Глава 9 ПРОТИВ КРЕСТЬЯН ТАМБОВЩИНЫ

Глава 9

ПРОТИВ КРЕСТЬЯН ТАМБОВЩИНЫ

Девятнадцатого августа 1920 года в Тамбовской губернии вспыхнуло крупнейшее антисоветское крестьянское восстание. Оно было вызвано продразверсткой и началось с уничтожения нескольких продотрядов. В том году на Тамбовщине из-за засухи хлеба было собрано всего 12 миллионов пудов. Но продразверстка не была уменьшена и осталась на уровне 11,5 миллиона пудов. Выполнение в полном объеме продразверстки грозило населению Тамбовской губернии голодной смертью. Возглавил восстание эсер Александр Степанович Антонов, бывший начальник Кирсановской уездной и городской милиции. По его имени восстание еще называли антоновщиной.

Восьмого сентября 1920 года руководство Тамбовской губернии обратилось с телеграммой к Ленину: «В Кирсановском, Борисоглебском и Тамбовском уездах в течение трех недель происходит крупное восстание крестьян и дезертиров под руководством правых эсеров. Вследствие острого недостатка войск, винтовок и патронов губернии, организованному губисполкомом Военному совету не удалось своевременно задавить повстанческое движение, которое теперь разрослось до громадных размеров и имеет тенденции разрастаться, захватывая новые территории. В ряде случаев войска отступали перед бандами повстанцев из-за недостатка винтовок и патронов. В результате восстания бандами расстреляно свыше 150 деревенских коммунистов и продработников и отнято у наших мелких отрядов до 200 винтовок и два пулемета. Разгромлены четыре совхоза. Вся продработа остановилась. Неоднократно обращались в Орел в окрвоенком (окружной военный комиссариат. — Б. С.) и сектор ВОХР (войска внутренней охраны республики. — Б. С.), в Москву в ВЧК и ВОХР, однако до сих пор нами не получено достаточного количества надежных войск и, главное, винтовок. Поэтому обращаемся к Вам как последней инстанции, могущей оказать нам помощь…» В тот момент тамбовские коммунисты надеялись, что для подавления восстания им хватит одного надежного батальона внутренних войск, присланного из Центра. Но уже через пару недель стало ясно, что требуются гораздо большие силы. В январе 1921 года число восставших достигло 50 тысяч человек, которые были сведены в две армии в составе 14 пехотных, пяти кавалерийских полков и одной отдельной бригады при 25 пулеметах и пяти орудиях. Они контролировали всю губернию, за исключением крупных городов.

Шестого февраля 1921 года в губернию была направлена Полномочная комиссия ВЦИКа во главе с В. А. Антоновым-Овсеенко, которая и руководила подавлением восстания, обладая чрезвычайными полномочиями. В марте ненавистная крестьянам продразверстка была заменена фиксированным продналогом. В периоде 21 марта по 5 апреля 1921 года для рядовых участников восстания был объявлен «двухнедельник» добровольной явки с повинной. Численность советских войск в Тамбовской губернии к концу мая 1921 года составила 35 тысяч штыков и восемь тысяч сабель при 463 пулеметах и 63 артиллерийских орудиях при несравненно лучшем, чем у повстанцев, снабжении боеприпасами.

Двадцать четвертого апреля 1921 года из состава 17-й кавалерийской дивизии была вновь выделена 134-я отдельная бригада, во главе которой Котовский был послан на Тамбовщину для подавления антоновского восстания. 27 апреля командующим войсками Тамбовской губернии был назначен М. Н. Тухачевский. А 1 мая котовцы уже выгружались на станции Моршанск.

Во время борьбы с Антоновым у Котовского родились дочки-близнецы. Ольга Петровна писала Шмерлингу: «Близнецы родились в Тамбове в середине июня, не помню точно числа, в 1921 г.». Она рожала в тамбовской железнодорожной больнице. К несчастью, у Ольги Петровны не было молока, и новорожденные вскоре умерли.

Сам предводитель знаменитого крестьянского восстания, Александр Степанович Антонов, не так уж сильно отличался от Григория Ивановича Котовского. Родился он в 1889 году в Москве в семье мешанина, который вскоре перебрался в город Кирсанов Тамбовской губернии, где открыл слесарную мастерскую, а жена его стала портнихой-модисткой. Антонов был на восемь лет младше Котовского, но в то время они считались почти ровесниками, поскольку в анкетах Котовский омолодил себя на шесть-семь лет. Александр Антонов окончил три класса четырехклассного городского училища. Окончить четвертый класс ему, очевидно, помешала революция 1905 года, в которой он участвовал точно так же, как Котовский, — производя «эксы» на нужды революции.

Антонов называл себя эсером с 1905 года. Уже с весны 1908 года жандармы упоминали его в своих донесениях как «известного грабителя». Первоначально Антонов входил в максималистскую «Тамбовскую группу независимых социалистов-революционеров». Вместе с ней он осуществил ряд «экспроприаций» на нужды революции. Полиция считала Антонова неуловимым террористом. Дважды он уходил от погони, ранив преследователей. Взяли его в феврале 1909 года в Саратове и отправили в тамбовскую тюрьму. Как и Котовского, только на семь лет раньше, его приговорили к смертной казни, замененной бессрочной каторгой, которую Антонов отбывал в тюрьмах Тамбова и Владимира.

После Февральской революции Антонов присоединился к эсерам и возглавил милицию в Кирсановском уезде. В июне 1918 года большевики ликвидировали партию левых эсеров, и Антонов ушел в подполье. А примкни он, как Котовский, к большевикам, наверняка стал бы одним из легендарных красных комбригов или комдивов Гражданской войны.

Десятого мая 1921 года входившая в кавгруппу И. П. Уборевича кавбригада Котовского насчитывала 890 сабель при 18 пулеметах и трех орудиях, а кавбригада В. И. Дмитриенко — 1200 сабель при 38 пулеметах. Такое большое количество конников под своим началом Григорий Иванович имел впервые.

