11 Королева Америки

11

Королева Америки

Она выглядела прекрасно, лучшей спутницы для визита в Париж просто не найдешь, и мой муж сказал: «Расклад изменился. Теперь мы слушаем другую сторону, потому что изменились приоритеты».

Робин Биддл Дьюк, жена Энджира Биддл Дьюка, начальника службы протокола при президенте Кеннеди

«Нам хватило первых трех недель, – писала Тиш Болдридж, – чтобы понять: Жаклин Кеннеди – восходящая звезда. Женщины писали в Белый дом, спрашивали, каким шампунем она пользуется, и сколько бигуди накручивает перед сном, и не возражает ли президент… Письма и подарки везли в Восточное крыло целыми фургонами, по девять тысяч в неделю… Но мы и представить себе не могли величину новой звезды до поездки в Канаду в мае 1961 года. Это был первый официальный зарубежный визит Кеннеди…»

Всего месяцем раньше, в середине апреля 1961 года, Джон Кеннеди потерпел первую неудачу в своей политической карьере – провал операции в бухте Кочинос, худший, но, пожалуй, и определяющий момент его президентства. После кастровской революции на Кубе в 1959 году призрак коммунистического острова в непосредственной близости от берегов Америки становился все более важным фактором оборонной концепции США. Эйзенхауэр одобрил план ЦРУ направить на остров стратегический десант кубинских эмигрантов с целью свержения Кастро; этот план достался Кеннеди в наследство и получил его осторожное одобрение. Поскольку в ходе выборной кампании Джон неоднократно нападал на администрацию Эйзенхауэра за бездействие насчет Кастро, он фактически загнал себя в угол. Кроме того, Кеннеди опасался, что другие страны Латинской Америки могут последовать примеру Кубы и подорвут его программу сотрудничества с правительствами этого региона, известную под названием «Союз ради прогресса». За несколько недель до инаугурации нового президента США Хрущев в своей речи 6 января 1961 года придал кубинскому вопросу новый аспект в холодной войне, намекнув, что будет рад принять Кастро в советский блок.

Уик-энд 15–16 апреля Кеннеди провели в Глен-Оре, а в понедельник вернулись в Белый дом, где им предстоял обед с премьер-министром Греции. Тем же утром, в 4 часа 45 минут, тысяча четыреста кубинских эмигрантов, прошедших обучение в ЦРУ, высадились на южном побережье Кубы в бухте Кочинос. Уже на следующий день с места высадки стали поступать отчаянные депеши. Вечером в Белом доме состоялся запланированный прием для членов конгресса. Джон и Джеки появились в начале одиннадцатого, а около полуночи президент тихонько ушел в кабинет на невеселую встречу с ближайшими помощниками. Операция была провальной с самого начала. Недавно рассекреченные документы свидетельствуют, что Советы получили сведения о готовящейся высадке еще 9 апреля, причем в ЦРУ знали об утечке информации, но тем не менее не отошли от первоначального плана. К часу ночи 19 апреля Комитет начальников штабов пришел к выводу, что остается только одно – спасти как можно больше десантников. Но и эта попытка провалилась, удалось вызволить только четырнадцать человек. Остальные сдались войскам Кастро.

Кеннеди винил себя за фиаско и на пресс-конференции спустя несколько дней мужественно взял ответственность на себя. Он сказал: «Старая поговорка гласит: у победы сотня отцов, а поражение – сирота. Я готов отвечать». Неофициально он винил не только себя, но и тех, кого считал плохими советчиками. Двух руководящих сотрудников ЦРУ – Аллена Даллеса и Ричарда Бисселла – потихоньку отправили в отставку, и с тех пор Кеннеди не доверял военной верхушке, за исключением генерала Максвелла Тейлора: «Эти увешанные орденами сукины дети знай кивали и говорили, что все получится». Отныне на всех важных совещаниях будет присутствовать человек, в чьей верности Кеннеди не сомневался и на суждения которого всецело мог положиться, – его брат Бобби. Унизительное поражение в бухте Кочинос сделало Кубу и Кастро для братьев Кеннеди навязчивой идеей.

Джон и Джеки планировали визит в Канаду на 17 мая. 11-го числа они вылетели в Палм-Бич, именно там Джон 12 мая вызвал к себе Макса Джекобсона и, рассказав ему, что обеспокоен душевным и физическим состоянием жены, ее «хронической депрессией и головными болями», спросил, сможет ли она выдержать напряженный график – предстоящую поездку в Канаду, визиты в Париж, в Вену (для встречи с Хрущевым) и в Лондон. Джекобсон, назначивший Джеки то же лечение, что и Джону, описывал ее как «несчастную женщину», которая жаловалась на сильные мигрени.

Ее настроение и самочувствие, похоже, постоянно менялись. В феврале и марте она много времени провела в Глен-Оре и явно чувствовала себя нормально, потому что выезжала на охоту. Впервые приехав туда на выходные с Джоном в середине февраля, Джеки пожаловалась на простуду и сообщила, что не вернется в понедельник в Вашингтон, но в субботу ее видели на конной прогулке, а в понедельник – на охоте. Во вторник Джеки, без признаков простуды, вернулась в Вашингтон как раз к предсвадебному ужину у Джо Олсопа, по случаю его скорого бракосочетания со Сьюзан Мэри Паттен, вдовой дипломата Билла Паттена. В феврале, как писал Time, Джеки провела девять дней в Виргинии и вернулась в Вашингтон лишь ненадолго, чтобы забрать с собой сына. В марте она ездила в Глен-Ору все уик-энды, кроме одного, когда была во Флориде с Райтсманами и обедала с Дюпоном. 12 марта туда же прибыли Радзивиллы, а 15 марта Джеки устроила в их честь роскошный ужин, пригласив семьдесят восемь гостей, после чего улетела с сестрой на три дня в Нью-Йорк, где Диана Вриланд организовала прием в их честь. На фотографиях сияющая Джеки в сопровождении Эдлая Стивенсона направляется на балет. Пасху супруги провели в Палм-Бич. К 4 апреля Джеки вернулась в Вашингтон, чтобы встретиться с британским премьер-министром Гарольдом Макмилланом и его женой, леди Дороти, а также проконсультироваться с Кларком Клиффордом касательно плана реставрации Белого дома, после чего снова уехала в Глен-Ору. В Вашингтон она возвратилась по случаю визита канцлера ФРГ Аденауэра, устроила частный ужин и опять сбежала в Виргинию.

