АПРЕЛЬ 1961

АПРЕЛЬ 1961

Началось буднично. Пожалуй, даже слишком.

После обеда приехал в Звездный Каманин, собрал космонавтов.

– Принято решение правительства о полете челове­ка в космос, – лаконично объявил Николай Петро­вич. – Послезавтра вылетаем на космодром.

Это было 3 апреля.

Их встречал Сергей Павлович у трапа. Каждому пожал руку.

– Как настроение, орелики? – улыбнулся Королев.

– Боевое, – за всех ответил кто-то, кажется, Герман Титов.

– В таком случае, будем работать вместе, – сказал Сергей Павлович. – Думаю, что восьмого можно будет вывозить ракету на стартовую позицию, а десятого-двенадцатого старт. Как видите, в вашем распоряжении еще есть время.

И космонавтам, и Каманину, и Карпову – всем по­казалось, что настроение у Главного конструктора хо­рошее, он стал мягче, добродушнее. Но едва Евгений Анатольевич Карпов остался с ним наедине, как лицо Королева изменилось.

– Не переусердствуйте, – жестко сказал он. – На­до, чтобы летчик ушел в полет в наилучшей форме, не перегорел. Составьте поминутный график занятости командира и запасного пилота… И хочу напомнить, что вы несете персональную ответственность за готовность космонавтов к полету.

Королев уехал.

Космонавты увидели его только на следующий день вечером. Вместе с Келдышем он приехал, чтобы посмот­реть примерку скафандров.

Первым свой скафандр опробовал Гагарин, хотя никакого решения о пилоте Государственная комиссия еще не приняла.

«Вернулись в гостиницу около одиннадцати ночи, – вспоминал Н. П. Каманин. – Весь день я наблюдал за Гагариным. Спокойствие, уверенность, хорошие зна­ния – вот самое характерное из того, на что я обратил внимание».

Перед сном космонавты разговорились о запуске ра­кеты. Им довелось видеть его, когда летала Звездочка и «Иван Иванович» в марте.

Юрий Гагарин часто рассказывал о том дне, он очень гордился, что дал имя Звездочке:

«Нам показали дворняжку светлой рыжеватой масти с темными пятнами. Я взял ее на руки. Весила она не больше шести килограммов. Я погладил ее. Собака до­верчиво лизнула руку. Она была очень похожа на на­шу домашнюю собачонку в родном селе, с которой я ча­сто играл в детстве.

– Как ее зовут?

Оказалось, что у нее еще нет имени – пока она зна­чилась под каким-то испытательным номером. Посылать в космос пассажира без имени, без паспорта? Где это видано! И тут нам предложили придумать ей имя. Пе­ребрали десяток популярных собачьих кличек. Но они все как-то не подходили к этой удивительно милой рыжеватенькой собачонке. Тут меня позвали, я опустил ее на землю и сказал:

– Ну, счастливого пути, Звездочка!

И все присутствующие согласились: быть ей Звез­дочкой».

А потом был старт.

– С каким-то смешанным чувством благоговения и восторга смотрел я на гигантское сооружение, подобно башне возвышающееся на космодроме, – признается позже Гагарин.

После пуска к космонавтам подошел Королев.

– Ну как запуск? – Сергей Павлович улыбал­ся. – «Перьвый» сорт?

Космонавты попытались выразить свои чувства, но так и не смогли. Королев понял, что они потрясены этим зрелищем.

– Скоро будем провожать одного из вас, – сказал Королев и долго смотрел на Гагарина.

Это было всего двенадцать дней назад. А казалось, прошли многие месяцы.

Они легли спать, так и не узнав – решила ли утром Государственная комиссия, кто из них полетит первым. Они знали, что она состоялась в 11.30.

Нет, на этом заседании кандидатура первого пило­та не рассматривалась. Прошло сугубо деловое, техни­ческое совещание. Только Сергей Павлович более под­робно доложил Госкомиссии о системе жизнеобеспече­ния: он подтвердил, что она способна работать несколь­ко суток. Члены комиссии, хотя и не подали вида, поня­ли, что Главный конструктор имел в виду одну из ава­рийных ситуаций – в случае отказа двигателя корабль затормозится в атмосфере и через несколько суток со­вершит посадку в одном из районов земного шара. Где именно, предсказать невозможно – это будет зависеть от параметров выведения корабля.

