ПОЧЕМУ ПОШЕЛ «ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ»

ПОЧЕМУ ПОШЕЛ «ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ»

Виктор Кожемяко: Основная цель этой беседы – подробнее познакомить читателей с жизнью выдающегося русского советского писателя Виктора Розова. Однако начать все же хочу не в биографическом порядке, а с того, что считаю второй кульминацией его жизни. Первой была война, куда он ушел добровольцем. А второй – смута на рубеже 80–90-х годов прошлого века, когда, в отличие от многих, казалось бы, близких ему деятелей культуры, поддержавших развал Советской страны, он твердо встал против. Решительно пошел поперек течения, убежденно поднял свой голос в защиту Советского Союза и вообще духовных советских ценностей. Вы все это наблюдали, находясь рядом с ним. Как объясняете такую его позицию? Ведь надо прямо сказать, многих его «демократически настроенных» коллег она тогда удивила…

Сергей Розов: Вы правы, очень удивила. Конечно же, потому, что в большинстве тот круг людей искусства, с которым он был близок, занял совсем другую позицию. И если страстная защита Советского Союза такими крупными деятелями нашей культуры, как, скажем, Юрий Васильевич Бондарев, была вполне предсказуема, то от отца, именно вследствие определенного литературно-театрального его окружения в течение многих лет, ждало это окружение совсем иного.

И он-то знал про либеральный террор, про «террор общественного мнения» – хотя бы по «Дневнику писателя» Достоевского, который не раз перечитывал и где об этом много сказано. А теперь вот самому пришлось столкнуться.

B.К.: Что же так резко развело его с людьми, от которых еще вчера, казалось, он был неотделим?

C.Р.: Многое. Но в первую очередь – отношение к Советскому Союзу и Советской власти.

Нельзя сказать, что он не видел недостатков в текущей жизни. Видел, конечно, и писал об этом. Искренне переживал: было немало такого, что ему хотелось улучшить. Но когда вдруг начали расшатывать Советский Союз и возникла угроза демонтажа Советской власти, он воспринял это как катастрофу.

Я запомнил вот что. Поначалу, в связи с нараставшей стихией разрушения, кое-кто обращался к нему чуть ли не с поздравлениями. Дескать, вы так много сил потратили на улучшение системы, критикуя советскую действительность, но мы же понимаем, что не улучшить ее вы хотели, а сломать. Он обижался и категорически возражал: нет, не было у меня никакого второго дна, никакого подвоха!

В.К.: То есть в отличие, как выяснилось, от многих, он был вполне искренним в жизни и творчестве?

С.Р.: По-моему, такова суть. Лицемерие в любой форме было ему отвратительно. Он рассказывал, например, как однажды, будучи в Америке, встретился с одним из своих учеников по Высшим литературным курсам, который стал эмигрантом. И очень отцу не понравилось, как тот вел себя. В конце концов, сказал ему: «А знаете, в Советском Союзе вы были совершенно другим». Ответ поразил: «Там я все время притворялся». Тогда у отца вырвалось: «Так, может, вам и здесь надо притворяться?»

B.К.: Сам он, я думаю, никогда не смог бы уехать из «этой страны», как выражаются некоторые.

C.Р.: Ни в коем случае! Он с удовольствием ездил в разные страны, с огромным интересом все там воспринимал, особенно музеи, выставки, памятники. Но уже довольно скоро начинал тяготиться и рвался домой.

Как ни удивительным может показаться, но во время этих поездок он сумел разглядеть и существо буржуазной демократии, которой некоторые у нас восторгались. Например, рассказывал мне после посещения им Франции в конце 60-х годов про такой эпизод. Там как раз должен был проходить референдум по вопросу о том, останется де Голль у власти или нет. Муж переводчицы, которая сопровождала отца, входил в президиум организации типа нашего Союза промышленников и предпринимателей. Так вот, накануне референдума приходит этот человек и говорит жене, а она переводит отцу: «Состоялось заседание – де Голля завтра не будет». Отец с удивлением: «Да как же, народ еще своего слова не сказал!» А этот представитель корпорации олигархов только рукой махнул: «Ну причем тут народ…»

B.К.: Сильное впечатление это произвело на Виктора Сергеевича?

C.Р.: Очень сильное. Не единожды к этому возвращался. Политически в тех поездках он оказался, как я понял, гораздо более зрелым, чем даже некоторые люди из партийного аппарата, на кого обрушивалось это западное изобилие и внутренне ломало.

Он видел, что материально там много лучше, чем у нас, но оставался при убеждении: у нашей страны должен быть свой путь. Его не ослепили эти западные витрины и не вскружили ему голову. Помните, как Ельцин облетел статую Свободы, насчитал в супермаркете 80 сортов колбасы – и разочаровался в коммунизме.

Отец с презрением к этому отнесся. Хотя он видел большие их плюсы, но не меньшие минусы тоже видел. Вообще он очень не любил капитализм. Он ведь родился в 1913 году, так что социальной подкоркой отзвуки совсем недавнего русского капитализма ощутил. И абсолютно никакой идеализации российского капиталистического прошлого у него не было. Не мыслил своей жизни без социализма.

В кругу семьи

А когда начались все эти геральдические дела, раскапывание своих дворянских предков, гербов и т. п., он смеялся над этим: «Что ты кичишься? Ну, допустим, прадедушка у тебя был граф, а сам-то ты что собой представляешь?..» Наверное, сегодня это немодно звучит, но он плохо относился к аристократии. В том числе российской.

B.К.: И к появившейся так называемой элите?

C.Р.: Да, и к этой «элите» – тоже. Скажу прямо: он был в полном смысле слова советский человек (как и я, замечу, ощущал себя советским человеком). Вот сейчас издеваются над тем, что у нас формировалась новая общность людей – советский народ. А ведь это действительно так! И отцу это было неимоверно дорого. Ему даже совершенно не важна была национальность человека, он, всегда чувствуя себя русским, был как дома в любой советской республике и дружеские, братские отношения людей разных национальностей, которые сложились в нашей стране, очень высоко ценил. Когда же их стали рвать, он переживал это трагически. Встал против.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.