Затем грянул кризис в бухте Кочинос, и Джеки пришлось не только приватно поддерживать мужа, убитого непривычным поражением, но и сохранять хорошую мину на публике. В судьбоносный день 19 апреля супруги ужинали в греческом посольстве, а на следующий день Джеки предстояла встреча, которой она ужасно боялась, – чаепитие для трехсот с лишним женщин, жен представителей Американской ассоциации газетных редакторов. Встреча неприятная, тем более после провала кубинской операции. На уик-энд Джеки снова сбежала в Глен-Ору, прихватив с собой Каролину, а ее муж в воскресенье вылетел на вертолете в Кэмп-Дэвид, чтобы посовещаться с экс-президентом Эйзенхауэром.

На следующей неделе состоялся официальный ужин в честь тунисского президента Бургибы и его жены. Джеки в шифоновом платье выглядела потрясающе. Затем опять уик-энд в Глен-Оре… Внешне ничто не выдавало огромного эмоционального напряжения, какое она тогда испытывала.

Маска королевы скрывала и стресс, и упадок сил, зато наедине с собой Джеки курила сигарету за сигаретой и грызла ногти. Временами она чувствовала, что находится на грани нервного срыва. По словам Артура Шлезингера, порой она чуть не плакала: «О Джек, прости, я никуда не гожусь». А он отвечал: «Я люблю тебя такой, какая ты есть». Молодой Робин Дуглас-Хьюм, племянник друга Кеннеди, Уильяма, большой поклонник женщин, вдобавок любовник принцессы Маргарет, не раз имел с Джеки долгие задушевные беседы, и в бытность ее первой леди, и позднее. Впервые они встретились на каком-то небольшом приеме. Контраст в поведении между Джеки и ее мужем бросался в глаза. «Он непринужденно общался с гостями и, казалось, наслаждался каждой минутой, сыпал провокационными вопросами, остроумный, агрессивный, красивый, а его жена держалась в тени, ни с кем особо не общалась, предпочитала сидеть и беседовать с кем-то одним…» Джеки показалась Робину загадочной, слегка отстраненной, сдержанной, учтиво-внимательной и невероятно привлекательной. Лишь много месяцев спустя в ходе разговора, затянувшегося за полночь, он обнаружил, что под внешней невозмутимостью бушуют напряжение и фрустрации. Те часы, когда Джеки открыла ему свою душу, Робин назвал «эмоционально тяжелейшими в своей жизни…». Ему показалось, что «ее буквально поставили в такое положение, где она редко, если вообще могла полностью быть собой, говорить что думала, смеяться, просто что-то делать, куда-то пойти, заплакать, выпить, не опасаясь стать жертвой общественного мнения, политических сплетен или светских пересудов… и хотя все это вызывало у нее отвращение, она была вынуждена терпеть, по причине лояльности мужу. Джеки была настоящей “птичкой в золотой клетке”, слишком умная, слишком гордая, слишком упрямая, чтобы принять свое заточение как часть цены, какую должна заплатить.

Непонятая, беспомощная, разочарованная, она вдруг, без всякого предупреждения, превращалась в царственную первую леди, перед которой невольно хотелось склониться в глубоком поклоне, как в Средневековье, а затем, опять же без предупреждения, вдруг обрушивала на кого-нибудь град колкостей за пресмыкательство и высмеивала помпезность политики и снобизм выскочек…».

Робин Дуглас-Хьюм угадал ее внутренний конфликт и то, как трудно ей «примирить глубокую личную неприязнь к социальной роли “первой леди и первой матери” с огромной преданностью мужу и детям и горячим желанием не подвести их». За день до звонка Джона из Вашингтона Дуглас-Хьюму стали известны слухи о проблемах в их семейной жизни, но он поверил, что «радость, с какой Джеки рассказывала о звонке мужа, была неподдельной. Это было трогательное, почти детское проявление большой любви, о которой, как мне показалось, Джеки легче поведать мне, постороннему человеку, нежели мужу…».

В эмоциональном плане Джон и Джеки так и остались двумя айсбергами, как она изначально говорила. Сдержанность Джеки в отношениях с близкими побудила обоих ее мужей жаловаться на ее холодность; а ей было проще объясниться на бумаге, как видно из любовного письма к Джеку, написанного в октябре 1963 года, за несколько недель до его трагической гибели. Джон, внешне скорее экстраверт, в свою очередь держался сдержанно. Неумение Джеки общаться с мужем и его неумение общаться с нею так же легко, как с другими женщинами, стали источником подлинного разочарования, вдобавок Джон неосознанно унизил жену до уровня домохозяйки, хотя интеллектуально она, безусловно, была способна на большее. Позднее Джеки писала, что муж относится к ней как «к викторианской жене». Кроме того, его постоянные измены причиняли ей сильную боль, которую она благородно скрывала. О тогдашних обидах она рассказала своей подруге Карли Саймон только в последние годы жизни. Но в долгой битве за первое место в жизни мужа ей, по иронии судьбы, помогал статус звезды, ненавистный и одновременно лестный.

