Помещик из крестьян
Помещик из крестьян
В 1750 году Ломоносов написал «Идиллию» с посвящением: «Ее императорского величества малороссийского обоих сторон Днепра и войск запорожских гетману, действительному камергеру, Академии наук президенту, лейб-гвардии Измайловского полку подполковнику и разных орденов кавалеру, сиятельнейшему графу Кирилу Григорьевичу Разумовскому идиллия, которою усердное свое почтение засвидетельствует Академии наук профессор Михайло Ломоносов».
Столь пространный перечень чинов и званий словно нарочно подчеркивает происхождение сего сиятельства. Присутствуют в «Идиллии» муза эпической поэзии Каллиопа, днепровская нимфа Левкия и «тамошний пастух» Дафнис.
Это произведение пронизано доброй иронией. Каллиопа провозглашает:
Един теперь у нас предстатель Полидор.
Богиня, что поля пространны управляет
И щедрою Парнас рукою украшает,
Ему вручила жезл, чтоб в сих лугах пасти.
Ясно, что богиня — это императрица, а жезл — гетманская булава или, возможно, бразды правления Академией наук. И кому этот жезл? Пастушку Полидору, которому предстоит пасти свои послушные стада запорожцев и академиков. Ведь гетман «обоих сторон Днепра», президент Академии граф Разумовский сравнительно недавно был малоросским пастушком!
О нем Дафнис сообщает:
Вчерась меня кругом обстали
Пастушки с красных наших гор
И с жадностию понуждали:
Какой, скажи нам, Полидор?
Я дал ответ: он превышает
Собой всех здешних пастухов.
Каллиопа добавляет:
Верьхи Парнасски украшает.
Выходит, прославляемый Полидор не только ныне превышает «всех здешних пастухов», но и восседает на Парнасе, среди богов и муз (то есть вельмож и почтенных академиков, служителей муз).
Можно согласиться с Е. Лебедевым: «Ломоносов, неизмеримо выше Разумовского стоящий в интеллектуальном и вообще в культурном отношении, просто смеется здесь над ним, и смеется беззлобно, добродушно».
Да и не мог он посмеиваться над бывшим пастушком иначе, а то бы не поздоровилось академику. Хотя в иронии его улавливаются печальные нотки. Вспоминается греческий герой Геракл, вынужденный служить под властью бездарного царька. Вечная тема!
…Михаил Васильевич был един в пяти лицах: как исследователь, поэт, изобретатель, практический деятель и как художник.
Последнее относится прежде всего к занятиям мозаикой. Они были особенно по душе Ломоносову, потому что соединяли науку и технику, ремесло и искусство. Он провел множество пробных плавок по изготовлению разных сортов цветного стекла, разработал способы компоновки стеклянных кусочков и скрепления их. В результате сначала им самим, а затем под его руководством и при его непосредственном участии были созданы замечательные мозаичные работы.
Это потребовало высочайшего технического (технологического) мастерства. Ведь изобретатели, скажем, знаменитых флорентийских мозаик тщательно скрывали секреты своего ремесла.
Он создал в 1752 году мозаичный образ Богородицы, который, по его словам, «составлен с оригинала славного римского живописца Солимена; всех составных кусков поставлено больше четырех тысяч, все его руками; а для изобретения составов делано 2184 опыта в стеклянной печи».
Благодаря содействию графа Ивана Шувалова 4 сентября того же года Ломоносов поднес свое произведение императрице. В конце этого месяца он просил канцелярию дать ему учеников для обучения мозаичному делу, пояснив, что способы для этого он изобрел, «но сам в том не может упражняться, желая служить Отечеству другими знаниями и науками». Двух учеников и помощников ему предоставили.
Он предложил учредить «мозаичное дело», на что требовались работники, дом и ежегодно 3710 рублей. Можно было бы поставлять «на продажу мозаичные столы, кабинеты, зеркальные рамы, шкатулки, табакерки и другие домашние уборы и галантереи, то будут сии заводы сами себя окупать и со временем приносить прибыль… Сие все имеет служить к постоянному украшению церквей и других знатных зданий, а особливо к славе Ее Императорского Величества».