Седьмого мая бригада Котовского разбила 16-й повстанческий полк и захватила его штаб, а 17 мая разгромила еще один отряд антоновцев — в 500 человек.

Двадцать третьего мая сводный отряд отдельной кавбригады в составе трех эскадронов 1-го кавполка и двух эскадронов 2-го кавполка в 50 километрах северо-западнее Кирсанова нанес сокрушительное поражение 8-му Пахотно-Угловскому и 15-му Казыванскому повстанческим полкам под общим командованием В. Ф. Селянского, который в бою был смертельно ранен.

Через два дня, 25 мая 1921 года, началось последнее и решающее наступление советских войск против антоновцев. Полномочная комиссия ВЦИКа обратилась к армейским коммунистам с призывом: «Товарищи военные коммунисты!.. Тамбовское кулацкое повстанье — это гнилая заноза в исхудалом теле нашей трудовой республики. Ее надо вырвать немедленно твердой и умелой рукой».

Кавгруппе И. П. Уборевича, состоявшей из бригады Котовского и Тамбовской отдельной кавбригады В. И. Дмитриенко, противостояли пять повстанческих полков (3-й Кирсановский, 4-й Низовской, 14-й Нару-Тамбовский, 16-й Золотовский и Особый Я. В. Санфирова, одного из будущих убийц Антонова) общей численностью до трех тысяч всадников. К 28 мая они находились в южной части Кирсановского уезда, в 20 километрах юго-западнее станции Инжавино. Попытка Уборевича окружить и одним махом разгромить эту группировку повстанцев не принесла результатов, и 31 мая он вынужден был доложить Тухачевскому: «Кавгруппа оказалась неподготовленной к выполнению столь серьезной задачи. Кавбригада т. Дмитриенко трижды выпустила Антонова из полного окружения и не по вине комбрига т. Дмитриенко, а ввиду того, что кавбригада — фактически ездящая пехота на скверных крестьянских лошадях. Кавбригада т. Котовского малочисленна и охватывает небольшой район действий, к тому же с истощенным конским составом. Ввиду такого состояния кавгруппы, для успеха операции необходима придача кавгруппе двух отрядов из полугрузовиков с пулеметами. Кавгруппа из двух или трех бригад, имея до 12 полугрузовых машин и фуража на три дня, в несколько дней может покончить с Антоновым окончательно».

Тухачевский согласился с этим предложением, и сводная кавгруппа Уборевича была сразу же усилена 14-й отдельной кавбригадой под командованием А. А. Милонова и двумя автобронеотрядами войск ВЧК — № 1 имени Петросовета и № 52 имени Я. М. Свердлова. 1 июня усиленная группа Уборевича продолжила преследование ядра 2-й антоновской армии уже в соседней Саратовской губернии.

Второго июня 1921 года у деревни Бакуры Сердобского уезда Саратовской губернии кавбригада Котовского и автобронеотряд № 52 из семи машин настигли и окружили 4-й, 14-й и Особый повстанческие полки, предводительствуемые самим Антоновым. Завязался тяжелый бой. Сначала бронемашины пулеметным огнем загнали 4-й Низовской и Особый полки в Бакуры, непрерывно обстреливаемые конной батареей котовцев, а затем туда ворвался автобронеотряд. Группы повстанцев, пытавшихся покинуть пылающие Бакуры, перехватывали и уничтожали в поле два кавполка бригады Котовского.

Бой в деревне и вокруг нее, начавшийся около пяти часов вечера, затих лишь к полуночи. Антоновцы потерпели жесточайшее поражение, потеряв до пятисот человек убитыми и ранеными. И хотя многим мятежникам, в том числе Александру Антонову, удалось в наступившей темноте вырваться живыми из Бакур, 2-я повстанческая армия практически перестала существовать как боевое соединение.

Восьмого июня 2-й полк под командованием Криворучко, поддержанный броневиками, возле хутора Шкарино разбил отряд Аверьянова. Про этот бой в оперативном донесении штаба Тамбовской группы войск говорилось: «Из 300–400 сабель удалось спастись только 50–70… Небольшая группа во главе с Аверьяновым на хороших лошадях исчезла… Наши потери: 1 убитый, ранено помкомбрига (Криворучко), помкомполка, сотрудника для поручений при комбриге, командира взвода». Соотношение потерь показывает подавляющее превосходство котовцев. Сказался громадный перевес в огневой мощи и выучке бойцов.

Между тем 11 июня 1921 года был опубликован приказ № 171, подписанный председателем Полномочной комиссии ВЦИКа Антоновым-Овсеенко, командующим войсками Тамбовской губернии Тухачевским, председателем Тамбовского губисполкома А. С. Лавровым и секретарем губкома РКП(б) Б. А. Васильевым. Он гласил:

«Начиная с 1 июня, решительная борьба с бандитизмом дает быстрое успокоение края.

Советская власть последовательно восстанавливается, и трудовое крестьянство переходит к мирному и спокойному труду.

Банда Антонова решительными действиями наших войск разбита, рассеяна и вылавливается поодиночке.

Дабы окончательно искоренить эсеро-бандитские корни и в дополнение к ранее изданным распоряжениям, Полномочная комиссия ВЦИК приказывает:

1. Граждан, отказывающихся назвать свое имя, расстреливать на месте без суда.

2. Селениям, в которых скрывается оружие, властью уполиткомиссий и райполиткомиссий объявлять приказы об изъятии заложников и расстреливать таковых в случае несдачи оружия.

3. В случае нахождения спрятанного оружия, расстреливать на месте без суда старшего работника в семье.

4. Семья, в доме которой укрылся бандит, подлежит аресту и высылке из губернии, имущество ее конфискуется, старший работник в семье расстреливается на месте без суда.