Первый признак того, что Джеки становится звездой первой величины за пределами Соединенных Штатов, обнаружился во время визита в Канаду, к которому ее так заботливо готовили Джон и доктор Джекобсон. Канадский посол в Вашингтоне предупредил, что канадцы – народ суховатый; королева Елизавета II и та обычно расстраивалась из-за прохладного приема в Оттаве. Но когда кортеж Кеннеди направлялся из аэропорта в резиденцию генерал-губернатора, толпа вдоль дороги аплодировала, кричала и скандировала: «Джеки! Джеки!» На официальном ужине для сотни гостей, как сообщил Time, «все, точно по команде, повернули головы и устремили взгляды на Джеки в белом шелковом платье-футляре». На следующий день члены канадского парламента при ее появлении забарабанили по столам, устроив своего рода салют. Учитывая щекотливый подтекст отношений Канады и США, прием, который канадцы оказали обоим Кеннеди, действительно был из ряда вон выходящим.

Минул всего месяц после катастрофы в бухте Кочинос, когда Джон, желая показать свою силу и энергию, перенапрягся, сажая дерево дружбы, и повредил спину. К моменту возвращения в Штаты он едва мог ходить, и помощники радировали о необходимости доставить к трапу самолета костыли. Доктор Джекобсон возобновил лечение, чтобы подготовить президента и его жену к предстоящей поездке по Европе. 23 мая его вызвали в Вашингтон, ночным рейсом он с другом Джеки Марком Шоу вылетел в столицу и в 11 утра отправился в Белый дом, спрятав медицинские принадлежности в чемоданчике-дипломате. На семейной половине Джекобсон сначала переговорил с Джеки, она пребывала в достаточно хорошем расположении духа, но «тревожилась по поводу предстоящей вскоре поездки в Европу и напряженного расписания». Джекобсон назначил ей «обычное лечение», вероятно, привычную дозу амфетаминов с витаминами и еще какими-то загадочными ингредиентами. Затем Джекобсон прошел к президенту, который лежал в постели, стараясь не бередить спину; Кеннеди не представлял себе, как выдержит в Европе долгие часы сидя и стоя. Доктор Травелл обезболивала его с помощью спрея этилхлорида, но Джекобсон тут же отмел этот метод как устарелый и неэффективный: «Я показал ему упражнение для укрепления мышц спины, а потом назначил лечение, которое не только уменьшит местные боли, но и придаст сил для борьбы со стрессом». Президент встал с постели, заявил, что ему уже лучше, и попросил Джекобсона сопровождать его в Европу.

Из-за болей и стресса Джон злоупотреблял анальгетиками, постоянно прибегал к обезболивающему спрею и новокаину, прописанным доктором Травелл, колол себе кортизон и «волшебное средство» доктора Джекобсона, а втайне принимал и другие лекарства. Обеспокоенная Джеки показала Джекобсону упаковку демерола, найденную у мужа в ванной. Это сильное болеутоляющее, смесь петидина и парацетамола, очень быстро вызывает привыкание. Джекобсон спросил, кто его выписал. Оказалось, Джон за спиной у медиков получил лекарство от одного из спецагентов. Джекобсон пробыл в Вашингтоне еще четыре дня, продолжая лечить Джона и Джеки, после чего вернулся в Нью-Йорк.

31 мая, подлечившись инъекциями Доктора Здоровье, первый президент эпохи реактивных скоростей и первая леди вылетели в Европу на новом самолете, спроектированном знаменитым Реймондом Лоуи. Следом, на борту пассажирского самолета компании Air France, в Париж вылетел доктор Джекобсон: его имя в списках официальной делегации не значилось. Он вез с собой и чемоданчик, полный секретов. Перед самым отлетом Джекобсона вызывали к президенту, поскольку во время перелета из Вашингтона в Нью-Йорк у Кеннеди начались сильные боли в спине, а в субботу вечером его вызвали к Джеки после парадного ужина в Версале. Вся делегация пребывала в превосходном настроении после великолепного приема, устроенного де Голлем. Джеки блистала на приеме и, как сказал Джекобсон, «была невероятно разговорчива по сравнению с обычной ее немногословностью». Затем Джекобсон отправился к президенту, и тот попросил его еще раз зайти наутро.

Именно в этой поездке, как говорил сопровождавший Кеннеди Энджир Биддл Дьюк, Джон вполне осознал, что его жена – настоящая звезда и огромная политическая поддержка. Самому Кеннеди иностранные языки не давались, поэтому он восхищался умением Джеки говорить по-французски, а также ее познаниями в истории страны и природным очарованием, которое пленяло европейцев. Сердца простых парижан тронуло, что предки первой леди – выходцы из Франции и что она год училась в Сорбонне, а высший свет, негативно настроенный к американцам, знал первую леди как прелестную Жаклин Бувье. Среди гостей на парадном ужине в Версале присутствовал ее давний поклонник Поль де Гане, которого специально пригласили по ее просьбе.

Виконтесса Жаклин де Риб, самая элегантная женщина в Париже, организовала для Джеки лучшего парикмахера, чтобы тот занялся прической первой леди. Джеки заранее тщательно продумала свой гардероб, намереваясь сразить французов. По словам Живанши, через Мэри Галлахер она попросила «приготовить для этой особенной поездки полный гардероб, но под строгим секретом… Только в последнюю минуту – за час до отъезда в Версаль – миссис Кеннеди позволила нам сказать, что все ее наряды заказаны у нас». Живанши сшил тогда пальто и платье из розовой шерсти и роскошный вечерний туалет, в котором она появилась на банкете в Версале и при виде которого де Голль произнес: «Вы словно сошли с картин Ватто, мадам». Выбор платья от французского дизайнера можно было оправдать как комплимент французским хозяевам. На самом деле изумительное палево-розовое кружевное платье, в котором Джеки появилась на официальном приеме в Елисейском дворце, по замыслу тоже было французским. Когда пресса опубликовала эскиз платья от Кассини, жена одного высокопоставленного французского чиновника обнаружила, что заказала очень похожее платье из весенней коллекции Пьера Кардена, «настолько похожее, что парижские кутюрье не могли поверить своим глазам», как отметил наблюдательный журнал Women’s Wear Daily. Но время критики отошло в прошлое. Time присвоил Джеки титул «первой леди моды». За сто дней с момента официального вступления Джона в должность Джеки штурмом взяла мир. Продемонстрировала всему свету, что жена американского президента может быть красивой, стильной, умной, элегантной. Джеки заставила Америку гордиться ею, и не в последний раз.

