Зима 1900 года в Петербурге. Ссылка. Деревня. Люси
Зима 1900 года в Петербурге. Ссылка. Деревня. Люси
В 1900 году, осенью, мы уехали из-за границы, чтобы провести зиму в Петербурге.
Тут произошли значительные события в нашей жизни с Бальмонтом. У нас родилась девочка Нина, а через два месяца Бальмонт прочел публично своего «Маленького султана», стихотворение, очень нашумевшее в свое время (Брюсов писал в своем дневнике: «О Бальмонте теперь только и говорят в Петербурге»).
История этого стихотворения следующая.
4 марта 1901 года Бальмонт был на Казанской площади в Петербурге, когда там происходили студенческие беспорядки. Он был в толпе, которую теснили к выходу с площади, видел, как казаки «очищали» площадь, избивали нагайками сопротивляющихся. Бальмонт бежал с толпой к Невскому, заворачивая в переулки и прячась в подворотнях — это его спасло от побоев.
Бальмонт был в страшном негодовании от всего виденного и непременно хотел высказать это гласно. Он ходил по знакомым редакциям, подбивая устроить общественное выступление. Все волновались, собирались отдельными кружками, обсуждали, что сделать. Пока что Союз писателей вместе с Горьким подписали протест против возмутительного избиения учащейся молодежи. Собирали подписи под адресом князю Вяземскому, на глазах у всех защитившего от казаков студента на ступеньках Казанского собора. У нас лежал дома один такой листок с несколькими подписями. У всех лиц, подписавших этот адрес (их было сто), были произведены обыски.
Студенты и курсистки, часто видавшие в это время Бальмонта, просили его организовать какое-нибудь общественное выступление. Но ничего не выходило. Кончилось тем, что устроили литературный вечер в большом зале городской думы. Было много народу, но и много тайной полиции. Программу вечера очень строго цензуровали. Стихи можно было читать только заранее разрешенные. Бальмонт читал такие, а «на бис» прочел свой экспромт:
То было в Турции, где совесть вещь пустая,
Там царствует кулак, нагайка, ятаган,
Два, три нуля, четыре негодяя
И глупый маленький султан
и так далее.
Публика поняла скрытый смысл стихотворения и выказывала свое сочувствие и одобрение: хлопала, кричала, без конца вызывала Бальмонта. Как только Бальмонт сошел с эстрады, его окружили агенты, спрашивали, чье это стихотворение, и просили его записать. Одному агенту удалось его записать почти целиком у себя на манжете. Бальмонт отказался повторить, сказал, что стихотворение испанское в его переводе. И уехал.
Через несколько дней, ночью, у нас был обыск, очень тщательный, он длился часов пять. Наши три небольшие комнаты перевернули кверху дном, прощупывали матрацы, подушки, открывали и нюхали флаконы, рассматривали отдельно каждую бумажку на свет. Взяли листок с подписями наших знакомых на адрес князю Вяземскому и много писем к Бальмонту и ко мне из-за границы на разных языках. Офицер, делавший обыск, заинтересовался норвежским языком, и Бальмонт с увлечением принялся пояснять ему разницу между тремя скандинавскими языками.
Через месяц Бальмонта вызвали в охранку и объявили о запрещении ему на два года жить в столичных и университетских городах.
Е. И. Струковская, Е. А. Андреева-Бальмонт с дочерью Ниной, А. Н. Иванова с Аней Полиевктовой
Первую часть этого года мы провели в Курской губернии, в имении М. В. Сабашникова; вторую — в той же губернии, под Белгородом, у моей сестры княгини Волконской.
Зима эта была исключительно теплая, бесснежная. Флигель, в котором мы жили, тонул в черноземной грязи. Выходить было трудно. Для Бальмонта это было огромное лишение, так как он всю жизнь привык выходить на воздух каждые два-три часа. Выезжать было также нелегко: на санях нельзя было, рисковали загнать лошадей; в экипаже колеса не вертелись от густой, липкой грязи.
Бальмонт все же пытался выезжать в город и к соседям. До города было двадцать верст, но ехали туда много часов, так как тащились шагом. Через каждые четверть часа возница слезал с тележки и счищал огромным ножом грязь, прилипавшую к колесам. Бальмонт усердно помогал ему это делать, все было лучше, чем сидеть безвыходно в комнате.