5. Семьи, укрывающие членов семьи или имущество бандитов, рассматривать как бандитские и старшего работника этой семьи расстреливать на месте без суда.

6. В случае бегства семьи бандита, имущество таковой распределять между верными Советской власти крестьянами, а оставленные дома разбирать или сжигать.

7. Настоящий приказ проводить в жизнь сурово и беспощадно».

Террор, развернувшийся после издания приказа № 171, подорвал волю антоновцев к сопротивлению и способствовал поражению восставших.

Двенадцатого июня командующий войсками Тамбовской губернии Тухачевский отдал приказ о формировании новой, так называемой Особой сводной группы, во главе которой был опять поставлен И. П. Уборевич. В ее состав вошли кавалерийские бригады Котовского и Милонова, которого в самом начале операции сменил М. П. Ковалев, и три автобронеотряда. На этот раз надо было уничтожить сосредоточенные в районе Каменки четыре полка 1-й повстанческой армии (1-й Каменский, 5-й Пановский, 7-й Тамбовский и 20-й Особый), а также находившиеся по соседству с ними два уцелевших полка 2-й армии (9-й Семеновский и 16-й Золотовский).

К вечеру 12 июня обе кавбригады красных вышли на исходные позиции. В районе Никольское-Ржакса сосредоточилась бригада Ковалева, а к Уварово выдвинулась бригада Котовского.

Весь этот вечер Григорий Иванович провел в уваровском клубе, где сначала смотрел спектакль местного драмкружка, а потом лихо отплясывал «барыню». Тем самым он дезориентировал агентуру антоновцев и обеспечил внезапность нападения. На рассвете 13 июня его заместитель и по совместительству командир 2-го кавполка бригады Криворучко не менее лихо осуществил внезапный налет на «родовое гнездо» 9-го Семеновского полка антоновцев — село Семеновку, где изрубил до сотни мятежников и захватил два пулемета. Остатки Семеновского полка бежали на север.

В отличие от кавбригад автобронеотряды сильно задержались и прибыли в назначенный им пункт сбора — железнодорожную станцию Шампур — лишь к вечеру 14 июня. А к ночи кольцо советских войск плотно сомкнулось вокруг Каменского района. С севера и юга выходы из него блокировали шесть полков 10-й стрелковой дивизии Ф. П. Кауфельдта. С востока на Каменку нацелились кавбригады Котовского и Ковалева, а с запада — три автобронеотряда.

На рассвете 15 июня красные решительно атаковали район Каменки. Но повстанцев там не оказалось. Лишь к десяти часам утра удалось выяснить, что противник в составе четырех полков под общим командованием Константина Васильевича Машкова еще в ночь на 14 июня скрытно ушел на юг, в Борисоглебский уезд. Виноват был Котовский, которому Тухачевский поручил наблюдение за всеми передвижениями повстанцев.

Тридцатого июня началась операция советских войск по разгрому повстанческой группы П. Е. Аверьянова. На рассвете 1 июля основной удар наносили кавбригада Котовского и отряд 7-х Борисоглебских кавалерийских курсов. Но отряд борисоглебских курсантов в 123 сабли при четырех пулеметах на подходе к деревне Федоровка-Мордва попал в засаду.

Антоновские агенты узнали время выступления и маршрут движения отряда курсантов. Аверьянов стянул к месту засады три полка и несколько мелких повстанческих отрядов. Руководил операцией заместитель, командир 14-го Нару-Тамбовского полка Иван Сергеевич Матюхин, который хорошо знал местность. Важная роль отводилась также командиру 16-го Золотовского полка Максиму Архиповичу Назарову, уроженцу деревни Федоровка-Мордва.

Назаров во главе своего полка, экипированного в новенькое кожаное обмундирование, встретил у Федоровки-Мордвы борисоглебских курсантов, которые сначала приняли антоновцев за своих. Тем временем другие отряды из группы Аверьянова по балкам и оврагам зашли в тыл к курсантам и атаковали их.

Отлично обученные курсанты (7-е Борисоглебские кавкурсы считались лучшими в Красной армии) сражались мужественно, но им грозило полное истребление. Их спас 2-й кавполк бригады Котовского, обративший антоновцев в бегство. Треть борисоглебских курсантов была убита, а почти все уцелевшие были ранены. Группа Аверьянова потеряла убитыми более двухсот человек. Кроме того, кавполк котовцев настиг и изрубил у Золотовки еще около сотни повстанцев из 16-го Золотовского полка. 7 июля бригада Котовского захватила аверьяновцев врасплох в 15 километрах юго-восточнее станции Сампур и почти полностью их уничтожила.

Летом 1921 года антоновцы потерпели поражение. В начале июля руководством восстания был издан приказ, согласно которому боевым отрядам предлагалось разделиться на группы, скрыться в лесах и перейти к партизанским действиям или разойтись по домам.

Двадцатого июля Котовский провел свою знаменитую военно-чекистскую операцию по уничтожению отряда Матюхина, попытавшегося собрать вокруг себя остатки нескольких разбитых повстанческих полков. Этот день официально считается днем окончательного разгрома антоновщины, поскольку более или менее регулярных отрядов антоновцев, пытавшихся противостоять красным в открытом бою, после этого уже не осталось. 20 июля 1921 года Полномочная комиссия ВЦИКа, знаменуя победу над антоновщиной, известила войска и население Тамбовской губернии, что «окончательный развал эсеро-бандитизма и полное содействие в борьбе с ним со стороны крестьян позволяет Полномочной комиссии ВЦИКа приостановить применение исключительных мер приказа № 171, направленных против упорствующих бандитов».