Для молодого американского президента встретиться с великим де Голлем на его территории было все равно что для Даниила попасть в ров со львами. Именно во Франции были особенно сильны антиамериканские настроения: инспирированная ЦРУ операция в бухте Кочинос, направленная против героев-революционеров Фиделя Кастро и Че Гевары, вызвала негодование интеллектуалов и левых, при этом американскому президенту, которого поражение на Кубе выставило слабым и нерешительным, было необходимо сгладить означенное впечатление, поддержав западный альянс перед лицом угрозы со стороны Советов прежде всего в отношении Берлина. Хрущев называл этот город «гноящейся раной». Окруженный коммунистической Восточной Германией, Берлин был разделен на Восточный и Западный; западную часть оккупировали три западные державы – США, Великобритания и Франция, а восточную – СССР. Многие жители бежали из восточного сектора на «капиталистический Запад», и, чтобы положить этому конец, Хрущев пригрозил подписать мирный договор с ГДР и пресечь возможность западной помощи городу. Не исключал он и военное столкновение, даже с применением атомного оружия. Кроме того, важное место он отводил и защите Кубы от вторжения США.

Из британского посольства сэр Пирс Диксон в первый же день визита сообщил министру иностранных дел Эрлу Хьюму:

Визит президента Кеннеди в Париж начался удачно. Его речь по прибытии в аэропорт понравилась французской прессе, хотя на наш вкус он слегка перегнул с лестью. Приезд четы Кеннеди возбудил волну искреннего интереса. Большинство французов вопреки широко распространенной тенденции критиковать Америку и американскую политику не смогли устоять перед обаянием молодого президента и его жены. Пресса много пишет о миссис Кеннеди, особенно о ее студенческих днях.

Визит не принес особых результатов, если говорить о политике, но на личном уровне имел успех. Британский министр Энтони Рамболд докладывал в Министерство иностранных дел: «И в официальных кругах, и в свете быстро стало известно, что миссис Кеннеди покорила генерала де Голля умом, просвещенностью и пониманием мировой политики… Генерал очень строг в суждениях о людях, так что это немалое достижение».

«Во многом благодаря Джеки Кеннеди, – писал политический обозреватель Time, – президент заворожил старого солдата, и тот все время произносил хвалебные тосты и всячески выказывал дружеское расположение». Признавая триумф жены, Джек на пресс-конференции представился журналистам как «лицо, сопровождавшее Жаклин Кеннеди в Париж».

Для Джеки венцом поездки стал незабываемый волшебный вечер в Версале. Сначала банкет в Галери-де-глас, затем балет, некогда впервые представленный для Людовика XV, в отреставрированном дворцовом театре, освещенном горящими факелами, как во времена Людовика. На обратном пути через парки Версаля кортеж остановился у прекрасного иллюминированного фонтана. Джеки и Джон вышли из машины и некоторое время стояли у фонтана, романтично взявшись за руки и словно позабыв, что они не одни.

3 июня Кеннеди отправились из Парижа в Вену, где разговор пойдет о будущем, а не о прошлом. Кеннеди приехал на встречу с Хрущевым в надежде достичь разрядки напряженности в отношениях с Советским Союзом по вопросам, касающимся атомного оружия и прежде всего Берлина. Через Бобби он сообщил об этом в Москву по личному каналу связи. Кеннеди хотел доказать советскому лидеру, что он сам себе хозяин, а не пешка в когтях пентагоновских «ястребов», но сумеет решительно постоять за Берлин. Кроме того, он хотел улучшить в глазах американцев свой имидж мирового лидера, подпорченный после провала кубинской операции.

Поэтому 3 июня в 12.45 Кеннеди (на волшебных уколах Джекобсона) «выскочил» из дверей посольства США в Вене и сбежал по ступенькам навстречу Никите Хрущеву. В первый день переговоры прошли неудачно: Хрущев был тверд в своих планах насчет Берлина и не собирался идти на уступки, даже когда Кеннеди недвусмысленно намекнул на американские обязательства перед оккупированным городом. «Если вы хотите войны, – сказал Хрущев, – это ваша проблема».

А вот Джеки, в отличие от мужа, сразу нашла подход к супругам Хрущевым. Сначала она совершила экскурсию по Вене со скромной мадам Хрущевой, а потом очаровала и самого советского лидера на официальном банкете во дворце Шёнбрунн, под окнами которого толпа скандировала ее имя. Хрущев сделал комплимент ее белому вечернему платью, расшитому розовыми бусинами, и придвинулся поближе, когда они заговорили о лошадях, украинских народных танцах и русских собаках Белке и Стрелке, слетавших в космос. Хрущев пообещал Джеки прислать щенка Стрелки (и прислал).

Следующим утром упрямая и агрессивная позиция Хрущева совершенно доконала Кеннеди. Говоря о Берлине, Хрущев все время угрожал американскому президенту и даже не думал о путях снижения напряженности, а ведь Кеннеди прилетел в Вену именно в надежде на разрядку. Ни одна из сторон не шла на уступки, и вероятность военного конфликта из-за Берлина увеличилась. На прощание Кеннеди сказал Хрущеву: «Зима будет холодной». Теперь перед Кеннеди не только открылась реальная угроза апокалиптической атомной войны, он чувствовал себя униженным, ведь советский лидер явно считал его слабым, нерешительным, неопытным. Девять минут спустя Кеннеди сказал корреспонденту New York Times Джеймсу Рестону: «Он меня запугивал». Кеннеди еще не пришел в себя после переговоров с Хрущевым, когда на следующий день встретился в Лондоне с премьер-министром Гарольдом Макмилланом, который сообщил королеве: «Президент был совершенно потрясен грубостью и жестокостью советского лидера. Мне это в какой-то мере напомнило, как лорд Галифакс и Невилл Чемберлен пытались вести переговоры с Гитлером. Впервые в жизни Кеннеди встретил человека, на которого не подействовало его обаяние». Бобби считал это во многом ключевым моментом в политическом воспитании брата, полезным уроком – Джон впервые столкнулся с человеком, глухим к доводам разума.