Правительство не приняло этот проект. Вскоре он предложил новый. На этот раз он просил людей и средств для организации «фабрики делания изобретенных им разноцветных стекол, и из них бисеру, пронизок и стеклярусу, и всяких других галантерейных вещей и уборов, что еще поныне в России не делают, но привозят из-за моря великое количество». Для этого требовалось выделить село и около 200 душ крепостных.
Сенат подготовил государыне доклад: «Не соизволит ли Ее Императорское Величество то село Ополье для заведения вышеобъявленной нужной государству фабрики, со всеми тому селу принадлежащими угодьями ему, Ломоносову, пожалованы и быть тому селу при оной фабрике… вечно неотъемлему, дабы он, Ломоносов, имея в том твердую надежду и проча ее себе и потомкам своим, мог тому художеству, употребя из находящихся в оном селе молодых людей, совершенно обучить».
Неизвестно, сколько времени пролежал бы этот документ в разных ведомствах, если бы не упорство и решительность Ломоносова. Государыня со своим двором находилась в Москве. Он просил академическую канцелярию дать ему отпуск на месяц и разрешить поездку в Москву. Шумахер ответил отказом.
Михаил Васильевич предпринял обходной маневр: обратился в Сенат, но тот не был уполномочен решать такие дела Академии. И все-таки Ломоносов добился своего: на этот раз через градоначальника князя М. Голицына и Адмиралтейство.
Судя по всему, Елизавета Петровна была в курсе дела по инициативе Ивана Шувалова. Она благосклонно приняла Ломоносова и пожаловала ему село, земли и 211 душ крестьян. Историк и литературовед академик П.П. Пекарский столетие спустя писал по этому поводу: «Сын черносошного крестьянина, который не далее как 6 лет назад еще показывался по ревизским сказкам своей волости в бегах, почему за него платили подушные деньги нисколько не повинные в том односельцы его, Ломоносов, достигнув известности и случая воспользоваться ею, считал себя вправе добиваться закрепощения для своих выгод 200 свободных людей из того самого сословия, из которого вышел он сам».
Почему-то Пекарский запамятовал о профессиональной заповеди историка: учитывать нравы и обычаи того времени, о котором идет речь. Нельзя же судить об эпохе феодализма с либеральных позиций конца XIX века.
При Елизавете и затем при Екатерине все более укоренялось крепостничество. Что постыдного в том, что сын крестьянина стал помещиком? Или «не по Сеньке шапка»? Формально он уже стал дворянином, имея соответствующие права и льготы; не отказываться же от них! Получил он во владение людей, кстати сказать, не очень-то свободных (иначе бы ему их не подарили). А выгода у Ломоносова была не личная: надо было организовать производство, обучать крестьян ремеслу.
Стал академиком и достиг известности сын черносошного крестьянина по своим трудам, талантам и заслугам. Закрепощения свободных людей он вовсе не добивался. Спору нет, ему приходилось обращаться за помощью к высоким покровителям, благодарить и прославлять их. Но и это было вполне в духе времени, а делалось прежде всего для пользы Отечества. С этой целью, в частности, написал он пространное «Письмо о пользе стекла…» (далее перечисляются чины, звания и награды адресата — И.И. Шувалова).
Никто еще не обращал внимания на начало этого стихотворения с позиции науки. Сам того, по-видимому, не подозревая, Михаил Васильевич высказал замечательную мысль:
Неправо о вещах те думают, Шувалов,
Которые Стекло чтут ниже Минералов…
Может показаться, что ничего необычного тут нет. Но автор причисляет Стекло (с заглавной буквы, как тогда именовали минералы) к природным телам. Только без малого 200 лет спустя советские ученые академики В.И. Вернадский и А.Е. Ферсман будут выделять искусственные (техногенные) минералы наравне с естественными.
Это не случайная оговорка нашего гениального соотечественника. Он пишет о том, как рождается в огне вулкана природное стекло (обсидиан). И отдает должное искусству человека, создавшего разные виды стекла, как бы продолжая творчество природы.
В своем послании Ломоносов перечисляет многообразное использование стекла и прославляет его пользу. Таков первый, наиболее очевидный пласт произведения. Стекло превращается в волшебный сосуд, показывающий конвульсии земных недр, космогонию огня, миф о Прометее, ценой своих страданий одарившем людей небесным огнем.
