Глава 4

Глава 4

Многоголосые колокольные перезвоны шестнадцати церквей оповещали город об утре воскресного дня. Ликующее солнце отражалось в изумрудных лепестках, орошенных ночным дождичком. Утренняя прохлада и веселое щебетанье птичек неизъяснимым праздничным благоговением наполняли душу.

Владыкины всей семьей впервые шли к Григорию Наумовичу в гости, одетые по праздничному. На Петре был его свадебный костюм, чудом сохраненный женой, Луша одела полученное от барыни платье, на руке поблескивали подаренные Свешниковыми серебряные "мозеровские" часики. Павлушка также был одет в свешниковские наряды. Когда они вошли в дом к новым своим знакомым, комната была уже полна гостей, но им немедленно освободили место.

После водворившейся тишины раздалось стройное, изумительное пение под аккомпанемент фисгармонии:

Как тропинкою лесною

К ручейку спешит олень,

Так и я стремлюсь душою

К слову жизни каждый день...

Павлушка при первых звуках пения в недоумении оглянулся, осматривая всех, и, убедившись, что поют все, подошел к фисгармонии. Незнакомые мелодия и слова привели его в восторг. Вытянув шею и раскрыв рот, он буквально поглощал каждый звук, смотря то в лицо играющей девушки, то на ее пальчики, бегающие по клавишам фисгармонии. С таким же вниманием он слушал после того, как дедушка с бородой читал и изъяснял Библию: "Господь - Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться". Павлушка вспомнил починковское стадо и пастуха с длинным кнутом, которым тот стегал коров, еще раз посмотрел на дедушку и заключил: "Этот пастырь не такой, как тот; этот, должно быть, добрый". Павлик вспомнил Спасителя на иконе у бабушки, и ему показалось, что дедушка с бородой так похож на пастыря, про которого он читал, и на Спасителя. Когда дедушка закончил, то все опять запели, но не так, как первый раз, а долго, протяжно и, главное, непонятно. После сего все встали на колени и начали молиться, но опять не так, как в церкви, никто не крестился. Все это было так ново, так удивительно для Павлушки. Когда встали с молитвы, знакомые Владыкиных подошли к ним. Павлику эти люди понравились сразу, особенно девушка, которая играла на фисгармонии.

- Как вас зовут? - спросил Павлик, не отрывая глаз от фисгармонии.

- Вера, а тебя?

- Меня Павлуша.

- Я вижу, тебе очень понравилась фисгармония. Что тебе сыграть? - спросила Вера.

- Сыграйте про оленя, - попросил Павлик. Вера исполнила короткое вступление, и присутствовавшие в комнате еще раз спели "Как тропинкою лесною".

Семья Лукичева Григория Наумовича вся была из молокан. В их доме часто проходили молоканские собрания, так как трое их дочерей и хозяйка хорошо пели. Задушевно пели и остальные присутствующие из других молоканских семей.

Петр был вне себя от радости, что Господь наконец послал ему встречу с добрыми людьми. С жадностью он вслушивался в каждое слово.

Владыкины были приглашены и на следующее собрание, но уже у других. Множество людей повидали они, но знакомство с верующими было для них необычайно, и это особенно гармонировало с духовным обновлением Владыкина Петра Никитовича, как теперь впервые стали называть его новые знакомые.

Следующее собрание дополнило восторг Владыкиных тем, что они увидели новых людей, услышали, как неизвестная им старушка читала из Библии, и было исполнение новых песен.

На одном из последующих собраний предложили и Петру Никитовичу наряду с другими прочитать из Библии. Петр был вконец смущен этой неожиданностью и упорно доказывал, что он еще не умеет говорить и еле-еле по слогам читает. Однако присутствующие тепло ободрили его и убедили встать за стол.

Чего только не повидал в своей жизни Петр. Он не страшился орудийной канонады и пулеметной трескотни, не терялся в многотысячном многонациональном людском потоке в плену, в скитаниях, а здесь растерялся. Руки дрожали, перед глазами все расплывалось. Петр открыл Библию: перед ним была бездна богатства, и что из этого выбрать? Никогда в жизни ему не приходилось проповедовать. С открытой Библией он стоял перед людьми и молчал. На мгновение ему представился Степан-проповедник, его спокойная, мягкая и убедительная речь. Пример Степана пришел ему на выручку. Петр ободрился и, взглянув на страницы открытой Библии, прочитал: "К святым, которые на земле, и к дивным Твоим - к ним все желание мое" (Пс.15:3). Слезы мешали ему дочитать последние слова, но он, превозмогая их, дополнил от себя:

- Много куда бежали мои ноги в прожитых годах. С женой вместе и один бежал я от одной компании к другой, с одной пирушки на другую. Но к ним меня тянул грех, а теперь со мной случилось, чего я сроду не видел и не испытывал. День и ночь, на работе и дома так тянет меня сюда, а вот теперь Сам Бог... как знает Он, что у меня на душе? Да какие же это слова-то родные и истинные - "к святым, к дивным Твоим, к ним все желание мое".

Так, не умеючи, простыми словами он рассказывал свои чувства, рожденные в нем любовью Божьей. Петр не стеснялся текущих по щекам слез, вытирали глаза и слушающие. Павлушка внимательно слушал отца и, когда тот закончил, сразу же оказался у него на коленках.

По окончанию собрания старичок и старушка, хозяева, попросили Петра задержаться. После сердечных приветствий все разошлись, и в доме осталась семья Владыкиных да проповедовавшая старушка с дочерью. За гостеприимным столом, познакомившись, Петр узнал много нового, что радовало и отчасти опечалило сердце его. Старушку звали Анной Андреевной Громовой, дочь ее - Зоей. По их рассказам, они и старший ее сын Максим долгие годы провели на фронтах Германской войны. Там они услышали Слово Божье и покаялись. После того, как приняли крещение, уже сами проповедовали другим, причем Анна Андреевна у солдат была поварихой, а Зоя - санитаркой. Все эти годы обе прожили неразлучно. После войны возвратились в город и теперь живут здесь. Зоя по-прежнему работает в казарме у солдат уборщицей.