Джо Олсоп, который имел разговор с Кеннеди в Лондоне, куда делегация прибыла из Вены 5 июня, разделял мнение Бобби. Несмотря на личную симпатию к Джону и активную поддержку его выборной кампании, он всегда считал (так он сказал Элспет Ростоу, жене Уолта Ростоу, советника Кеннеди), что, «идя на выборы, Кеннеди не совсем понимал, какое тяжкое бремя взвалит на свои плечи. Думаю, он осознал всю меру моральной ответственности именно в Вене во время встречи с Хрущевым, который требовал капитуляции и грозил войной». В Лондоне, на вечеринке по случаю крестин дочери Радзивиллов, «президент, только что вернувшийся из Вены, припер меня в угол и минут пятнадцать с новым, напряженным волнением говорил о том, что ему довелось пережить… Мне кажется, именно тогда он стал президентом в полном смысле слова».

Присутствовавшая на той же вечеринке Сьюзан Мэри Олсоп – по словам мужа, ослепительная в ярко-розовом платье от Dior, только что купленном в Париже, – вспоминала, что ни Джон, ни Джеки не подавали вида, что что-то пошло не так: «Совершенно в их духе». Однако во время перелета в Лондон Джеки казалась приунывшей, как и остальные члены делегации. Впрочем, волшебные уколы доктора Джекобсона помогли супругам сохранить хорошую мину перед британской правящей верхушкой и лондонским светом, собравшимся у Радзивиллов.

План поездки Джон и английский премьер составили еще во время апрельского визита Макмиллана в Белый дом, причем составили так, чтобы не обидеть других европейских партнеров США (в частности, де Голля), которые всегда с подозрением относились к взаимоотношениям Великобритании и Соединенных Штатов. Кеннеди приедут в Лондон якобы к Радзивиллам на крестины племянницы, но, помимо этого, премьер-министр неофициально даст обед, а королева – ужин в Букингемском дворце. Обед в Адмиралтействе на двадцать персон вышел почти семейным, на нем присутствовали двоюродные братья и сестры премьер-министра, которые приходились бы родней и Джону, если бы не трагическая гибель Кэтлин и Билли: герцог Девонширский с супругой, а также Дэвид и Сисси Ормсби-Гор (Дэвида вскоре назначат послом в Вашингтон), Макмиллан состоял с ними всеми в свойстве через свою жену, леди Дороти, сестру герцога Девонширского. Министр иностранных дел, Эрл Хьюм, был старшим братом Уильяма Дуглас-Хьюма.

В тот же день состоялся ужин в Букингемском дворце, как записал в своем дневнике Макмиллан, «очень приятный вечер», на сей раз присутствовали члены королевской семьи: сестра герцога Эдинбургского Маргарита Гогенлоэ-Лангенбург и ее муж, граф Маунтбеттен Бирманский с дочерью и зятем, лорд и леди Брадборн, а также друзья Кеннеди Ормсби-Горы, Хьюмы, посол США в Англии Дэвид Брюс с женой Эванджелиной и Юнис. В обход протокола пригласили и Ли со Стасом, которых Макмиллан упорно именовал Радзинскими:

После долгих колебаний королева закрыла глаза на развод сестры миссис Кеннеди и пригласила князя и княгиню Радзинских… Вообще-то ее величеству очень не хотелось этого делать… и если бы супруги Кеннеди остановились в посольстве США, то я бы посоветовал королеве не приглашать Радзинских, поскольку же президент и миссис К. остановились у них, это показалось мне неприемлемым…

По словам Гора Видала, Джон и Джеки знали, что королева наложила вето на Стаса и Ли. Их заранее спросили, кого бы они хотели видеть на ужине. Джеки предложила Радзивиллов, принцессу Маргарет, с которой мечтала познакомиться, и принцессу Марину Кентскую, которую Джон помнил еще по тем временам, когда его отец был в Лондоне послом. Английская сторона намекнула, что мистер и миссис Радзивилл оба в разводе, а потому пригласить их нельзя, но потом – вероятно, по настоянию Макмиллана – уступила. «Так или иначе, – пошутила Джеки, – королева отомстила. Ни тебе Марины, ни Маргарет, одни только министры сельского хозяйства чуть не со всего Содружества. Королева держалась с нами весьма чопорно». Джеки решила, что не понравилась королеве (по всей вероятности, ее величество несколько оробела перед миссис Кеннеди), а вот принц Филипп «был мил, но нервничал». Только один раз Джеки заметила, что монаршей особе не чуждо ничто человеческое. Она рассказывала королеве о своей поездке в Канаду и о том, как нелегко постоянно быть на публике: «На это королева с заговорщицким видом сказала: “Со временем становишься хитрее и усваиваешь способы самосохранения”. Потом она спросила: “Вы любите живопись?” – провела Джеки по длинной галерее, на стенах которой висели великолепные полотна, и задержалась перед картиной Ван Дейка со словами: “Отличная лошадь”».

Королевский камергер лорд Скарбро, который тогда все еще обладал правом театральной цензуры, наложил вето на скетч, в котором молоденькая актриса в шляпке-таблетке и с пышной прической изображала Джеки.

После ужина в Букингемском дворце Джон вернулся в Штаты. Джеки еще два дня провела в Лондоне, а затем частным порядком отправилась с сестрой и зятем в Грецию, где они остановились на вилле магната-судовладельца Маркоса Номикоса и на его яхте совершили круиз по Эгейскому морю. К 15 июня Джеки вернулась в Вашингтон, и туда же приехал Джон (на костылях) после уик-энда у Райтсманов в Палм-Бич.