Непредвиденных ситуаций могло возникнуть несколь­ко сотен – большая группа конструкторов и специали­стов уже несколько месяцев продумывала, как нужно действовать в каждом конкретном случае. Одним из «специалистов по авариям» был Олег Макаров, ин­женер конструкторского бюро и будущий космонавт.

7 апреля все космонавты отрабатывали ручной спуск. После обеда играли в волейбол.

Вечером смотрели фильм о полете «Ивана Иваныча».

Королев получил сообщение из Москвы, что старт американского астронавта назначен на 28 апреля.

Сразу после старта Юрия Гагарина все газеты мира писали о нас. По-разному. Друзья радовались нашей по­беде. А враги… нет, они и не могли в эти теплые весен­ние дни пытаться принизить наши достижения. Они не­доумевали. Для большинства американцев запуск в кос­мос первого спутника и Юрия Гагарина стали «русским сюрпризом». Окончательно был развеян миф, много лет создаваемый ультрареакционной прессой, что СССР – это отсталая, слаборазвитая страна, которая еще мно­го десятков лет не оправится от минувшей войны. Со­бытия в космосе заставили американца иначе посмот­реть на страну социализма.

А ведь в том же 61-м происходили знаменательные события в стране, которые не меньше, чем старт «Вос­тока», свидетельствовали о мощи нашей индустрии, о бурном развитии социалистической экономики. И имен­но благодаря тому, что наша промышленность стала вы­сокоразвитой, ей было под силу создать и ракету и ко­рабль.

Разве не техническое «чудо» – пуск новой домны в Кривом Роге? Это восьмая доменная печь, ее мощность превышает все существующие металлургические гиган­ты. Чугун и сталь – сердце индустрии…

Если бы не было старта Юрия Гагарина, самым важ­ным событием, пожалуй, следовало бы считать пуск Братской ГЭС. Первенец большой сибирской энергети­ки вырос на берегу Ангары…

61-й можно по праву назвать «годом энергетики». В Сибири – Братская станция, в горах Средней Азии начала строиться Нурекская ГЭС – еще одно «чудо» технического прогресса. Никто из строителей не предпо­лагал, что в таких условиях – горы, высокая сейсмич­ность – можно возвести станцию. Для этого нужна ин­женерная дерзость, высочайшее мастерство строителей, незаурядность проектных решений. Но гигантская пло­тина – самая высокая в мире – перекрыла ущелье, появилось новое море…

Дала первый ток и Прибалтийская ГРЭС. Огромный, бурно развивающийся район страны – Советская При­балтика получила новый импульс для развития про­мышленности, электрификации сельского хозяйства. До 1980 года эта ГРЭС будет держать первенство по мощности в Прибалтике, а затем неподалеку от нее нач­нется строительство новой станции – Литовской атом­ной. И обе эти станции словно символы прогресса энер­гетики.

Нефтепровод «Дружба» дотянулся в 61-м до госу­дарственной границы СССР. Первые шаги интеграции. Сейчас уже есть Комплексная программа, которая сце­ментировала экономики всех социалистических стран…

В том же 61-м году произошло событие, которое бук­вально за несколько лет преобразует огромный край на­шей Родины. На Мангышлаке открыта нефть! Не верит­ся, что здесь была безжизненная пустыня. А это так. Не было девятиэтажных жилых домов с кондициониро­ванным воздухом, ни набережных, ни парков и фонта­нов. Не было заводов. Ничего здесь не было. И уже мно­го веков не ступала сюда нога человека, потому что в прошлом караваны обходили эту «мертвую землю».

В фонтанах, что бьют сегодня на площадях одного из самых красивых городов – Шевченко, пресная вода. На Мангышлаке впервые были созданы уникальные опреснительные установки. Именно они подарили жизнь этой богатой полезными ископаемыми земле. Здесь мир­ный атом доказал, что профессий у него великое множе­ство и каждая из них может служить человеку, его бла­гу. «Быстрый реактор» – это, образно говоря, ядерная бомба, которая «горит» в недрах атомного реактора, да­вая тепло и энергию всему городу. И тепло использует­ся для опреснения воды…

Много было трудовых свершений в том памятном «космическом» году страны. Но вершиной трудового подъема, его символом стало 12 апреля.