Петра заинтересовало слово "крещение". Анна Андреевна охотно разъяснила словами из Евангелия, что в этом есть воля Божья, которую надо исполнять всем уверовавшим. На основании Евангелия объяснила и заблуждения православной церкви в вопросах детокрещения, священства, почитания святых, поклонения иконам и т. д. Опечалило Петра то, что их новые друзья - молокане, как оказалось, не признают некоторых заповедей Господних. Семья Громовых и хозяева этого дома не во всем разделяют убеждения молокан и собираются с ними вместе лишь потому, что не имеют других, близких им по взглядам знакомых христиан. Однако слышали они, что свои в городе должны быть.

Эта беседа сильно повлияла на Петра. Всем напряжением души он погрузился в познавание Божьей истины, ночами вставал, подолгу прилежно молился. С многими заводскими рабочими он делился своей радостью познания Иисуса Христа, распятого на Голгофе. Люди, знавшие его в прошлом, с недоверием смотрели на него, но когда в беседе убеждались в правдивости и искренности его свидетельства, то с удивлением пожимали плечами. Слухи о нем быстро стали распространяться по заводу, особенно среди мастеровых. Не стесняясь, всем, кто бы ни подходил к нему, Петр проповедовал Евангелие. И чем больше говорил он людям о Христе, тем сильнее загоралась радость в его сердце и любовь к окружающим.

- Вас можно на минутку? - отозвал его однажды строгальщик в сторону, когда Петр проходил по цеху.

- Пожалуйста, - ответил тот, глядя на него изучающим взглядом.

- Я слышал про вас. У нас в цеху рассказывали, что вы верующий в Бога. А какой вы веры? - спросил незнакомец.

Петр Никитович смутился, но затем с внутренним торжеством ответил:

- Да, я верующий в моего Господа. А какой я веры - не знаю, как сказать. Да, сам по себе, ну, какой мы все, вы-то ведь тоже, наверное, верите в Бога?

- Обязательно, - ответил мастеровой, - иначе я не подошел бы к вам. Но, по-моему, вы верите не так, как все. Все хоть и верят, в церковь ходят, но и курят, и пьют, и ругаются, воруют и всякие безобразия творят. А про вас мне рассказали, что вы все это бросили и стали другим человеком. Да и сам я был таким, как все, но когда оказался в плену, там уверовал по-настоящему и крестился вторично. Меня называют с тех пор баптистом, а вот как приехал домой, здесь никого не найду таких.

- Ну, братец, вот мы и нашли друг друга! - прервал его Петр, ухвативши за рукава промасленной куртки и радостно потрясая руку. - Я тоже ищу своих и очень рад такой встрече. Меня зовут Петром, отца Никитой, у меня жена и двое сыновей. Живу на Ямках (так назывался поселок). Может, знаете у кого, вот мастера недавно схоронили - Ивана Ивановича.

- Конечно, знаю, - ответил собеседник, - а меня зовут Василий Иванович. Живу рядом с заводом, жена у меня Катя. Детей-то Бог не дал - больная она у меня. Очень зову вас к себе, хоть когда, в любое время.

Вечером же Василий Иванович с женою, не дожидаясь Петра Никитовича, решили сами прежде посетить его, да так вот и пришли к Владыкиным в гости. До позднего часа пробыли они в радостной беседе, в молитвах и даже по просьбе Павлушки спели "Как тропинкою лесною". Василий Иванович оказался большим любителем пения, в армии служил капельмейстером и даже привез с собой оттуда кларнет. За свою любознательность Павлик очень понравился гостю, и между ними с этого вечера завязалась большая дружба, сохранившаяся на многие годы. В жизни Павлушки это сыграло немалую роль.

С первого же вечера между Петром Никитовичем и Василием Ивановичем установились очень близкие отношения, и они условились, что пока будут ходить к молоканам на собрания, а там - Бог усмотрит.

Молоканские собрания заметно изменились по своему характеру после того, как их стали посещать новые семьи. Они хоть и оставались уважаемыми гостями, но внесли в собрания некоторое оживление. Молоканские старички инициативу собрания держали в своих руках, но были всегда дружелюбны, на проповеди гостей ставили постоянно, вместе молились, пели псалмы, а после собраний подолгу оживленно беседовали. Было у молокан немало молодежи, но из-за религиозных молоканских правил она оставалась какой-то неживой, бездеятельной. Молоканские собрания были порой многолюдными за счет приезжающих в гости из других мест, но Петр Никитович и его друзья ясно определили, что здесь чего-то не хватает, какие-то путы не дают желаемых духовных просторов, не чувствуется свободы духа, полной радости и любви.

Луша хоть и ходила иногда на собрания и рада была изменениям, происшедшим с Петром, и новому кругу знакомых, но не имела в себе того внутреннего мира, не было в ней и перемены, какую она видела в муже.

Однажды Петр Никитович, копаясь в домашних вещах, обнаружил запрятанные книги. Одна из них - "Сладострастник" с соответствующим рисунком на обложке. Взяв в руки книгу, Петр подошел к жене с вопросами:

- Луша, это твои? Откуда они у тебя? Неужели ты их читаешь?

Жена в смущении торопливо выхватила из его рук книги со словами:

- Ну, докопался. Что они тебе, мешают? Господские это еще, пусть себе лежат. А то еще к иконам придрался, а ведь это материно благословение. Стоят они, хлеба не просят, пусть стоят.