Официальный визит в Париж сделал Джеки суперзвездой международного масштаба. Как подметил корреспондент UPI, «имя Джеки было в новостях двадцать четыре часа в сутки», а популярный журнал Women’s Wear Daily («Что носят женщины») вполне можно бы переименовать в «Что носит Джеки». За те три года, что она провела в Белом доме, не проходило и дня, чтобы эта библия американских модниц не рассказывала о туалетах первой леди, аксессуарах и даже туфлях. На Седьмой авеню, где все, в чем фотографировалась Джеки, штамповали в более дешевой версии, «стиль Джеки» был хитом продаж. Даже за железным занавесом ленинградский модный журнал рекламировал одежду в «стиле Джеки», а польский журнал Swiat написал, что «мадам Кеннеди вошла в число немногих женщин, задающих, как в давние времена, стиль эпохи… Лицо и силуэт Джеки знакомы людям всего цивилизованного мира».

Тогда-то начальник службы протокола Кеннеди, Энджир Биддл Дьюк, и сказал своей будущей жене Робин, что расклад изменился. Баланс сил в Белом доме и в семье Кеннеди слегка изменился в пользу Джеки, причем не только в глазах Джона (что для нее было важно), но и в глазах его окружения. И если Джон был королем-солнце, то Джеки теперь стала королевой Америки.

Гор Видал вспоминает, как Джеки сказала: «Пока не попала в Белый дом, я почти не видела мужа, он все время отсутствовал». «Мне кажется, – пишет по этому поводу Гор Видал, – Джон не особенно задумывался о достоинствах жены, пока они не съездили в Париж и газеты не начали пестреть фотографиями Джеки, эффектной женщины, доставшейся ему в жены. Именно тогда – помнится, в Хайаннис-Порте – он начал в шутку называть ее “секс-символом”… Его это забавляло и, по-моему, пробуждало в нем интерес».

Увы, лишь интерес, а не страсть. Собственными силами создав себе блестящий царственный имидж, Джеки сумела добиться уважения мужа. Однажды, вскоре после свадьбы, она слышала, как Джо, Джон и Бобби обсуждали карьеру Джона, и позднее сказала Джорджу Макговерну: «Они говорили обо мне как о вещи, как об имуществе». Что ж, они тогда сильно недооценили Джеки.

Отношения супругов оставались сложными. Джек все больше походил на кумира Джеки, Черного Джека, – обворожительный ходок, который окружал домашних любовью. Рождение детей пробудило в нем сильный отцовский инстинкт, причем не только к собственным детям, но и к детям вообще – племянникам, племянницам, крестникам. Он баловал Джеки, потакал ее прихотям, позволял делать все, что заблагорассудится. Но не мог отказаться от своих сексуальных привычек, да и не очень сокрушался по этому поводу. Как Ли скажет Сесилу Битону в 1968-м, когда в Лондон пришла печальная весть, что в Лос-Анджелесе убит Бобби: «Джон постоянно крутил романы, я точно знала, что он замышляет, и так ему и говорила. Но он не испытывал ни малейших угрызений совести. И в ответ я слышала: “Я очень ее люблю и сделал для нее все. И не чувствую себя виноватым, потому что она для меня все равно на первом месте”».

Джон предвидел, что, став президентом, будет вынужден ограничить свои сексуальные приключения, но под защитой лояльных сотрудников, жены и даже прессы новая должность только добавила ему привлекательности, что означало возможность заполучить фактически любую женщину. Частые отлучки Джеки предоставляли ему свободу действий. Записи в журналах спецслужб свидетельствуют, что первая леди очень много времени проводила за пределами Белого дома – уезжала то с детьми в Глен-Ору или Хайаннис-Порт, то с Ли за океан. По словам Ли, Джеки регулярно уезжала по пятницам в Виргинию и возвращалась не раньше понедельника, Джон никогда не покидал Белый дом до субботы. Лето Джеки тоже проводила вдали от Вашингтона. Например, первая половина июня 1961 года была посвящена государственному визиту во Францию, Вену и Лондон, а затем Джеки поехала отдыхать в Грецию. В Белый дом она вернулась всего на день, чтобы сразу отправиться с мужем в Глен-Ору, а оттуда на дебютный бал, который Рейчел Меллон устраивала в честь своей дочери в Аппервилле 16 июня. Следующую неделю она была в Вашингтоне, обсуждала с Дюпоном ход реставрации Белого дома и развлекала премьер-министра Японии Икэду. Первую декаду июля Джеки снова провела в Глен-Оре, приезжала в Вашингтон только ради торжественного обеда в Маунт-Верноне в честь Айюб Хана 11 июля, частного обеда в Белом доме 12-го для старых друзей – сенатора Гора с женой, Билла Уолтона и Чарли Бартлетта – и ужина в отеле «Мэйфлауэр» 13-го. Остаток месяца она опять провела вдали от Белого дома, отпраздновав свой тридцать второй день рождения с Джоном в Хайаннисе. В Вашингтон она вернулась только в начале октября.

