Торговый дом М. Л. Королева

Торговый дом М. Л. Королева

«Торговый дом М. Л. Королева» просуществовал около семидесяти лет. Когда праздновалось пятидесятилетие, дедушке было пожаловано звание придворного поставщика. Я помню, как над входной дверью «амбара» появилась новая вывеска с золоченым орлом.

Дедушка работал в своем торговом доме с несколькими приказчиками; все они были взяты им из его родных мест, из семей родственных, «породу» которых, как он говорил, он хорошо знал со всеми их достоинствами и недостатками. Начинали они службу в торговом доме чуть ли не мальчиками и оставались там до конца своей жизни.

После смерти дедушки по его завещанию торговый дом перешел в собственность его единственной дочери — моей матери. По существу в нем ничего не изменилось. Мать свято хранила заветы своего отца. Только во главе «амбара» стал один из молодых и более просвещенных сотрудников дедушки — Сергей Гурьевич Соловьев. Это был очень умный и властный человек, державший в ежовых рукавицах своих помощников, между которыми были люди много старше его годами. Вся контора трепетала перед ним. И мы, дети, замечали это и боялись его. Нам он казался существом совершенно особенным и очень страшным. Мы его прозвали «идолом», хотя он держался в нашем доме скромно, даже робко.

Дела торгового дома шли очень хорошо, ровно, постепенно развивались и расширялись, отвечая запросам нового времени, на высоте которого стоял Соловьев. Обороты капитала становились миллионными.

Отец мой, поглощенный своим «Колониальным магазином А. В. Андреева», только наблюдал за ведением дел «амбара», а когда умер, это стала делать моя мать. Она следила с большим интересом за отчетами торгового дома. После ликвидации «Магазина А. В. Андреева», которой ей пришлось заняться после смерти отца, у нее уже был опыт, свои мысли и соображения в торговых делах. Ей помогала моя старшая сестра Александра Алексеевна и заменила ее в свою очередь, когда моя мать умерла.

За два года до революции, в 1915 году, было решено реорганизовать торговый дом по предложению Соловьева, который давно задумал и подготовлял реформу, менявшую весь характер старого дела. Соловьев хотел купить дом на Ильинке рядом с Биржей, чтобы там устроить обувную фабрику на совсем новых началах. Этот дом уже торговали за миллион.

С революцией эти планы рухнули, несмотря на все старания Соловьева, который был передовым человеком, приспособить торговлю к новым формам жизни. Ликвидация торгового дома состоялась, но вырученный капитал был взят государством, и дело в самом расцвете своем погибло. Мы, наследники его, лишились всего нашего состояния.

«Торговый дом М. Л. Королева», то есть склад обуви и контора при нем, «амбар», как это называли тогда, помещался в городе, в одном из переулков между улицами Никольской и Ильинкой, в двухэтажном каменном доме среди других ему подобных «амбаров», где торговали только оптом, но самым различным товаром: ситцем, мехом, пуговицами, шапками.

Внизу длинное сараеобразное помещение, где в ящиках и связках лежали груды всякой обуви: мужские грубые сапоги, женские полусапожки с резинками по бокам. Только много позже, уже в моей юности, появились штиблеты (на шнурках), ботинки на пуговицах, туфли, детские башмаки и калоши.

В турецкую войну торговый дом делал поставки сапог в армию; за это получил похвальные листы и отличия. Они висели в конторе под стеклом в рамках.

Во втором этаже, куда поднимались по широкой чугунной лестнице, было такое же, только немного более светлое, помещение с прилавками и полками, на которых лежала обувь более тонких сортов в картонных коробках. Оттуда дверь в контору, где за конторками на высоких табуретах сидели бухгалтер и конторщики и не отрываясь строчили что-то в огромных гроссбухах.

За конторкой находился закуток дедушки, где он принимал посетителей и вел все деловые переговоры.

В продолжение пятидесяти лет «амбар» оставался таким, как я его помнила в раннем детстве. Наша мать часто брала кого-нибудь из младших детей с собой, чтобы покатать нас, когда ездила в город. Обыкновенно мы сидели в экипаже и ждали ее. Но зимой, в холод, мы входили с ней в магазины, где она делала закупки, или в «амбар». В «амбаре» она поднималась наверх, а нас оставляла внизу, где мы в ожидании ее сидели на единственном клеенчатом продавленном диванчике. Разговаривать там не полагалось. Мы сидели и наблюдали. Тяжелый запах кожи, полумрак от нагроможденных до потолка ящиков и… тишина.

Почему там была такая тишина, спрашиваю я себя и теперь еще. Работа там, особенно внизу, шла беспрерывная: возчики подвозили к задней двери товары со двора, разгружали телеги и уезжали; ящики вносили, ставили на пол, тут же их раскрывали, приказчики принимали по счету, сортировали и ставили по местам. Но шума не было, говорили вполголоса, ходили не топая. Мальчики — их было два — стояли навытяжку, выслушивали приказания приказчиков принести или подать то-то и то-то, причем лица их не выражали ни страха, ни угодливости. «Не бросайся, тише, не стучи», — говорили им (совсем как нам дома), не повышая голоса.

И так неизменно, до конца своего существования «амбар» хранил свой строгий, спокойный облик.