вполне можно понять» («Психологическая топология пути»). Шутка, конечно. Но и требование от себя совершенства — «чтобы не писать бездарные, никому не нужные книги». Поэтому свои письменные тексты Мамардашвили правил бесконечно, язык их считал ужасным, в итоге — бросал, не доделав, просто терял к ним интерес. На оформление «отработанного материала» жаль было времени: «Дело в том, что текст иногда как бы пробует себя на кончике пера, написанием его человек что-то в себе устанавливает — какой-то порождающий механизм движения или состояния мысли. И если такой механизм установлен, то текст не имеет значения. Его можно или не печатать, если он дописан, или вообще не дописывать» («Психологическая топология пути»).
Его «искрой» был собеседник, резонансное напряжение общения, может быть — глаза человека, к которому он обращался. Что-то происходило при этом, какая-то алхимия раскаленной магмы смыслового пространства, которая рождала мысль — «событие мысли». А может быть, просто не хотелось говорить в пустоту — кому, на каком языке? Он знал их множество, но иногда кажется, что ни один не был ему родным. И вся его речь — перевод с неизвестного — на какой из многих? Нужен был конкретный адресат. Со студентами ему было интересно: он переводил им Пруста с неизвестного для них французского, проблемы сознания и бытия с неизвестного для них философского, разделы топологии судьбы — с неизвестного никому.
А то, что лекции сохранились, — чудо. Потребовавшее, впрочем, немало труда. Юрий Сенокосов вспоминал, как они с Мерабом ночами переписывали лекции с магнитофонной кассеты, потому что кассет мало, а утром надо снова идти в аудиторию.
Как бы то ни было, нам действительно повезло: именно лекционные курсы содержат разработанную версию прагматики сознания — механизма перехода человека в сознательный режим бытия.
О его лекциях можно сказать то же, что он сказал о Канте: «…Это раскручивание какой-то бесконечной, но одной ленты. Очень часто Кант делал один заход, второй, третий, и на третьем заходе понятней прописывалось то, что делалось в первом». Поэтому мы тоже возьмем его лекции как одну работу или один мир, весьма условно разделяя эту работу на главы.
* * *
Ибо только самому (и из собственного источника), независимо мысля и упражняясь в способности независимо спрашивать и различать, человеку удается открыть для себя философию…
М. Мамардашвили. «Введение в философию»
Курс «Введение в философию» для Мамардашвили был очень важным: он считал, что пришло время заново продумать основы философии. Хотя бы в связи с разговорами о ее «смерти». Книга по материалам этого курса была составлена еще при его жизни, и в 86-м году он даже написал к ней «Предварительные замечания».
Что такое «введение»? Начало, пропедевтика, знакомство с чем-либо. Самая простая, казалось бы, вещь. Допустим, решили мы изучить какую-нибудь науку. С чего мы начнем? Попытаемся, наверное, определить, чем же она занимается, — выделим ее «предмет», затем ознакомимся с основными понятиями, с помощью которых она свой предмет описывает, с теориями, желательно последними, «правильнее всего» этот предмет трактующими. Войдем, так сказать, в курс дела. Но вот в философию так войти нельзя. Так что же мы изучаем, занимаясь философией?
Дело в том, что в философии нет раз и навсегда заданного предмета. Ее интересуют «предельные основания бытия», а этот предел все время смещается, в зависимости от того, что мы называем объективным (миром), а что включаем в понятие «субъект», и какую полагаем меж ними связь, Что такое сознание — объект или субъект? А это с какой точки посмотреть. Мы сдвигаем точку, меняется угол зрения, мир поворачивается новой гранью — заново устанавливается.
И еще: философия смотрит на мир как на целое. Но невозможно же увидеть что-то целиком, находясь внутри. Значит, мир как целое предполагает взгляд снаружи, с какой-то точки, которая находится за его пределами. Но такой точки не существует, из мира выскочить невозможно. А философия позволяет ее найти — с помощью техники трансцендирования. В философии есть, конечно, множество разных концепций, теорий, но это ее видимый, поверхностный слой. Суть же в другом: философия есть техника достижения определенного, вневременного и внепространственного восприятия мира, через которое только и возможно его понимание. И если мы не научились входить в это состояние, то ни одну философскую теорию правильно не поймем. Точнее, поймем, но неправильно: как знание, измышление, логическую конструкцию, основанную на произволе автора.