Утром 8 апреля космонавты приехали в монтажно-испытательный корпус. Тренировки продолжались.

А в это время члены Государственной комиссии под­писывали полетное задание: «Одновитковый полет вок­руг Земли на высоте 180—230 километров продолжи­тельностью 1 час 30 минут с посадкой в заданном райо­не. Цель полета – проверить возможность пребывания человека в космосе на специально оборудованном ко­рабле, проверить оборудование корабля в полете, прове­рить связь корабля с Землей, убедиться в надежности средств приземления корабля и космонавта…»

После короткого перерыва члены Госкомиссии соби­раются вновь. Предстоит решить, кому стартовать первым.

ГАГАРИН – мнение было единодушным.

А потом все поехали в монтажно-испытательный кор­пус, чтобы посмотреть на тренировки космонавтов.

Пожалуй, Королев «выдал» общее решение, хотя и договорились, что до 10 апреля, до торжественного за­седания Государственной комиссии, ничего не сообщать космонавтам. Сергей Павлович подошел к Гагарину и начал ему подробно объяснять, как работают системы корабля. Сначала Гагарин не понял, почему Главный конструктор столь внимателен к нему, а затем улыбнул­ся и тихо сказал:

– Все будет хорошо, Сергей Павлович!

Королев даже растерялся:

– Что же у нас получается: я подбадриваю его, а он убеждает меня в еще большей надежности корабля…

– Мы, Сергей Павлович, подбадриваем друг друга…

Когда Королев, Келдыш и другие члены комиссии ушли, инженеры окружили Гагарина и начали просить автографы. Ни у кого не было сомнений, первым назна­чен Гагарин.

9 апреля, в конце дня, Николай Петрович Каманин не удержался. «Я решил, что не стоит томить ребят, что надо объявить им, к чему пришла комиссия. По этому поводу, кстати сказать, было немало разногласий. Одни предлагали объявить решение перед самым стартом, дру­гие же считали, что сделать это надо заранее, чтобы космонавт успел свыкнуться с мыслью о предстоящем полете. Во всяком случае, я пригласил Гагарина с Ти­товым к себе и сообщил им, что Государственная ко­миссия решила в первый полет допустить Юрия, а за­пасным готовить Германа. Хотя они и сами догадыва­лись, к какому выводу пришла комиссия, я увидел ра­дость на лице Гагарина и небольшую досаду в глазах Титова».

Досада, и только?

Попробуйте себя поставить на место Титова. Да, они были друзьями с Юрием, очень близкими друзьями, как и все в той «ударной шестерке». Но как понятны и объяснимы чувства человека, который шел к этому дню, не жалея своих сил, целиком отдавая себя делу, и кото­рый вдруг слышит: летишь не ты?!

Было бы неправдой говорить только о «небольшой досаде»…

Много лет Герман Титов избегал рассказывать о своих чувствах. Мы встретились с ним в канун 20-летия со дня старта Юрия Гагарина. И впервые за эти годы я услышал:

– Когда нам объявили, что Юрий будет командиром, а я дублером, ну то, что я, так сказать, был в восторге от такого назначения, я бы неправду сказал. Конечно, я был очень огорчен, потому что всем тогда хотелось слетать в космос… Первое время было трудно отвечать на этот вопрос, а теперь, по прошествии 20 лет, я могу сказать совершенно однозначно, что по своему характе­ру, по складу, по своему умению общаться с людьми Юрий все-таки больше подходил для первого полета.

Надо быть по-настоящему крепким человеком, чтобы сделать такое признание.

А в тот апрельский вечер все, и в первую очередь

Гагарин, по достоинству оценили реакцию Германа Ти­това. У него проявлялось лишь одно чувство – радость за товарища. Герман будто бы отрешился от себя, он всеми силами помогал Гагарину пройти оставшийся до старта путь.

Гагарин сдавал экзамен Королеву. У Главного кон­структора было хорошее настроение.

– Недалеко то время, когда в космос можно будет летать по туристической путевке, – запомнил Юрий его фразу.

– Мне кажется, что Сергей Павлович как-то очень тепло, по-отцовски относился к Гагарину? – спросил я у ведущего конструктора «Востока».