Петр не мог еще вполне понять, что обновление в жизни происходит от обновления в сердце. Ему казалось, что все вокруг него стало новым. Новое, значит, должно быть и в его доме, в жене и в новых молоканских друзьях. Однако тяжко, обидно и даже неожиданно для него было, что, несмотря на обновление в нем, вокруг все осталось прежним. Он понял, что обновление - это дар Божий, когда прочитал про Никодима, про самарянку. Так он беседовал с людьми и проповедовал на молоканских собраниях. Еще он понял, как много нужно труда, чтобы это новое вошло в людскую душу, в жизнь, в быт. Он вспоминал, как много было им пережито, пока в него самого не вошло это новое, и тогда смирился. С женой стал ласковее, не принуждал ее, с собеседниками поступал уважительнее. Время шло, пришло оно и для Луши, но в свой час...

В жаркий августовский полдень воскресного дня Павлушка сидел за столом перед раскрытой сахарницей и, воспользовавшись отсутствием мамани и папани, лакомился ее содержимым. Петр Никитович с женой ушли к Василию Ивановичу. В это воскресенье они решили собраться отдельно, без молокан, и заметно задержались. Вдруг раздался оглушительный, сотрясающий воздух взрыв. На верхнем этаже у хозяев зазвенели стекла, и что-то грохнулось на пол. Павлик опрокинулся вместе со стулом навзничь, так как перед этим раскачивался на двух задних его ножках. С пола он, как мячик, подпрыгнул и, придерживая рукой ушибленный затылок, забился в угол. В комнате сразу потемнело. Украдкой взглянув в окно, Павлик увидел, что небо покрылось темно-желтой пылью или облаками, а в воздухе неслись щепки, рогожа, куски досок, и еще что-то с визгом пролетело над домами.

У-у-у - повторился взрыв. Сердце мальчика сжалось, в глазах отобразился ужас, в голове все перепуталось. На полу валялась опрокинутая сахарница и рассыпанный сахар. Мысль о том, что теперь родители узнают про сахар, потянула его к сахарнице, но новая волна очередного взрыва отбросила его опять в угол; дом наверху затрещал. Под окном раздался лошадиный топот: конный милиционер выгонял всех из домов. Хозяева пробежали мимо окна с криком: "Выбегай из дома!" - и скрылись за воротами.

Павлушка, как мышонок, притих в углу. В мыслях промелькнули бабушкины рассказы про страшный суд Божий, а очередной взрыв окончательно утвердил его в бабушкиной правоте. Павлик заплакал, но тихонько, не желая быть услышанным. Конечно, если бы не эта опрокинутая сахарница, то он разревелся бы изо всех силенок, а теперь он мог только хныкать.

- Павлушка, где ты? - услышал он вдруг отцовский голос. Петр, запыхавшись, вбежал в комнату, поднял с пола сахарницу и другие вещи, вылетевшие из открытого шкафа, положил все на свое место и, спокойно присев на корточки перед сыном, утешал его. Во дворе стояла Луша с выражением ужаса на лице.

- Петя, бежим скорее, весь город бежит за реку, говорят, что рвутся снаряды, что до главных еще не дошло, что газы идут на город, бежим! - потянула она мужа за рукав.

Петр остановил ее и уверенно сказал:

- Успокойся и не бойся, пойдем вон под обрыв и там ляжем. Ни от снарядов, ни от газов ноги не спасают.

Они подошли к обрыву и преклонили колена. Петр стал горячо молиться, затем все легли на расстеленную дерюгу.

Взрывы периодически сотрясали воздух, обезумевший народ сплошной лавиною бежал к плашкоутному мосту, который от перегрузки стал погружаться под воду. Люди по колено в воде переходили на другую сторону реки. Проходящие поезда были буквально облеплены спасающимся народом. Большинство домов оказались совершенно покинуты и стояли с раскрытыми настежь окнами и дверями, чем не преминули воспользоваться в некоторых случаях воры. Зрелище было ужасное.

Над обрывом, сложив руки на груди, спокойно стоял Петр. Его уже не тревожили очередные взрывы. "Что же будет тогда, когда не один город побежит вот такою лавиною и будут кричать горам и холмам: "Покройте нас от лица сидящего на престоле!" - думал он.

Кое-кто из проходящих мужчин подошел к нему, завязалась беседа. Петр, успокаивая людей, говорил: "Бежать никуда не надо, лучше спокойно лежать под обрывом, тем более, что взрывы слышны в одном направлении. Видимо, это вовсе не орудийная стрельба". Людей под обрывом становилось все больше. Конная милиция уже к сумеркам разъяснила причину взрывов: за городом по неизвестной причине рвались снарядные погреба военного завода.

Всю ночь город не спал, жители возвращались в свои покинутые дома измученные, обессилевшие. Петр убедил жену и хозяев, что нужно идти домой и отдыхать. Так и поступили. Еще несколько недель после этого слышались одиночные взрывы по ликвидации катастрофы. Для многих этот случай остался памятным. Он же на удивление содействовал духовному пробуждению в будущей общине.

- Петр Никитович, бросай свои полусапожки, какую радостную весть принес я вам! - прямо от порога послышался голос Василия Ивановича.

Владыкин не оставлял своего сапожного ремесла и некоторые вечера, а иногда и ночи, просиживал после работы на заводе над ремонтом обуви. Услышав голос гостя, он бросил работу и, сняв фартук, пригласил его в комнату.

- Слава Богу, в нашей семье прибывает! - садясь на стул, продолжал Василий Иванович. - Вчера со мною на заводе познакомился мастер одного цеха, Иван Алексеевич Власов. Это наш брат из баптистов. Он со всею семьею недавно переехал в наш город из Петрограда, купил дом, разыскивает своих по вере, вот нас Господь и свел с ним. У него вся семья верующая: дочери и сыновья. Они местные, но выезжали в Петроград, там прожили несколько лет, а теперь их потянуло на родину. Они знают много о наших братьях в Москве и в Петрограде, а на завтра приглашают к себе всех своих на собрание. От вас пойду я с этим известием к Анне Андреевне.

Посоветовавшись, тут же решили, что в это воскресенье пойдут на собрание к Власовым. Пойдут только свои и, горячо помолившись, разошлись.