По натуре Джеки была свободолюбивой бунтаркой и, когда подолгу находилась в Белом доме, начинала мучиться клаустрофобией. «Там никогда не остаешься один, – говорила она Гору Видалу. – Сидишь в комнате, пытаешься написать письмо, и тут же кто-нибудь заходит». Джеки прошла школу Черного Джека и могла закрыть глаза на то, чем Джон занимался в ее отсутствие, но совсем другое дело, когда он при ней беззастенчиво приударял на частных вечеринках за ее знакомыми. Одна известная нью-йоркская дебютантка, на несколько лет моложе Джеки, рассказывала:

Он делал это прямо у нее на глазах. Уму непостижимо! Как-то раз в Нью-Йорке его бывшая подружка и ровесница организовала вечеринку после театрального спектакля. И он, видимо, сказал этой Фло Смит: “А как насчет хорошеньких девушек?” Его интересовали не проститутки, а приличные девушки. Фло Смит, к моему удивлению, позвонила мне, хотя я была простужена, и спросила: “Не хочешь прийти? Будет сам президент с женой”. Странно, подумала я, но почему бы и нет?.. И решила пойти, несмотря на простуду. Туда же пригласили еще одну мою близкую подругу, и из любопытства мы обе пошли. Там было еще четыре-пять знакомых девочек. Когда приехали Кеннеди, Фло, как сейчас помню, подходила к каждой из нас и говорила: “Президент хотел бы побеседовать с тобой”. Он расположился в кресле, Джеки сидела неподалеку, а рядом с мистером Кеннеди стоял пуф. Фло Смит предлагала каждой из нас подойти и поговорить с президентом. Аудиенция продолжалась минут десять… Честно говоря, я не сходила по нему с ума, как многие. То есть антипатии он у меня не вызывал, но и великим секс-символом я его не считала. Искры между нами не проскочило, ни с его стороны, ни с моей. Однако разговор продолжился, и он насмешливо спросил: “Почему вы не уйдете из Vogue, ведь это такая ерунда”. А я ответила: “Насколько мне известно, вы написали для нас статью и получили гонорар, значит, не такая уж и ерунда”. На этом интервью со мной, понятно, закончилось, и Фло меня увела. Он все же выбрал одну из девушек. Имени я, разумеется, называть не стану. Нас всех поразило, что он прямо в присутствии жены сказал Фло: “Я возьму вот эту”. Эту девушку, очень скромную, очень хорошенькую, совершенно очаровательную, мы все знали.

В другой раз я увидела Джеки, когда меня, к моему удивлению, пригласили на вечеринку в Белый дом, последнюю вечеринку перед тем, как его убили. Я пошла туда в сопровождении друга, человека намного старше меня, он до сих пор живет в Вашингтоне. Мы оба опять-таки изумленно наблюдали за происходящим: Джеки вальсировала, Джон тоже с кем-то танцевал – не со мной, моим кавалером был Линдон Джонсон, – причем долго он танцевать не мог, из-за спины, зато минут через пять вместе с партнершей исчезал в лифте, и возвращались они минут через двадцать. Мы с другом сидели и смотрели на все это. Я была в шоке, а Джеки не обращала внимания…

Мне кажется, жизнь с Кеннеди была сущим адом, ведь он не останавливался, как и все мужчины Кеннеди. Им непременно нужно было поиметь всех женщин в комнате. Помню, когда его убили, я сидела в своей маленькой квартирке на углу Пятой авеню и Восьмидесятой улицы и смотрела по телевизору похороны, вместе со мной находились четыре “вдовы”, замужние дамы, которые не могли даже вволю поплакать в присутствии мужей, причем каждая думала, что она единственная. Клянусь вам, в ту пору особым шиком считалось устоять перед обаянием президента, а не спать с ним… Каждый раз, когда входила в какую-нибудь комнату, она [Джеки] наверняка знала, что половина присутствующих дам переспала с ее мужем…

Одна из “вдов”, сидевших в моей гостиной, рассказывала о своем романе направо и налево, любому, кто готов слушать. Ее тайком – не знаю, подходит ли тут это слово – доставили в Белый дом в багажнике автомашины, он привел ее в бассейн, и там они… А ведь были еще и знаменитости вроде Энджи Дикинсон, которая в “Карлайле” поднималась к нему в номер на служебном лифте, и Мэрилин Монро… Одного я понять не могу. Все эти женщины знали, что они однодневки, и неужели им этого хотелось?»

Деми Гейтс вспоминал, что Джон даже не пытался скрывать романы с женщинами их круга: «Как-то раз я был там [в Белом доме] на приеме в честь Юджина Блэка, и Джон приударил сразу за двумя: за матерью и за дочерью. Во всяком случае, сначала он уединился с матерью, а двадцать минут спустя увел дочь… На вечеринке у Пегги Банкрофт в Нью-Йорке мой друг вышел из лифта и застукал в передней Джона, взасос целующегося с итальянской принцессой». Женщина, о которой идет речь, вращалась в самых высоких светских кругах, которые очень привлекали чету Кеннеди. Среди других аристократических любовниц Джона была еще одна итальянская принцесса, которая периодически навещала президента в Белом доме в отсутствие Джеки.

Окружающие считали, что Джеки не возражает против измен мужа, поскольку она не подавала виду. Ее действительно не трогало, когда муж кувыркался в бассейне с двумя секретаршами, но она очень огорчалась, когда Джон изменял ей с женщинами их круга. Робин Биддл Дьюк, которая вышла замуж в мае 1962 года, вспоминала: «У Джеки было множество поводов для расстройства и обид… Она вышла за Джона, который стал любовью всей ее жизни, а он ухлестывает за другими девушками. Я ей очень сочувствовала. Публичное унижение – штука мучительная. Все знали, что Джон изменяет ей. Разумеется, об этом не говорили, но, думаю, Джеки многое довелось пережить. По-моему, она любила Джона и всегда считала, что он любит ее. И он по-своему любил ее, только его любовь была относительной, а ее – абсолютной».

В этот период жизни, оказавшись в изоляции на вершине под названием Белый дом, Джеки не могла открыть душу ни перед кем, кроме сестры. Время от времени ее прорывало. Как вспоминает Энн Линкольн, «настроение у миссис Кеннеди резко менялось, иной раз она вдруг заводила речь о таких вещах, о каких в другое время предпочитала молчать. У нее действительно было два лица…»

Джеки недолюбливала женщин вообще и журналисток и жен чиновников в частности. Робин Биддл Дьюк вспоминала: «Она просто не воспринимала министерских жен. Мне приходилось несладко, поскольку я была женой начальника протокольной службы, а на приемах перед важными ужинами бывали только жены министров, с американской стороны и с гостевой. Если же какой-либо глава государства интересовал Джеки, например эфиопский император Хайле Селассие, то все толпились в одном конце зала, а она в другом конце разговаривала по-французски с этой важной особой, поскольку любила говорить по-французски, и мне приходилось подводить миссис Болл [жену Джорджа Болла, заместителя Госсекретаря] и вежливо просить: “Извините, миссис Кеннеди, миссис Болл не имела возможности поговорить с его величеством”. При этом я старалась быть тактичной, но понимала, что Джеки смотрит на меня волком. Словом, мне здорово доставалось, а все потому, что она считала их всех кучкой глупых, безвкусных дам».