Перед началом операции против Матюхина Котовский докладывал Тухачевскому: «Выступаю на рассвете в секретную операцию, подробности которой из соображений конспирации не решаюсь передавать по телеграфу. Прошу дать распоряжение всем частям, оцепляющим тамбовский лес, чтобы они в течение недели не предпринимали никаких активных действий и пропустили к лесу белую казачью банду атамана Фролова, которая пройдет к ним с тыла. Кроме того, прошу с завтрашнего дня ежедневно по всем частям, расположенным на линии железной дороги, утром и вечером в течение часа производить стрельбу холостыми зарядами из орудий, пулеметов и винтовок. Если все это будет исполнено, банда Матюхина будет уничтожена через пять дней».

Это был завершающий этап операции. Ему предшествовала длительная работа ВЧК по внедрению своих агентов в руководство антоновского восстания и заманиванию в ловушку самого Антонова и его ближайших соратников. Для этого был использован прием, позднее с успехом применявшийся против других антисоветских сил. Чекисты легендировали существование мощной общероссийской антисоветской организации, в случае с Антоновым — эсеровского толка. В дальнейшем для действий против Тютюнника и других петлюровцев была создана фальшивая обшеукраинская повстанческая организация, а для борьбы с монархической контрреволюцией — мнимая общероссийская монархическая организация (знаменитая операция «Трест»), Чтобы заманить в СССР Бориса Савинкова, легендировалась организация «Либеральные демократы» и т. д. Чекистам было выгодно объединять контрреволюционеров в большие организации под своим присмотром, чтобы можно было арестовать сразу многих. Жертв этих провокаций потом заманивали либо в Москву, либо, если речь шла об эмигрантах, просто на советскую территорию. Здесь чекисты использовали убежденность большинства лидеров антибольшевистских движений и организаций, что в СССР должно существовать сильное антисоветское подполье, с которым можно и нужно установить связь. На самом деле к началу 1920-х годов благодаря красному террору и активным действиям ВЧК подавляющее большинство реальных и потенциальных противников советской власти, а также контрреволюционных организаций было либо уничтожено, либо вытеснено в эмиграцию, либо загнано в глубокое подполье, не позволявшее осуществлять какой-либо активной и целенаправленной деятельности. Но лидеры эмиграции и повстанцев легко верили в легендированные чекистами организации еще и потому, что связей с настоящими антисоветскими организациями в России и СССР почти не имели.

По поручению Ф. Э. Дзержинского начальник отдела по борьбе с контрреволюцией ВЧК Т. П. Самсонов и его заместитель Т. Д. Дерибас разработали детальный план проникновения в окружение Антонова. Для этого был использован Евдоким Федорович Муравьев, левый эсер, перешедший на сторону большевиков. По поручению ЧК он вместе со своей подругой М. Ф. Цепляевой имитировал активную подпольную работу левых эсеров в Воронежской губернии. Прибывший в Воронеж эмиссар Антонова — начальник контрразведки Н. Я. Герасев (псевдоним — Донской) поверил в существование сильной левоэсеровской организации, склоняющейся к поддержке Антонова. Поверил потому, что очень хотел в это верить. Донскому устроили встречу с «членами ЦК левых эсеров», которые в его присутствии передали Муравьеву директиву о необходимости объединения всех антибольшевистских сил. Они говорили о подготовке в Москве съезда всех антибольшевистских сил, от меньшевиков до кадетов.

Старый чекист Д. М. Смирнов вспоминал: «Разговор велся на таком серьезном, деловом уровне, что прожженный антоновский контрразведчик поверил и в истинность обоих „членов ЦК“, и в активную работу руководимой Муравьевым Воронежской левоэсеровской организации. Он тут же дал слово доложить обо всем услышанном Антонову и, пригласив Муравьева на Тамбовщину, назвал пароли и явки в Тамбове, с помощью которых такую поездку можно будет осуществить».

Евдоким Федорович Муравьев оставил подробные воспоминания об операции против Антонова: «Мы договорились, что работу левоэсеровской легальной организации не нужно прекращать, а, наоборот, надо создавать видимость ее активизации, ожидался приезд в Воронеж эмиссара Антонова. Кроме того, для участия в ликвидации антоновщины надо, чтобы за моей спиной стоял воронежский левоэсеровский комитет, от имени которого я мог бы действовать в своих взаимоотношениях с антоновцами. Это создаст мне авторитет в их глазах и будет служить прикрытием чекистской работы.

Вскоре действительно в Воронеж для связи с эсеровской организацией приехал начальник антоновской контрразведки Герасев (псевдоним — Донской). Явился он на квартиру Цепляевой.

Донскому решено было показать „товар лицом“. Он обрадовался, увидев на одном из домов в центре города вывеску: „Клуб левых социалистов-революционеров (интернационалистов)“. Здесь же находился и местный „комитет партии“ (начальник антоновской контрразведки, вероятно, был очень наивным человеком, раз поверил, что запрещенная партия левых эсеров может под носом у чекистов действовать почти легально, даже вывески со своим названием размещая на домах. Какой уж тут „прожженный контрразведчик“! — Б. С.). Донской видел, что на столе, за которым сидел я, лежали различные папки с эсеровскими материалами, что у меня были бланки, штамп и печать левоэсеровского комитета.

На глазах Донского, с его участием, созывались левоэсеровские собрания. Был устроен диспут между левыми эсерами и большевиками. Все это произвело на Донского сильное впечатление (боюсь, что либо задним числом любезный Евдоким Федорович кое-что привирает, либо Донской был таким законченным дураком, что мог поверить, что в то время, когда в Тамбовской губернии советские войска беспощадно подавляют эсеровское восстание, в соседней Воронежской губернии большевики мирно ведут публичные диспуты с представителями запрещенной партии эсеров, не осведомляя об этом органы ВЧК. В действительности к началу 1921 года какая-либо деятельность эсеров как партии на советской территории фактически прекратилась. — Б. С.).

Когда в Воронеж из Тамбова приехал полномочный представитель ВЧК по Тамбовской и Воронежской губерниям, то на совещании, созванном им (в совещании принимали участие руководящие работники губчека, Цепляева и я), решено было показать Донскому, что воронежские левые эсеры имеют тесную связь и с ЦК партии левых эсеров в Москве.