С каким-то радостным предчувствием вся семья Владыкиных ожидала воскресного дня. Луша после взрывов заметно изменилась. Когда муж читал Евангелие, слушала с вниманием, вместе с ним преклоняла колени к молитве. А Павлик, как услышал, что у Власовых есть дети, фисгармония и что они умеют петь, едва мог дождаться назначенного дня. В течение недели он несколько раз спрашивал, когда наступит воскресенье.

Воскресенье наконец подошло. Оно было таким светлым, праздничным, несмотря на то, что на дворе уже была глубокая осень. Однако на душе у Владыкиных было так же, как в первое их посещение молоканского собрания.

Хозяева встретили их с искренней радостью. Надя, старшая дочь двадцати лет, подхватила Павлушку, расцеловала и, когда все прошли в просторную, светлую комнату, усадила рядом с собой. В зале сидело более десяти человек. Приглашены были также некоторые из молокан. Иван Алексеевич, встав вместе с женой, приветствовали пришедших и выразили свою радость в том, что они наконец познакомились со своими и имеют глубокую надежду, что Господь через это общение положит начало делу пробуждения в этой местности. После молитвы он пригласил всех к пению и назвал слова нового гимна "Дорогие минуты нам Бог даровал, мы увидели братьев, сестер". Надя села за фисгармонию, и они всей семьей запели этот гимн. От восторга у слушающих захватывало дух, а последние куплеты пели уже все со слезами радости на глазах.

Проповедовали по очереди: Василий Иванович, Петр Никитович, Анна Андреевна. Между проповедями дети Власовых рассказывали разные стихотворения. Когда же встала Надя, то Павлушка впитывал в свое детское, трепещущее от восторга сердечко каждое слово из ее уст. В голубом платье, с бантом в волнистых, рассыпающихся волосах, Надя в его воображении была тем ангелом, о котором ему рассказывала бабушка и которых он видел на картинках. Детское сердце его нашло наконец для себя объект любви и привязалось к нему.

Перед заключительной проповедью Иван Алексеевич со своей семьей спели еще один новый гимн: "Сидел Христос с учениками на Елеоне, а пред Ним". И этот гимн был живо воспринят. Последние его слова пели стоя все вместе: "Мое великое ученье воспримет мир; и племена произнесут с благоговеньем страдальцев первых имена".

Иван Алексеевич, открыв Библию, прочитал: "Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться" (Деян.17:30). Проповедь его лилась спокойно, мощною рекой и, как в половодье вешние воды заливают на глазах у людей все лощины и ямины, так и слова проповеди наполняли сердца слушающих все выше и выше, кажется, к самым устам:

- Не я, а Бог повелевает тем, кто еще не покаялся - ПОКАЯТЬСЯ! - воскликнул он.

Едва только закончилась проповедь, Луша упала на колени:

- Господи, я великая грешница, негодница! Люди-то не знают, а Ты-то все видел и знаешь про меня! Мне стыдно в глаза людям поглядеть, а Тебе особенно, за то, что я натворила в жизни моей. Прости меня, батюшка, негодницу! Ведь меня только убить надо за все, что я наделала в жизни, а Ты мне велишь покаяться. Батюшка! Петя! Прости меня! Простите, люди добрые!

Вслед за ней в глубоком раскаянии молился заводской актер, а потом и его жена. Все в комнате были охвачены молитвенным умилением. Так Господь начал прилагать "первые камни", созидая церковь в этой местности. В великом восторге обнимали присутствующие раскаявшихся и приветствовали друг друга. Затем стол был накрыт скатертью, и устроен торжественный обед, во время которого хозяева с дочерьми показали книжки с нотами и цифрами, по которым поются христианские гимны, и много другого, привезенного с собой из Петрограда.

Удивительнее всего была Библия с картинками. Тут же за столом Надя учила с Павлушкой стишок:

Вот ворота пред тобою,

А за ними два пути.

Друг мой, робкою душою

Избери, каким идти!

За окном надвигались осенние сумерки, в домах зажигались огни, а гости никак не могли разойтись. Петр Никитович и многие другие впервые сегодня ощутили ту свободу, какую приносит любовь Божья, изливаясь в сердца Духом Святым.

В беседе Владыкин заявил, что он больше не может ждать и во что бы то ни стало должен принять крещение. Было решено послать Петра Никитовича в Москву, разыскать там своих братьев, креститься самому и спросить, что делать им дальше. От имени всех присутствующих составили письмо, в котором изложили все свои нужды и просьбы, включая просьбу крестить брата.

Поездка Владыкина к братьям в Москву была благодатью на благодать. По приезду он попал на богослужение, где его с любовью встретили братья: Николай Григорьевич Федосеев со своей спутницей Анной Родионовной и пресвитер общины Василий Васильевич Складин. Петра Никитовича усадили в первых рядах. Оказавшись впервые в многолюдном собрании, он пришел в неописуемый восторг. Когда же все запели "Отраду небесную для сердец нам послал Отец", ему казалось, что его кто-то ухватил под руки, поднял и не опускает. Когда же запел хор, чего Петр Никитович вообще не слыхал отродясь, его еще приподняло, кажется, куда-то выше стула. Во время всего собрания он имел такое чувство, как будто был не на земле.

Ночь на квартире брата Федосеева прошла без сна в беседах и обмене впечатлениями от пережитого. Такое множество людей были вместе и по той причине, что братья из ближайших губерний приехали по приглашению на Всероссийский съезд баптистов, состоявшемся в ноябре 1921 года, и приезд Петра совпал с этим событием.

На следующий день ему объявили, чтобы он готовился к крещению, так как переданное письмо принято братьями с большой радостью. Беседа перед крещением была краткой и состояла больше из рассказа Владыкина о том, как привел его Господь ко спасению. Крестили его в помещении, в баптистерии, при небольшом количестве верующих, но в исключительно благословенной обстановке. В душе Петра все трепетало, для него было все ново, имело печать неизведанной стройности и святости. Петр не мог объяснить разницу между православной церковью, где был он раньше, с той, в которую он теперь вступил. Это была церковь иная, живая, про которую он раньше никогда не знал. После крещения над ним молились с возложением рук, совершили вечерю Господню, а также написали маленькое ответное письмо к его оставшимся друзьям. Власова Ивана Алексеевича некоторые знали лично. Дав обильные наставления, Петра пригласили как гостя присутствовать на предстоящем съезде, на что он с радостью согласился.