На самом же деле, настоящая философская теория — это описание условий, при которых возможно постижение реальности, существующей вне наглядной формы и являющейся матрицей эмпирических состояний. А различными философские теории кажутся чаще всего из-за разного языка, который используют, разной расстановки акцентов.
Трансцендирование доступно не каждому: как минимум, трансцендирующее существо должно быть свободным. Свобода — условие сознания. Поэтому философия еще и техника самоконструирования человека как свободной сознательной личности. Ведь сознание вовсе не является неотъемлемым свойством человека. Можно всю жизнь прожить бессознательно и весьма комфортно (как овечка на выгоне). Это естественно, как естественна всякая животная жизнь. А вот появление человеческого в человеке — неестественно, сверхприродно, не вытекает из эмпирического опыта. Оно требует усилия, «собирания себя». Естественный человек ведь не способен воспринять полноту бытия: да некому ее воспринимать, не дергающейся же судорожно марионетке. Как вывести себя из состояния вечной зависимости, что может помочь сконцентрировать нестойкие, распадающиеся желания в реальную силу — это тоже вопрос философии.
Ну и конечно, философия — это особый язык. Он-то (в отличие от философских проблем) довольно широко варьирует от системы к системе. Западная философия, например, использует понятийный аппарат древних греков, с логосом (словом) в основании всего. Индийская философия основывалась на изучении различных состояний человеческой психики — совершенно другой подход и, соответственно, терминология. Но вот задача везде ставится одна: выход на онтологическую реальность.
* * *
Ведь что такое философия вообще? Философия — это извлечение следствий из того компота, в который мы уже вляпались.
М. Мамардашвили. «Картезианские размышлении»
Проще всего понять, что такое философия, наблюдая ее в действии. А что такое «философия в действии»? Это тексты человека, для которого философия стала жизнью. Например, тексты Декарта — «с трудом проделанная медитация, внутренним стержнем которой явилось преобразование себя, перерождение, или, как выражались древние: рождение нового человека в теле человека ветхого». Или тексты Канта, на которых лежит «отсвет незнаемого». И если мы попытаемся читать их, как написанное о нас, то, может быть, поймем что-то и в своей жизни, что до этого понять не могли.
Кант и Декарт были любимыми философами Мамардашвили. Две книги — «Картезианские размышления» и «Кантианские вариации» — посвящены именно им. Трудно придумать более несходные биографии: один — вояка, бретер, исколесивший пол-Европы (за 20 лет 30 перемен места жительства), другой — университетский профессор, «кенигс-бергский отшельник», не покидавший родной город больше чем на несколько дней. Какие «переклички» между ними можно обнаружить? Рассказывая о путешествиях Декарта, Мамардашвили вдруг говорит странную фразу: «Декарт не имел биографии». Непонятно. Ладно, когда говорили такое о Канте, всю жизнь безвылазно просидевшем в Кенигсберге. Но Декарт, тот, кажется, мог бы стать героем приключенческого романа. Однако вот так. Истинная жизнь философа проходит в метафизическом измерении, и с этой точки зрения, его «земная» биография не имеет значения. «Весь мир — театр». (В трактате «О страстях», написанном для принцессы Элизабет, Декарт говорит ей: на нас могут обрушиваться разные несчастья, но в нашей власти рассматривать события собственной жизни с точки зрения вечности, «не иначе, как если бы мы так смотрели на них, как смотрят комедии»). И кто-то самозабвенно играет, а кому-то интереснее разгадывать правила игры.
Можно по-разному читать философские тексты. Мамардашвили читал их, как карту сферы сознания. В текстах Декарта и Канта он нашел подтверждение собственным размышлениям. И, воспользовавшись этими текстами как «интеллектуальной материей», вывел ряд постулатов и принципов познания как «сознательного эксперимента». Как попасть в ту «великую точку безразличия», в которой возможно неискаженное восприятие действительности? Что мешает нам быть полностью сознательными, какими экранами сознания отгорожена от нас реальность? «Картезианские размышления» и «Кантианские вариации», по сути — описание техники трансцендирования.