Сделано это было так: из Москвы в Воронеж якобы приехали два „члена ЦК левых эсеров“ (на самом деле воронежские большевики М. Г. Попов и Семенов). Я беседовал с ними в присутствии Донского и Цепляевой о положении в Воронеже и работе комитета левых эсеров. Мои ответы на вопросы „членов ЦК“ сопровождались все время сочувственными репликами Донского. Одобрив работу воронежского комитета, „члены ЦК“ особое удовлетворение выразили по поводу установления связи с антоновцами. Они говорили также, что сейчас установлены связи с Махно и другими антибольшевистскими отрядами.

„Члены ЦК“ в присутствии Донского передали мне „директиву ЦК“ о необходимости объединения всех антибольшевистских сил. Они сообщили, что сейчас объединяют свою антибольшевистскую работу левые и правые эсеры, народные социалисты, анархисты, меньшевики, что ведутся даже переговоры с кадетами. Для обсуждения этого вопроса в ближайшее время в Москве состоится всероссийский левоэсеровский подпольный съезд, а вслед за ним намечено созвать в Москве съезд представителей всех антибольшевистских армий и отрядов.

Донской уверовал в силу воронежской левоэсеровской организации. В разговорах с „членами ЦК“ расхваливал ее и особенно меня как ее руководителя. Он охотно рассказывал о положении в своих „войсках“, о стремлении распространить мятеж на окружающие губернии, просил оказать помощь оружием и отрядами повстанцев из других районов страны.

Он обещал обо всем подробно доложить Антонову и не позже чем через неделю возвратиться в Воронеж и сообщить о результатах переговоров в „Главоперштабе“. После этого я должен поехать к антоновцам для установления постоянной связи и координации действий. Прощаясь, Донской назвал мне пароли и явки в Тамбове, через которые можно попасть к ним.

Казалось, все идет как надо, но… Прошло две недели, а от Донского ни слуху ни духу. Что это, случайность?

Хорошо, если так… А вдруг он что-то заподозрил? Ведь достаточно самого малого промаха, чтобы вызвать настороженность врага.

— Нет, не следует все чрезвычайно усложнять, — говорил я на совещании в губчека. — В Воронеже все прошло чисто. Донской уехал, не подозревая о чекистской ловушке.

— Тогда почему он не прибыл для связи вторично? — недоумевал Кандыбин. — Может быть, у антоновцев есть канал постоянной связи с Москвой и они уже выяснили, что никто из членов ЦК левых эсеров в Воронеж не выезжал, что никаких партийных и антибольшевистских съездов не предполагается и что вся эта затея дело рук ВЧК?

— Но отчего же тогда Донской так откровенно радовался установлению связи с левоэсеровским ЦК? — спрашивал Ломакин и тут же отвечал: — Значит, связи у них нет!

— Тогда почему Донской не едет? Почему он не едет? — беспокоился Аргов.

Я продолжал утверждать, что опасения напрасны. Донской едва ли мог что-либо заподозрить. Необходимо ехать к антоновцам, не теряя ни дня. В наших руках явки в Тамбове и пароль. Лучшего момента мы вряд ли дождемся.

После детального обсуждения всех предложений „за“ и „против“ все согласились на безотлагательную поездку в логово врага, не дожидаясь вторичного приезда Донского.

Стали обсуждать условия поездки. Участники совещания старались предусмотреть все трудности, препятствия и всякого рода опасности, которые могут возникнуть на моем пути.

— Смотри, Евдоким, — говорил мой друг старый большевик Митрофан Попов, — ты едешь в логово зверя и кладешь голову в его пасть. Малейшая твоя ошибка может привести к срыву, провалу важной операции ВЧК. А тебе эта ошибка будет стоить жизни. Я говорю это не для того, чтобы отговорить тебя. Но тебе надо твердо знать, что главари антоновщины — это матерые, опытные эсеры. Да и сам Антонов не простофиля, если ему удалось организовать и возглавить такое крупное антисоветское движение. Ты должен перехитрить их.

Решено было, что в Тамбов со мной поедут два сотрудника губчека Чеслав Тузинкевич и Бронислав Смерчинский. Условились, что у антоновцев я буду фигурировать не только как председатель воронежского комитета левых эсеров (в этой роли знал меня Донской), но и как член ЦК партии левых эсеров, избранный якобы в состав ЦК на всероссийском съезде левых эсеров, происходившем в Москве уже после отъезда Донского из Воронежа (о „подготовке“ такого съезда Донской знал). Я сам написал себе удостоверение (на бланке и с печатью воронежского комитета левых эсеров) на имя Петровича, члена ЦК и председателя воронежского комитета партии левых эсеров. Удостоверение как члену воронежского левоэсеровского комитета я написал и Тузинкевичу (именуя его Андреевым).

По приезде в Тамбов я по явке и паролю, полученным от Донского, зашел к адвокату Федорову, видному члену партии кадетов (имевшему у антоновцев конспиративную кличку Горский). Через Федорова антоновцы держали связь с внешним миром, он был их главным резидентом в Тамбове.

Встреча и переговоры с Федоровым были для меня серьезным испытанием. Попасть к антоновцам, минуя Федорова, было нельзя: у него проходили самую жестокую „политическую проверку“ и получали дальнейшие явки.

За время революционной работы — и подпольной, и в советский период мне пришлось встречаться с членами разных социалистических партий. Я хорошо знал, что они представляют собой, и мог вести с ними разговоры на любые политические темы. Но с кадетом, да еще видным, встречаться и разговаривать приходилось впервые, а от результатов переговоров зависело, попаду ли я к антоновцам. Но этим не исчерпывалась цель моей встречи с Федоровым: я должен был уговорить его поехать в Москву.