Одно из разосланных письменных приглашений на съезд попало в соседние с родиной Владыкина места. Жители нескольких деревень, из которых состояла община, жили в крайней бедности, и только с принятием истины Божьей положение их стало понемногу поправляться. К тому же и прошедшие войны вконец истощили крестьян Рязанской губернии. Полученное письмо-приглашение на съезд было зачитано вслух после собрания. Все были обрадованы, что их, таких далеких, тоже вспомнили. Почти каждый подержал это письмо в руке, почти каждому хотелось побывать среди братьев в Москве. Но как заговорили про поездку, все притихли. Поезд проходил недалеко от их деревни единственный раз в день и шел до Москвы сутки. Когда узнали о том, что билет дорогой, так вот и притихли и только посматривали друг на друга и долго сидели почти до темна.

- Ну что ж, братушки! - поднялся из-за печки один старичок. - Видать, резвых нет, аль есть, да гаманец пустой. - Все с улыбкой нагнули головы. - А упускать-то такое счастье нешто можно? - продолжал он. - Я вот со своей старушкой поговорил, да и решились мы, у Бога милости много, поеду, видать, братцы, на старости лет поглядеть на братков, какие они, да и послухать. Мы кое-что из худобы продали, хотелось телку купить, вот деньги-то и приблюли. Да уж, видать, Божие-то дороже.

Все облегченно вздохнули и с молитвой благословили дедушку в дорогу. Разрядили его новым зипуном, лапти надели двойные, обмотки новые, холщевые, да и в торбу положили еще и вторую смену, харчей собрали и на подводе подвезли на станцию к поезду.

На съезд дедушка пришел не последним. Его провели на передние места, но усидеть он никак не мог, все глядел на окружающих. Когда все запели "Дорогие минуты нам Бог даровал", дедушка всплеснул руками и, ударив себя по бедрам, громко проговорил: "Не даром!"

Один за другим братья: П.В. Павлов, М.А. Тимошенко, И.П. Шилов выступали с проповедями и всякий раз дедушка, приходя во все большее изумление, хлопал себя по коленкам и восклицал: "Не даром!" По окончанию собрания певчие и все присутствующие запели: "Братья, все ликуйте, славный день настал!" После этой песни среди минутной водворившейся тишины он, не помня себя от восторга, громко воскликнул: "Недаром!"

Слышавшие эти слова гости подошли в перерыве к старцу и с улыбками, приветствуя, спросили его откуда он и, конечно, о значении восклицания "не даром!" Дедушка, прижав обе руки к груди и качая головой, рассказал, как они со старушкой решили отложить покупку телки, а вместо этого ему приехать сюда. Это их решение было не даром. Гул голосов удивления раздался среди окружающих его. Старичка привели к братьям наперед и попросили еще раз повторить рассказ о сборах сюда. Смущаясь, со сконфуженным видом и уже тихим голосом он рассказал историю своей поездки. Со слезами радости братья выслушали его и, помолившись вместе с ним, поприветствовали. Потом один из них, посоветовавшись кратко с другими, взял его за руку и сказал:

- Брат старец! Да благословит тебя Господь сохранить любовь к Богу и ревность твою до конца; мы вот решили все расходы твои сюда и обратно возместить, да еще и на телку прибавить.

С этими словами брат подал ему пакет с деньгами. У дедушки дыхание в горле остановилось. Он поднял голову и с волнением прошептал: "И тут не даром!" - да так и упал на колени, благодаря Бога.

Петр Никитович, конечно же, тоже услыхал о старце, приехавшем из родных ему мест, и радовался, что на родине его есть такие искренние христиане.

При отъезде своем он получил от братьев-служителей полезные наставления.

- С молоканами вы дружите, это близкие к Господу души, но служение вам надо совершать обязательно отдельно. По приезду вы соберитесь сами и с постом и молитвой решите, где и у кого проводить собрание, и благослови вас Господь так начинать дело Божье в ваших местах. На собраниях проповедуйте и призывайте грешников к покаянию, разучивайте псалмы, предлагайте людям возможность для личных бесед. Мы же будем иметь вас в виду и посылать к вам проповедников. Сейчас мы вам даем вот эти книжки. Здесь есть и песенник, и Евангелие, и трактаты. За все это уплатите в кассу братства. А теперь, благослови вас Господь! - так с любовью проводили братья-служители Петра Никитовича в обратный путь.

По возвращению Владыкина было так и решено: назначить пост и молитву, собраться у него в подвальном помещении (его он посвятил для собраний). Там пред Господом приняли решение: Василий Иванович будет руководить собранием и учить пению. Еще было решено, чтобы каждый, кто только может, звали на собрание соседей, родных и товарищей по заводу и всех желающих послушать про Бога.

Луша после покаяния заметно изменилась. Первое, что сделала она, это сняла с передней стены Николая Угодника. Так никто и не узнал, куда она его дела. Книжки, корсет и какие-то безделушки, относящиеся к косметике, оказались в игрушках у Павлушки и скоро совсем исчезли. Золотые сережки Луша сняла и спрятала. Затем она с большим интересом начала учить христианские гимны, так как была грамотнее Петра, могла читать и писать.

Накануне воскресенья субботним вечером, с усердием расставив скамейки к первому в их доме собранию, еще раз поправив "молнию" , Луша пошла наверх приглашать на воскресное собрание хозяев.