Джеки не любила «орды женщин», как в свое время выразилась Тиш Болдридж, ее раздражало их назойливое любопытство. По дороге на обед, который устроили в ее честь жены сенаторов и на который она пригласила свою давнюю подругу Эллен Гейтс, Джеки рассказала ей, как в свое время, когда Джон был сенатором, ей и другим женам сенаторов надо было по традиции переодеваться в форму Красного Креста. Эллен вспоминала: «Она терпеть не могла подобные затеи, потому что переодевались они в общей комнате и некоторые женщины щупали ткань одежды или глазели на ее белье… Джеки чувствовала себя ужасно… А посмотреть было на что, – добавила она, – я подозреваю, что Джеки, зная, что придется раздеваться, выбирала весьма эффектное белье. В школе и в колледже она всегда была скромной и стеснительной… Помню, мы вечно ее дразнили, что грудь у нее плоская, как у мальчика…»

Когда они вернулись в Белый дом, Эллен Гейтс отметила, что Джон трогательно интересуется, как выглядит его жена и во что одета. «Когда мы пришли, Джон специально поднялся из Овального кабинета посмотреть на ее наряд и посетовал, что Джеки уже сняла шляпку. Джеки снова надела шляпку-таблетку, и Джон был в полном восторге…»

В глубине души Джеку Кеннеди, наверное, хотелось быть таким же хорошим мужем для Джеки, каков он был как отец для Каролины и Джона, и он по-своему даже пытался. Когда кто-то из друзей спросил, почему он все время крутит романы, Кеннеди совершенно серьезно ответил: «Ничего не могу с собой поделать». Он шокировал респектабельного британского премьера Гарольда Макмиллана, признавшись, что, если не занимается сексом хотя бы раз в день, у него болит голова. Куда менее респектабельному Бобби Бейкеру, секретарю сенатских демократов, он, по словам Бейкера, сказал: «Меня замучают мигрени, если у меня не будет каждый день новой женщины». Для Джека, которому все быстро наскучивало, в разнообразии заключался смысл жизни; он не просто любил менять любовниц, иногда приглашал сразу двух, а иногда вызывал и проституток. Один из его помощников вспоминал: «Ему помогал Дэйв [Пауэрс]. Он привозил девочек». Если верить журналам спецагентов, то «поставками» девочек занимался старый друг и один из ближайших помощников Кеннеди, его имя фигурирует в официальном отчете. Когда Тедди Кеннеди публично изобличили в супружеской измене, Джеки сказала безутешной Джоан: «Все Кеннеди одинаковы».

Сама Джеки, однако, наперекор всему лелеяла надежду, что муж угомонится, и в марте 1963 года на вышеупомянутом приеме в честь Юджина Блэка призналась своему другу Эдлаю Стивенсону: «Мне все равно, со сколькими [Джек переспал], лишь бы он понимал, что это неправильно, и мне кажется, сейчас он понимает. – И оптимистично добавила, словно не замечая происходящего: – Все это уже в прошлом».

Не скрывала она и того, что муж страшный педант. «Вечерами, – рассказывала она, – он не позволяет мне задавать ему вопросы, отметает их, раздражается, даже когда я разговариваю по телефону с Тиш… отсылает меня в конец коридора к другому аппарату». Такое отношение, разумеется, не вызывало у нее восторга; по словам Стивенсона, она «то и дело» сетовала на этот аспект своей жизни.

Джеки любила публично поиграть у Джона на нервах: язвила, своенравничала, отказывалась привечать жен сенаторов, журналисток из Белого дома и безвестных политиков, не желала «выполнять свой долг», – таков был ее способ отыграться. В первые, трудные годы брака у нее тоже случались короткие романы – отчасти в отместку, отчасти просто из любви к искусству. Гор Видал и многие друзья Джеки говорили, что она «очень интересовалась сексом». Как вспоминала Эллен Гейтс, «Джеки обожала сексуальные сплетни». Любила она и пофлиртовать. Еще в чопорные 1950-е, на первой свадьбе Нини Гор Окинклосс, Джеки сказала ей: «Самое примечательное в браке – возможность обедать с другими мужчинами».

Тем не менее вопреки слухам, будучи первой леди, она не заводила любовников. «Клянусь, у нее тогда никого не было, – говорил Бенно Грациани, близкий друг Джеки и Ли, который, хотя и работал для Paris Match, был весьма популярен в кругу их друзей и знакомых. – Она слишком боялась. Чувство собственного достоинства и серьезное отношение к своему статусу уберегли ее от скандалов…» На вопрос о взаимоотношениях Джеки и Джона в те годы Бенно ответил: «Они любили друг друга, но… мне кажется, в сексуальном плане не все было гладко…»

То, что Джеки не удовлетворяла сексуальная сторона ее брака, подтверждает еще один близкий друг Кеннеди, с которым у Джеки случился роман после смерти мужа: «Не думаю, что она была по-настоящему счастлива… Что же до их взаимоотношений… по-моему, все стало намного лучше, когда Джеки получила в жизни важную роль, и Джону это нравилось. Она здорово помогала ему во время поездок по всему миру, а вот на личном уровне… Как отношения могли быть доверительными, если Джон каждый уик-энд спал с новой женщиной? Его непомерные сексуальные аппетиты этого не допускали…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.