Меня встретил выхоленный интеллигент с аккуратно подстриженной бородкой, в хорошо отглаженном чесучовом костюме — всем своим видом Федоров напоминал дореволюционного барина.

Из беседы с Федоровым я узнал, что он был крупным деятелем партии кадетов, хорошо знал некоторых кадетских вожаков, в частности кадетского лидера Н. М. Кишкина.

От Донского Федоров знал меня как руководителя воронежских левых эсеров, желающих установить тесную связь с антоновцами. С самого начала я убедился, что он кипит ненавистью к большевикам и Советской власти.

Федоров восторженно принял мое сообщение о мнимых заграничных переговорах социалистов и кадетов и установлении контактов между всеми антибольшевистскими организациями. В длительной беседе с Федоровым я постоянно нащупывал, что больше всего его интересует.

А когда убедился, что Федоров „клюет“ на стремление к объединению всех антибольшевистских организаций, я больше всего об этом и говорил.

В ходе дальнейшей беседы я стал жаловаться на якобы имеющуюся у антоновцев тенденцию „вариться в собственном соку“, на плохую их связь с Москвой.

— Связь с вами, — подчеркивал я, — счастливое исключение. При вашем авторитете, с вашими связями теперь в Москве, где наблюдается тяга к объединению всех антибольшевистских организаций, можно добиться многого.

На Федорова это произвело впечатление. Мы с ним решили, что через несколько дней он поедет в Москву, чтобы связаться со своими друзьями — руководителями кадетской партии.

В Москву он действительно поехал. День его отъезда был известен ВЧК через Смерчинского, которого я представил Федорову как своего помощника.

В Москве Федоров был арестован отделом ВЧК по борьбе с контрреволюцией. Допрашивавший его Т. П. Самсонов говорил мне после, что от Федорова был получен большой, интересный и очень важный материал.

Так успешно был пройден первый этап моего проникновения в ряды антоновцев.

По явке и паролю, полученным от Федорова, я пошел к другому антоновскому связному — дорожному мастеру Степанову. Договорились, что он направит меня вместе со своим провожатым на границу территории, занятой антоновцами.

Отправляясь туда, я взял с собой Тузинкевича как своего связного. Верхом на оседланных лошадях, приведенных Степановым, мы в сопровождении связного отправились в путь. По Тамбовскому уезду по направлению к городу Кирсанову мы проехали приблизительно двадцать пять километров. К вечеру приехали на какой-то кулацкий хутор на опушке леса. Хозяином был лесник, активный антоновец. Хутор служил явочным пунктом, расположенным уже на территории действий антоновцев.

Здесь меня ожидала большая удача: в это время на хуторе проводилось какое-то кустовое совещание, на котором присутствовало много антоновских главарей. В большой горнице сидели человек тридцать. Но самое главное, что в значительной степени определило успех всей моей поездки, было то, что проводил совещание Донской.

Увидев меня, Донской бурно выразил свою радость.

Сорвавшись с места, он бросился ко мне, обнял и расцеловал.

— Вот он, тот самый мой большой друг, — закричал он, — председатель воронежского комитета эсеров, о котором я вам сейчас говорил!

Я был председателем воронежского левоэсеровского комитета, но антоновцы меня считали председателем просто эсеровского комитета, без прибавления „лево“. Так было во все время моего пребывания у них. Происходило это потому, что в антоновском мятеже тамбовские правые и левые эсеры объединили свои действия и называли себя просто эсерами.

— Вот это человек так человек! — продолжал кричать Донской. — Какую работу он развернул в Воронеже!

На заявление Донского, что я председатель воронежского комитета эсеров, я заметил:

— Поднимай выше! Я теперь и член центрального комитета.

— Да что ты? Когда же тебя выбрали?

— А помнишь, члены ЦК, приезжавшие в Воронеж, говорили о предстоящем всероссийском съезде? Ну так вот, съезд уже состоялся, там меня и избрали.

Участники совещания с большим вниманием слушали наш разговор. Донской стал рассказывать о размахе эсеровской работы в Воронеже, свидетелем которой он был лично сам.

Всё это — рассказы Донского о моей работе, сообщение о том, что я стал членом ЦК, — сразу же поставило меня среди присутствовавших на совещании в положение человека, которому не только можно и нужно доверять, но и выполнять его директивы.

На совещании мне как „члену ЦК“ было предоставлено слово. Пришлось подробно говорить о международном и внутреннем положении страны, о единении всех антибольшевистских сил и о готовящемся в Москве съезде руководителей повстанческих отрядов.

— По всем вопросам, касающимся борьбы с большевиками, ЦК поручил мне переговорить лично с Антоновым, — подчеркнул я.

— Антонова нет, — заявили мне командиры.

— А где же он?

— В Саратовской губернии порядки наводит.

Сообщение о том, что Антонова нет, явилось для меня неприятной неожиданностью. Ведь основная цель моей поездки состояла в том, чтобы вывезти Антонова в Москву (в действительности Антонов в это время оправлялся от тяжелого ранения. Это и спасло его от чекистской ловушки. — Б. С.).

Стало ясно, что в логове врага придется пробыть немалое время.

Вскоре мне удалось выяснить, что Антонов во главе одного из своих отрядов делал набег на граничащий с Тамбовской губернией район Саратовской губернии и там в бою с красными войсками под селом Бакуры отряд был разгромлен, а сам он тяжело ранен.

После совещания Донской рассказал мне, что установление им связи с Воронежем одобрено „Главоперштабом“.

Он получил указание вторично съездить в Воронеж, а затем в Москву для установления контакта с центральным эсеровским руководством. Однако вторичная поездка в Воронеж задержалась из-за переговоров с членами штаба, которые находились в разъездах.

На другой день Донской уехал в Москву. Там по явке, полученной от меня, Донской установил связь с „начальником штаба боевых сил Москвы“, а на самом деле с начальником отдела ВЧК по борьбе с контрреволюцией Т. П. Самсоновым. В беседе с Донским (до его ареста) Самсонов получил от него исключительный по своей ценности материал об антоновщине. Разумеется, что Донскому пришлось вскоре свой отчет повторить следователю ВЧК.