Наконец наступило воскресенье, и с утра стал собираться народ. Заходили робко и чинно садились по местам. Некоторые усердно крестились в угол, где вместо иконы были слова текста "А мы проповедуем Христа распятого", написанные от руки. Павлушка издалека увидел входящих Власовых, Надю... и вприпрыжку побежал ей навстречу, да так и не расставался с ней все собрание. Посетители были из разных мест: мастеровые с завода, из конторы служащие, родственники и соседи. Пришли и хозяйские девушки во главе с Екатериной Ивановной - хозяйкой дома. После короткой молитвы начали петь: "Сидел Христос с учениками на Елеоне". Люди вначале озирались друг на друга, как бы спрашивая этим: "Ты что про них думаешь? " Когда же грамотным из них стали предлагать песенники, то один за другим некоторые посмелели и запели тоже, и к концу гимна многие участвовали с усердием.

Потом стали проповедовать. Говорили и читали про блудного сына, про распятие Иисуса Христа. Мальчик и девочка из семьи Власовых очень выразительно рассказали стихотворение. Сидящий народ, слыша эти простые слова от простых людей, сердцем принимал их. Некоторые, кивая головами, вытирали слезы. Проникающее на улицу через открытые форточки пение гимнов привлекало еще слушателей, и к концу собрания в комнате уже не было места. Зашедшие с улицы, стоя на кухне, с жаждой слушали Слово Божье. В заключение опять проповедовал Иван Алексеевич по притче о десяти девах. Особенно трогательным было, как опоздавшие стучали в двери и просились войти, а Господь сказал им: "Не знаю вас" и не отворил. Со слезами умиления слушали люди этот простой призыв Божий, и когда пригласили к молитве, в числе первых раскаялся пожилой мастеровой - Плешачков.

- Господи, я тот блудный сын, пропился, промотался, прокурился до того, что задыхаюсь. Всю жизнь сгубил, и жене с детьми нет покоя от меня, прости меня, грешного.

Покаялась здесь Катя, жена Василия Ивановича, впервые от сердца молясь Богу, плакали другие. Поднявшись с колен, верующие с радостью обнимали раскаявшихся, поздравляли и давали наставления.

После собрания почти половина присутствовавших осталась для беседы. Оживленно расспрашивали о Боге, о новой вере, пытались защищать старую веру; удивлялись, глядя на пьяницу Плешачкова и бывшего гармониста Петьку.

Из хозяев заинтересовались услышанным Вера с матерью - Екатериной Ивановной. Вера, будучи красавицей внешне и молчаливой по натуре, потянулась к Наде, и с первой же встречи они подружились. А вот Павлушка почему-то приуныл, и как его девушки не ласкали, он вырвался и убежал во двор.

Никто не знал, что делалось в душе этого худенького, зеленого, любопытного мальчонки, никто не мог и представить себе, как близко принимал он все к сердцу, как все сказанное о Боге было для него небезразлично. Сидя затем на заборе и наблюдая за окружающим, он вспомнил бабушкину веру и сличал ее с отцовской.

Павлушке шел уже восьмой год, но по сообразительности в некоторых делах и особенно памятью он удивлял родных. Однажды, сидя в кругу родственников в гостях у Поли, Павлушка стал вспоминать о таких случаях, что все пришли в изумление, а кое-кому даже пришлось покраснеть, потому что были уверены, что в малом возрасте ребенок ничего не понимает. Он рассказывал о таких местах и предметах, которые другими были забыты, но в его памяти они еще жили, как вчерашние. По внешнему виду Павлик походил на умирающее дитя, но по энергии был белкой в колесе. Мальчишки его дразнили "шкелет" или "дух", девчонки - "живулинка", мать часто, рассердившись, называла "червяком". Занятия его были самые разнообразные: в полдень он носил обед к отцу на завод и часто подолгу просиживал у номерной в терпеливом ожидании его. Каждый день бегал с пятачком в лавку и покупал булочку для Илюшки, почти всегда принося ее домой пощипанной - очень было трудно удержаться. Часто подолгу был занят самым изнурительным для него делом - качать в люльке братишку, за что изредка получал остаток в горшочке молочной манной или пшенной каши. Вот кормить братишку было делом увлекательным, только почему-то редко это ему поручалось - в манных делах доверие ему оказывалось слабоватое.

Друзей у Павлушки было очень мало, особенно после того, как он стал ходить на собрание. Бабушкина вера сидела в нем почему-то непрочно. С первых же собраний Павлик убедился, что самая правильная вера отцова, и без сожаления перестал креститься на иконы. Вспоминались ему почему-то пьяные батюшка с дьячком в Починках. А от того, что собрания стали проходить в их доме, он сделался счастливым и более взрослым, чем был.

Новый 1922 год для него оказался памятным на всю жизнь. Услышанная проповедь о неразумных девах не давала ему покоя. В сумерках, когда все разошлись, он молча поужинал и полез на печку спать. Свет в доме был прикручен, и Петр с женою лежа тихо беседовали. Через некоторое время они услышали на печке детский плач. Это плакал Павлушка.

- Ты что, Павлушка, испугался что ли чего?

- Нет, - со слезами проговорил сын, тут же слез с печки, подошел к кровати и, вытирая кулачком глаза, сказал: - Я хочу покаяться, потому что Христос придет, а я непокаянный, и Он скажет: "Отойди от Меня!"

- Сыночек мой милый, - гладя его по голове, уговаривала Луша, - ты успокойся, ведь ты еще совсем маленький, ты же слышал, что Христос сказал: "Таковых есть Царство Божие", у тебя еще нет грехов, успокойся, ложись и спи, Господь придет, Он не оставит тебя.

Но слезы Павлушкины перешли в рыдание.

- Нет, есть грехи! - возразил он. - Сахар я воровал, когда утром гром гремел по городу. У Татьяны голыша украл и разбил! У Илюшки кашу ворую. Во-ру-ю! - завопил в слезах мальчик.

Видя, что уговорить сына невозможно, отцу с матерью пришлось одеваться и вставать.