Возница его был веселый, хитрый мужик, украинец, быстро смекнувший, как можно попользоваться простотой этого барина. Он за хорошее вознаграждение ездил каждые два дня для нас в Белгород за почтой и исполнял там наши поручения. Он постоянно зазывал Бальмонта к себе в хату, угощал его водкой, пил и играл на гармонике, и очень хорошо, надо сказать, очень остроумно рассказывал, как жандарм, приставленный к Бальмонту, наблюдает за «политическим барином» (так называли Бальмонта в деревне). И мы сами это видели.
Когда в апреле дороги стали обсыхать и Бальмонт стал выходить на прогулку, из соседней деревенской хаты выскакивал этот жандарм и, заслоняя рукой глаза от солнца, смотрел Бальмонту вслед.
Когда в первый раз Бальмонт поехал в город, этот жандарм, добродушный полуграмотный паренек, узнав от нашего возницы Евженко о том, что «политический барин» уезжает надолго и неизвестно куда, перепугался страшно, не поняв, что Евженко распространял эту весть в шутку над ним. Жандарм побежал в господскую кухню посоветоваться, что ему делать. Ехать вслед не на чем, а пешком по такой грязище ему ни за что не догнать. Наша няня, молодая и очень смышленая, успокоила его, сказав, что Бальмонт едет обыденкой, она это знает наверно, и предложила жандарму давать вообще нужные ему сведения о Бальмонте. Тот, простец, очень обрадовался и тотчас же спросил, что такое работает Бальмонт на машине, которая стучит у него в комнате день и ночь. Няня объяснила, что это он пишет на бумагах, которые Евженко возит на почту. А что он пишет, про то знают в Санкт-Петербурге и Москве, так как их там печатают.
К. Д. Бальмонт. 1905 г. Рис. В. Серова
В одну из своих поездок к соседям Бальмонт встретил в одном поместье прелестную девушку Люси Савицкую. Она приехала к родным из-за границы, где воспитывалась с детства, чтобы ехать опять в Париж поступать на сцену. Ей уже был обещан дебют в театре Gymnase [137]. Это была очень талантливая девушка, она писала стихи по-русски и по-французски. Она немедленно подружилась с Бальмонтом и рассказала ему свою жизнь. Когда Бальмонт узнал о всех условиях ее приема на сцену, о закулисных нравах парижских театров, он отсоветовал ей решать так быстро свою судьбу, уговаривая ее подождать, он был уверен, что это не по ней, не по ее открытому, благородному характеру продажные нравы французского театра. Люси вернулась в Париж и не поступила на сцену, а занялась литературой и поэзией. Она сотрудничала во многих парижских журналах, где печатали и ее оригинальные французские стихи, и критические статьи. Она очень много переводила Бальмонта, его стихи и прозу. Рассказы Бальмонта в ее переводе выходили в разных французских журналах. Отдельной книжкой вышли в Париже «Visions Solaires» [138], впечатления Бальмонта из его путешествий по Мексике, Египту, Индии… Эта книга имела большой успех в Париже, она быстро разошлась, и об ней было много хвалебных отзывов в серьезных газетах и больших журналах.
Затем Люси вышла замуж за француза, инженера Блока, брата французского писателя, с которым Бальмонт очень дружил. Пока она и Бальмонт жили в Париже, они не переставали общаться. Их связывала очень нежная дружба до конца дней. И Люси мне сама говорила, какую огромную роль сыграла в ее жизни встреча с Бальмонтом в этом глухом углу Курской губернии.
Бальмонту стало нестерпимо сидеть в деревне. Он выхлопотал себе разрешение (через курского губернатора) ехать за границу. И уехал в первый раз без меня, так как я была связана новорожденным ребенком.
Он поехал в Англию, в Оксфорд, работать над переводами Шелли, которые ему были заказаны издательством «Знание». По настоянию Горького там печаталось трехтомное Полное собрание сочинений Шелли.
Закончив эту работу, Бальмонт поехал в свой любимый Париж, где много видался с Люси Савицкой и где познакомился с Еленой.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.