Автор переносит читателя в Новый Свет, где «простаки» отдают купцам золото за бисер. И этим, считает он, туземцы разумнее тех, кто алчет золото и ради него совершает преступления, разжигает войны, истребляет племена, грабит народы.
Стекло телескопа помогло прогнать «глубокую неведения тьму». Открылась космическая бездна с неисчислимым множеством звезд, иных обитаемых планет. А в микроскоп открылся мир мельчайших созданий. Пользуясь случаем, сообщает Ломоносов об электрических искрах, возникающих во вращающемся стеклянном шаре, и сопоставляет их с яркой вспышкой молнии (мысль новая для того времени). Упоминает и о громоотводе.
Похвала Стеклу оборачивается гимном творчеству, познанию, просвещению. Напоминает Ломоносов и о том, что в чистом стекле мы видим «пример бесхитростных сердец» и подобия чистой совести. Завершается письмо прославлением Елизаветы и прозрачным намеком Меценату, представ перед нею, замолвить слово за поэта — во имя распространения в Отечестве научных знаний…
В «Письме о пользе стекла» Ломоносов высказал мысль чрезвычайно важную и новую: пришла пора исследовать земную природу не только путем наблюдений, но и с помощью технических приспособлений. Это знаменовало начало современных естественных наук.
Он не только создавал приборы и приспособления для физических опытов и химической лаборатории. В его время даже простейшие метеорологические наблюдения становились делом творческим из-за отсутствия специальных инструментов. Глубокий интерес Ломоносова к небесным явлениям (земным и астрономическим) побудил его изобрести целый ряд более или менее оригинальных приборов. Среди них — оптические, например отражательный телескоп более простой, удобный и надежный в работе, чем существовавшие прежде. Ему принадлежит конструкция анемометра, измерявшего сразу скорость и направление ветра, к тому же с автоматической регистрацией изменений направления воздушного потока.
Подобно Леонардо да Винчи, Ломоносов придумывал порой такие технические системы, которые могли быть (и были) реализованы через многие десятилетия. Создав в 1751 году в Петербурге «метеорологическую с самопишущими приборами обсерваторию», он задумался о всемирной (!) сети автоматических станций для наблюдения за погодой. Хотя при тогдашней системе связи об оперативном сборе информации с этих станций не могло быть и речи.
Ломоносов не ограничился лишь мечтаниями: одним из первых в мире стал конструировать приборы-автоматы. Открыв вертикальные движения и морозный слой в атмосфере (о чем речь еще впереди), он задумал провести зондирование воздушного океана с измерениями температуры воздуха. Для подъема термометра решил использовать устройство, напоминающее вертолет.
В анналах Академии наук записано: «Почтеннейший Ломоносов предложил Конференции построить небольшой прибор, способный поднимать вверх термометры… и предложил его чертеж». Он получил одобрение «славнейших академиков» и вскоре построил соответствующую модель: площадку с двумя соосными винтами, вращающимися в разные стороны посредством пружины. Демонстрация прошла успешно: «Когда заводили пружину, машина сразу поднималась вверх».
…Для Ломоносова-изобретателя характерны самобытность мысли, остроумие решений, удивительное разнообразие и кажущаяся легкость творческих находок. Ему принадлежат оригинальные конструкции морских навигационных приборов (включая хронометр), приспособления для исследований атмосферного электричества, конструкция гравиметра, улавливающего изменения силы тяжести.
Некоторые из его изобретений были реализованы и использованы на практике достаточно быстро. Другие, намного обогнавшие свое время, так и остались в виде идей и предложений, судьба многих из них поныне не выяснена — ведь большинство документов из архивов Ломоносова пропали, а приборы не сохранились.
В наше время крупный ученый-теоретик, стремящийся воплотить свои идеи в жизнь, использовать их на практике, может рассчитывать на поддержку и поощрение. Ломоносову оправдывался перед своим покровителем, меценатом И.И. Шуваловым за то, что приходится тратить время на научные исследования и просить, чтобы на отдыхе «вместо бильяру», то есть бильярда, проводить физические и химические опыты. Мол, это ему заменяет «забавы», заставляет активно двигаться «и сверх того пользу и честь Отечеству, конечно, принести могут».
В век торжества механики Ломоносов — сын своего времени — с вдохновением предавался техническому творчеству, резонно полагая, что этот путь «сулит великую надежду к благополучию человеческому».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.