- Ну что ж, если нужно каяться, то, значит, нужно, - проговорил отец и встал на колени.

Молитва Павлика была такой искренней и горячей, что Петр с Лушей не могли сдержать слез. Когда встали с колен, Павлик кинулся на шею родителям, счастливый и довольный. Но пока не спели "Как тропинкою лесною", он от них не отстал. Утром Павлик встал раньше всех и выбежал на двор. Танюшке (младшей дочери хозяев) отдал самую красивую картинку вместо голыша, а Вере с бабушкой-хозяйкой похвалился, что он теперь тоже покаялся. Покаяние Павлика не осталось бесследным, как думали о том его родители. С нетерпением он дождался собрания, но каково было его разочарование, что Надя на собрание не пришла. Ему так хотелось поделиться с ней своей радостью. Однако его так горячо поздравляли и обнимали, что он забыл о своем огорчении.

На собрание пришло так много людей, что пришлось вынести скамьи, и собравшиеся вынуждены были стоять. Набилось народу полные комнаты, но никто не роптал. Перед собранием Павлик с торжеством заявил отцу:

- Папань, у меня есть стих, я хочу рассказать!

Трепетным для него был этот момент, первый раз он будет в собрании говорить стихотворение, сердечко громко билось в груди. Наконец проповедь кончилась, и Василий Иванович объявил:

- А сейчас наш самый маленький братик Павлик расскажет нам стишок, он вчера покаялся.

Счастливый он юркнул с печи вниз к людям, но посетители так плотно стояли, что невозможно было протиснуться к столу. Ему крикнули: "Пусть скажет на печке!" Но Павлик и допустить этого не мог: как это папа проповедует у стола, а он с печки.

Тогда его подняли на руках над головами да так и передали к столу.

Павлушка встал на табуретку, посмотрел на всех и начал с предисловия бойко и громко:

- Я сейчас расскажу про два пути, из которых сегодня нам нужно найти путь Божий!

Вот ворота пред тобою,

А за ними - два пути,

Друг мой, робкою душою

Избери, каким идти...

Без запинки он рассказал все от начала до конца. Шея мальчика вытянулась непомерно длинно, глазенки горели угольками, и краска от волнения выступила на бледном лице. Счастливо закончил он словом "Аминь". "А-а-минь!" - загудел весь зал и тем же путем водворили самого молодого и счастливого в этот вечер проповедника на печку.

Собрание закончилось горячими молитвами. Самая первая раскаивалась пожилая женщина, пораженная Павлушкиным стишком, были и другие раскаяния. Громко молился Павлушка, это еще больше дополнило общую радость.

С этих пор к каждому воскресенью под руководством Нади Павлик готовил стишки. На собраниях он молился вслух с печки, а когда ему подавали сигнал к рассказу, он спускался и пробирался к столу. Без сомнений, с тех пор Павлик чувствовал себя членом церкви. При всякой беседе он хотел присутствовать. Куда бы ни шел отец на посещение, Павлик просил взять с собой и его. С уверенностью можно было сказать, что мальчик со всей искренностью детской души любил Бога, а Бог его.

С участием в собраниях у Павлика появилось большое влечение к грамоте. Кто-то принес ему старенький букварь и книгу молитв для детей православного исповедания. За самое короткое время он научился читать Евангелие крупного шрифта, что очень обрадовало отца, увидевшего в нем своего помощника-чтеца.

Особенно сильное впечатление на Павлика произвело посещение молодой общины благовестником из Петрограда - Иваном Петровичем Ивановым. Павлик впервые смог присутствовать при совершении крещения и вечери Господней. По приезду брата многими обращенными было выражено очень большое желание к принятию крещения, хотя была зимняя пора. На дворе стояли еще февральские метельные морозы. И как брат ни отговаривал, обращенные к Господу верующие убедительно просили преподать им крещение. Пришлось просьбу принять, чтобы не угасить того огня, каким загорелись сердца христиан.

В последнее воскресенье февраля с молитвой и пением, в сопровождении нескольких подвод, благоговейное шествие направилось к реке. День стоял солнечный, тихий. По мере приближения к реке народу становилось все больше и больше, а когда прибыли к специальной проруби, толпа возросла до огромных размеров. К крещению были представлены: Луша, Павлушина любимица - Надя Власова, заводской артист Брандин, Иван Петрович с женою. Прежде всего провели на льду богослужение. Все с величайшим интересом и вниманием слушали общее пение и проповедь благовестника, затем, прямо на розвальнях, крещаемые переоделись во все белое и встали на разостланной перед прорубью соломе. После краткой молитвы в прорубь по лестнице спустился креститель, погрузившись в воду по грудь. Окружающая толпа, стоя на расстоянии от проруби, пришла в величайшее изумление, с замиранием наблюдая, что будет дальше. С удивительным спокойствием и благоговением спустилась к крестителю сестра Надя. Когда после кратких вопросов она была на мгновение погружена в ледяную воду, толпа любопытных ахнула и придвинулась к проруби. Однако, поднявшись из воды, девушка с тем же невозмутимым спокойствием и благоговением, при поддержке сестер, пошла переодеваться.

Один за другим в сопровождении пения гимнов были крещены все остальные. Последним вышел из воды брат Иванов и с радостным лицом, воззрев на небо, поблагодарил Бога. Крещенные и креститель в считанные минуты были переодеты в сухую теплую одежду, затем вместе с остальными в краткой молитве прославили Господа и в накинутых тулупах уселись на розвальни.

Зрелище было потрясающим. Люди осматривали все: и прорубь, и крестителя, и крещаемых. Многие, не отставая от процессии, последовали за ней в обратный путь и пришли на собрание. Оно было настолько многолюдным, что все не смогли поместиться в комнатах и стояли толпами около открытых форточек. После краткой проповеди брат Иванов совершил молитвы с возложением рук на крещенных. Затем, объявив их членами Церкви Иисуса Христа, передал в объятия присутствующих друзей. Вслед за этим впервые была совершена вечеря Господня, и собрание верующих было провозглашено как самостоятельная Н-ская церковь Иисуса Христа.