Из присутствовавших на хуторском совещании кроме Донского я хорошо помню одного из главарей антоновщины — Матюхина Василия, начальника антоновской „милиции“ (брата Матюхина Ивана, который был виднейшим антоновским командиром). Донской прикрепил его ко мне в качестве представителя „Главоперштаба“.

Сразу после совещания договорились, что приехавший со мной Тузинкевич останется у антоновцев на границе в качестве моего связного. (За время моей поездки он под видом связи с эсеровским центром несколько раз отправлялся в Тамбов, чтобы узнать, нет ли каких-либо новых поручений для меня из Москвы, из ВЧК.) Я же в сопровождении Василия Матюхина и охраны из четырех антоновцев отправился на осмотр административных центров и воинских частей антоновской армии.

По приезде в тот или другой пункт Матюхин сообщал местным вожакам, кто я такой и зачем приехал. Во многих местах уже заранее знали о моем приезде и готовилась достойная встреча. Как „представитель центра“ я побывал на многих базах антоновцев, где проводил совещания, заслушивал доклады и сообщения, давал „указания“.

Через несколько дней вместо Матюхина меня стал сопровождать Егор Ишин, бывший у мятежников второй фигурой после самого Антонова. Он был председателем губернского комитета „Союза трудового крестьянства“ — эсеровской организации, которая на территории антоновцев была главным гражданским органом управления.

Когда я вспоминаю сейчас Ишина, то вижу перед собой дородную фигуру человека лет сорока пяти, с жирным румяным лицом, с курчавыми волосами, в темном костюме, начищенных сапогах гармошкой, с маузером в деревянной кобуре на боку. На крестьянских митингах и собраниях Ишин выступал как главный оратор, разъясняющий программу антоновцев. Говорил он сочным крестьянским языком, с пословицами и прибаутками.

Встреча с Ишиным была новым большим испытанием и серьезной проверкой моих способностей чекиста-разведчика. Ишин был не рядовым эсером-антоновцем, для которого должен быть непререкаем авторитет „члена ЦК“, а матерым эсером, крупным идейным врагом.

Ишин при первой же встрече признал меня „членом ЦК“, имеющим право на руководство „партизанским движением“, был со мной вежлив и внимателен. Однако он не один раз пытался поставить меня в такое неожиданное положение, при котором человек может смутиться, если он является не тем, за кого себя выдает. Опытный конспиратор, Ишин, с одной стороны, доверял мне как „члену ЦК“ и руководителю воронежских эсеров, а с другой — не упускал случая еще и еще раз проверить „представителя Центра“. Нет необходимости доказывать, насколько тягостны и опасны были для меня проверки Ишина и как мне всегда приходилось находиться в „мобилизационной готовности“.

Во время поездок с Ишиным мне приходилось ночевать вместе с ним в избе или на сеновале. Однажды, когда мы утром проснулись, он как-то загадочно, с ухмылкой произнес:

— А вы, оказывается, во сне гутарите…

Я знал, что иногда разговариваю во сне. Неужели проговорился?.. Мгновенно взяв себя в руки, я засмеялся и как бы между прочим спросил:

— Мешал спать?

— Да не так чтоб уж…

— Ну тогда всё в порядке.

Так все обошлось благополучно.

С этого дня, когда мне приходилось ночевать с кем-либо из бандитских командиров, я старался попросту не смыкать глаз. Спал же я (точнее, впадал в состояние оцепенения, с открытыми глазами) урывками, днем при переездах, сидя в седле и опираясь на стремена. Это было страшно тяжело и привело к сильному расстройству нервной системы. За все время мне ничего так не хотелось, как всласть выспаться.

В другой раз Ишин во время ужина начал неторопливо, не упуская подробностей, рассказывать, каким истязаниям подвергают антоновцы взятых в плен красных командиров, политработников и красноармейцев. Не отрывая взгляда от моего лица, он повествовал о том, как на днях присутствовал при казни: бандиты перепилили красноармейцу шею пилой. „Кричал он, ох, кричал, мать честная, — говорил Ишин. — И то сказать: пила была тупая да ржавая, ею нешто сразу перепилишь… Да и шея не дерево, пилится неудобно…“

Как ни трудно было сдерживаться, у меня не дрогнул ни один мускул. Я ничем не выдал своих чувств».

Надо отметить, что антоновцы, как правило, не убивали захваченных в плен рядовых красноармейцев. Уничтожению подлежали только «идейные враги»: командиры и комиссары Красной армии, члены компартии, курсанты, бойцы продотрядов. Рядовых же красноармейцев тамбовские повстанцы стремились либо привлечь под знамена Антонова, либо, разагитировав, отпустить к своим в надежде, что таким образом удастся разложить советские войска.

Вернемся к рассказу Муравьева. Он продолжал: «Когда Ишин был уже вывезен мною в Москву и арестован ВЧК, на следствии он говорил, что у него иногда закрадывались сомнения относительно меня, что он предпринимал меры для проверки „члена ЦК“, но никаких поводов для подозрения моей связи с ЧК он не обнаружил.

Разъезжая по „антоновской вотчине“, я старался как можно больше узнать, запомнить. Эсеровские руководители, командиры отрядов рассказывали мне как своему „начальству“ о своих агентах и пособниках в разных тамбовских учреждениях и организациях. Ясно, как важны были эти сведения для разгрома мятежа. Поэтому я старался запомнить связи, явки, фамилии и адреса.

Находясь в стане врагов, не знаешь, где и какая опасность тебя подстерегает. Самое же тяжелое чувство испытываешь тогда, когда создается реальная угроза гибели от своих, от красноармейцев. А такая опасность подстерегала меня не один раз. Расскажу об одном случае.