Богослужение длилось непрерывно, до глубокого вечера. В этот день в сердечном раскаянии отдали свои сердца Господу хозяйка дома, Екатерина Ивановна, и ее двадцатилетняя дочь Вера. По окончанию собрания трудно было расставаться. Некоторые из собеседников разошлись уже близко к полуночи.

Материальная жизнь стала понемногу улучшаться. И хотя хлеба от собранного урожая было недостаточно, однако картошку ели досыта. Перед самой весенней распутицей из деревни в город приехала Катерина проведать детей.

С криком восторга ее встретили у ворот, пропуская во двор. На санях под сеном и дерюгой лежала картошка и окоренок замороженного молока - то были бабушкины гостинцы.

- Лу-ша! Да что же это такое, парня-то совсем уморили, в чем душа держится, голова-то вот-вот отвалится, зеленый, как былиночка! - со слезами причитала бабушка, обнимая внука.

Пока подводу завели в сарай, распрягли и поставили лошадь, Катерина с Павлушкой неторопливо спустились вниз и вошли на кухню. Привычным порядком, прежде чем раздеться, бабушка спустила на плечи шаль с головы, приготовилась помолиться перед иконой, но, взглянув в угол, так и обомлела с застывшей поднятой рукой и трехперстно сложенными пальцами.

- Господи, батюшка Ты мой, Спаситель, да это что же такое? А где же образа? - оглядевшись и не найдя никого, кроме Павлика, спросила она: - Боженька-то где? Где лампадка? Что это за лоскут взамен Николая Угодника? - взвыла в недоумении Катерина.

- Бабушка, а мы все покаялись, папаня с маманей уже крестились. Когда мы образа разглядели сзади, там деревяшка. Папаня сказал, это идолы, что надо молиться живому Богу. А еще у нас собрания, братья проповедуют Евангелие, поем та-ки-е песни, а у Власовых фисгармонь. Уже многие покаялись. Ты тоже покаешься, бабушка? - теребя Катерину за рукав, все сразу выпалил Павлушка в ответ.

Услышав, что внучек обозвал образа идолами, Катерина с выражением ужаса на лице высказала ему шипящим голосом:

- Не-хри-сти вы! Идолы?.. На вот тебе! - она с возмущением треснула его ладонью по затылку. Павлуша с прикушенным пальцем во рту выбежал на кухню. Слезы навернулись на глаза, и он не знал, что делать, но в это время вошла Луша.

"Кто ударит тебя по правой щеке, подставь ему и левую", - промелькнуло в голове Павлушки, и на душе как-то сразу посветлело.

После коротких разговоров Луши с Катериной, та немного успокоилась, помолилась в пустой угол и, раздевшись, села на сундучок перед люлькой, рассматривая Илюшку.

- Бабушка, я тебе сейчас хороший стишок расскажу, - робко подошел к ней внучек и, глядя в глаза, звонко, с выражением рассказал:

Дочь Самарии не знала,

Что, как бедную овцу,

Длань Христа ее искала,

Чтоб привлечь к Отцу...

Непонятное, но что-то трогательное щипнуло душу Катерины, прослушавшую Павлушкин стих. Ладонью она вытерла у него вначале под глазами, потом под носом, достала из-за пазухи душистую лепешку, сунула, как всегда, и, обняв его, притихла.

Рой мыслей взбудоражил взволнованное сердце богобоязненной, безграмотной женщины. Она то успокаивалась, то, взглянув на лоскут бумаги в углу вместо иконы, опять тревожилась. Разговор с Лушей как-то не клеился. Наконец на заводе раздался гудок, и через несколько минут на пороге появился Петр. Увидев Катерину, он обрадовано подошел к ней, обнял ее необыкновенно ласково. Катерина это почувствовала, но обиды за образа скрыть не смогла.

- Это что же ты, домолился до того, что образа поснимал? Какому же теперь Богу молишься, если Спасителя и святых угодников из избы выбросил? Ах Петька, Петька, был ты непутящий, непутящим и остался, да и жену с парнем с толку сбил. Парень-то что пробормотал, что вроде как ты с Лушкой опять куда-то схрестился, знать, в другую веру?

- Мамка, ты успокойся, мы Спасителя не выбросили, а приняли в душу. Что за жизнь была со "Спасителем" в углу и с самогонкой в кармане? И веру мы никакую не бросали - бросать-то было нечего. Теперь мы получили от Бога живую веру, Божью, - так, раздеваясь, с улыбкой, спокойно объяснял Петр Катерине.

Умывшись и переодевшись, Петр взял Библию и, показывая Катерине на золотой крест на обложке, спросил:

- Веришь, что это Божья книга, святое Писание?

- Ну конечно, верю, Петька. Не городи, чего не следует, - возразила Катерина.

Петр открыл Библию по известным ему одному закладкам и медленно, но внятно прочитал: "Часть дерева сожигает в огне, другою частию варит мясо в пищу... а также греется... А из остатков от того делает бога, идола своего, поклоняется ему, повергается перед ним, и молится ему, и говорит: "спаси меня; ибо ты бог мой" (Ис.44:16). "Бог, сотворивший мир и все, что в нем, Он, будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих..." (Деян.17:24-25). Прочитав, Петр закрыл Библию и начал разъяснять. Задумалась Катерина от его слов, что-то колыхнулось в ее душе, потом все утонуло в непроглядном тумане. Она глубоко вздохнула, перекрестилась и, встав, вышла во двор.

После кушанья все, кроме Луши, поехали в город к родне, поделить починкские гостинцы. До позднего вечера Петр Никитович провел время в горячих спорах с родней. Катерина немного ободрилась, почувствовав сторонников, но душа ее была все-таки чем-то потревожена. В воскресенье она молча просидела все собрание. Доверчивое и богобоязненное ее сердце не осталось равнодушным к услышанному.