В селе шел митинг. Крестьяне и антоновцы слушали разглагольствования „члена ЦК“. Вдруг прозвучал удар церковного колокола — знак тревоги. Участников сходки будто ветром сдуло. Командир антоновцев, сопровождавший меня, крикнул: „Красные!“ — и увлек меня за собой.

За нами побежала и охрана. Где-то совсем близко слышался нарастающий конский топот.

Мы огородами пробрались в противоположный конец села и вбежали в убогую хатенку. Бросились к печке.

Один из бандитов стал на колени и начал выгребать из-под печи мусор. В образовавшееся отверстие полез руководитель бандитов, следом за ним я и другие сопровождавшие меня антоновцы. Под печью оказался глубоко вырытый в земле тайник, в котором мы и разместились. Последний из телохранителей завалил за собой дыру хламом.

Долгое время мы сидели в полной темноте, молча, вдыхая запах плесени и мышей. Только однажды, сблизив головы, антоновцы шепотом договорились, чтобы живыми не сдаваться. Слышно было, как наверху стучали сапоги красноармейцев. „Туточки воны, идесь у сэли… Конэй побросалы да поховалыся, — донесся до нас басовитый украинский говор, — шукаты треба“.

Красные обыскали в деревне все дома. Особенно старательно искали у кулаков. Им было невдомек, что тайник антоновцев находился в избушке самой бедной крестьянки.

Хозяйка дома, конечно, молчала. Она хорошо знала, какая страшная кара ждет любого, кого антоновцы обвинят в предательстве (а может быть, крестьянка просто сочувствовала антоновцам и не желала их выдавать красным? Ведь если бы красноармейцы нашли у нее спрятавшихся антоновцев, то наверняка расстреляли бы всю семью. — Б. С.).

Когда я сидел вместе с антоновцами в этой дыре, я с обидой думал, что если нас обнаружат, то свои же застрелят и меня.

При моем передвижении по территории антоновцев был случай, когда со мной не оказалось сопровождавшего меня Ишина. Он должен был остановиться по какому-то делу, и дальше я поехал только с телохранителями. Эта поездка чуть было не кончилась гибелью.

Как только мы въехали в село, нас окружили вооруженные вилами и охотничьими ружьями крестьяне. Стащив с лошадей, они повели нас к оврагу для расстрела.

Мы упирались, стараясь перекричать эту гомонящую толпу. Я говорил им, что я — „член ЦК“, но они ничего не хотели слушать. Уже у самого оврага толпу остановил случайно оказавшийся здесь антоновский командир, который знал меня в лицо. Матюкаясь и размахивая плетью, он освободил нас и проводил до села.

Оказалось, в каждой мятежной деревне существовали так называемые отряды самообороны. Этим отрядам Антонов дал строгие указания: не впускать в село чужих людей, небольшие отряды красных разоружать, бойцов истреблять, о больших соединениях немедленно сообщать в штаб.

Меня и моих телохранителей приняли за разъезд красных и намеревались расправиться с нами.

С каждой новой поездкой передо мной все больше вырисовывалась общая картина антоновского мятежа. Он представился туго смотанным, перепутанным клубком, где сплелись и эсеровщина — вдохновительница и организатор восстания, и недовольство крестьян продразверсткой, усугубленное опять-таки эсеровской пропагандой, что „продразверстка будет вечно“, что „землю вам дали, а хлеб с нее будут забирать большевики“, и жесточайший террор.

Из уст самих антоновцев мне приходилось слышать рассказы о демобилизованных красноармейцах, вернувшихся в села после войны с белополяками. Им немедленно предлагали вступить в „партизанскую армию“. Тех, кто отказывался, безжалостно рубили, остальные под страхом смерти шли служить к Антонову. Показывали пепелища — все, что осталось от изб людей, сочувствовавших Советской власти.

Всюду, куда бы я ни приезжал, видел одно и то же: кровь, слезы, гарь, разруху крестьянского хозяйства, тысячи обманутых, втянутых в антоновскую авантюру людей. И у меня все больше кипела ненависть к главарям мятежа, усиливалось желание как можно быстрее вывезти их в Москву и тем обезглавить антоновщину. Для выполнения этой основной задачи я старался использовать любую возможность.

Главари мятежа все время жаловались мне на то, что испытывают острую нужду в оружии. Я воспользовался этим и дал указание отобрать самых надежных боевиков для поездки за оружием: 20 человек — в Тулу, 20 человек — в Воронеж. Выделили наиболее отъявленных головорезов. Группы эти поехали в разное время. Тузинкевич встречал их и сопровождал в Тамбов. Оттуда одна группа в сопровождении чекистов отправилась в Тулу через Москву, где и была арестована. Другая в сопровождении Тузинкевича направилась в Воронеж, где также была арестована.

Собранные мной разведывательные сведения о дислокации частей армии Антонова, ее вооружении и моральном состоянии, об антоновских агентах в тамбовских советских учреждениях я немедленно через Тузинкевича передавал в Тамбов.

Однако основная задача — вывоз Антонова из расположения его отрядов по независящим от меня обстоятельствам оказалась невыполнимой. О создавшейся обстановке мне нужно было лично доложить руководству ВЧК и получить указания, что делать дальше. С этой целью в первой половине июня я на два дня выезжал в Тамбов. Свою поездку я объяснил антоновцам необходимостью получить „указания ЦК“ путем телефонных переговоров на условном языке.

На мой запрос из ВЧК ответили: директива прежняя, надо принимать все меры для встречи с Антоновым и вывоза его в Москву.

— А что же делать, если мне так и не удастся отыскать Антонова и встретиться с ним? — спросил я.

— В таком случае надо постараться вывезти в Москву самых главных подручных Антонова.

Мне было дано право принять для этого все меры, какие я найду нужными. Еще мне было сказано, чтобы, уезжая обратно к антоновцам, я долго у них не задерживался по следующим причинам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.