– Да. И это чувство переносилось на корабль. За­ходит поздно вечером в цех, отпустит сопровождающих его инженеров, конструкторов, возьмет табурет, сядет поодаль и молча смотрит на корабль. А потом резко встанет – лицо другое, решительное, подвижное, – и каскад четких, категорических указаний.

– Бытует мнение, что все равно, был бы Королев или кто другой на его месте, запуск человека в космос состоялся бы.

– Я не согласен. Мне кажется, что благодаря его настойчивости и упорству это произошло в апреле 1961 года. Если бы был другой человек, полет произо­шел бы, но позже. Королев не побоялся взять на себя личную ответственность перед партией, правительством, народом за подготовку и осуществление первого полета в такие сроки. Это мог сделать только выдающийся конструктор, организатор, человек.

– Вспоминая о первой встрече с «Востоком», Юрий Гагарин приводит любопытные детали: «По одному мы входили в пилотскую кабину корабля… Каждый впер­вые по нескольку минут провел на кресле – рабочем месте космонавта».

– Все правильно. Правда, гостям пришлось подо­ждать, пока мы кресло установили в кабине и к кораб­лю подвезли специальную ажурную площадку. Гагарин поднялся первым и, сняв ботинки, ловко подтянувшись на руках за кромку люка, опустился в кресло.

– Опять символика: впервые в цехе, первым Гага­рин познакомился с кораблем, первым и полетел.

– Мы его как-то выделили из остальных. Обая­ние – это тоже одна из черт, свойственная немногим людям. А Гагарин сразу располагал к себе искренностью и доверчивостью.

– Вы часто встречались с ним до полета?

– Всего несколько раз. Пожалуй, лучше я его узнал только на космодроме, когда запустили корабли с со­бачками и готовили главный «Восток» к старту.

– Твое «знаменитое» увольнение и выговор были в это время? Легенды ходят об этом случае…

– Ну уж легенды… Просто напряжение тех дней было неимоверным.

– А все же как это было?

– В одном из клапанов системы ориентации при испытаниях обнаружили дефект. А я не знал о нем, был в другом помещении. Вдруг входит Сергей Павлович, а я сижу и рассуждаю с товарищем о катапультирова­нии. «Вы, собственно, что здесь делаете? Отвечайте, ког­да вас спрашивают?» Королев был «на взводе». Я мол­чал. «Почему вы не в монтажном корпусе? Вы знаете, что там происходит? Да вы что-нибудь знаете и вообще отвечаете за что-нибудь или нет?» Я молчу. Тогда он го­ворит: «Так вот что: я отстраняю вас от работы, я увольняю вас! Мне не нужны такие помощники. Сдать пропуск – и к чертовой матери, пешком по шпалам!» Хлопнул дверью и ушел. «Пешком по шпалам» – выс­шая степень гнева. Пошел в зал. Чувствовалось, что «буря» и там была солидной… К вечеру дефект устра­нили. Пропуск я, конечно, не пошел сдавать. Ночью приходит Сергей Павлович к нам. Уже смягчился. Но мне говорит все же: «Выговор вам обеспечен!» А я отвечаю: «Выговор, Сергей Павлович, вы мне объявить не имеете права». Вдруг наступила тишина: как это я возражаю Королеву? И Сергей Павлович тоже немного растерялся, спрашивает: «Это как же мне вас пони­мать?» – «А так, – говорю, – не можете. Я не ваш сотрудник. Вы меня четыре часа тому назад уволили». Замолчал Королев, и вдруг хохот: «Ну, купил! Ладно, старина, не обижайся. Это тебе так, авансом, чтобы быстрее вертелся».

– Гагарин и Титов знали о ваших неприятностях в монтажном корпусе?

– Не надо драматизировать этот эпизод. Шла нормальная работа. В процессе испытаний часто появляют­ся трудности, их просто надо устранять – и все. А у Юры и Германа своих забот хватало…

– Ты имеешь в виду тренировки в корабле?

– Конечно, они поочередно обживали свой космиче­ский дом.

Вечером 10 апреля состоялось торжественное засе­дание Государственной комиссии. От технического руко­водителя пуска ждали, что он подробно расскажет о подготовке корабля и носителя, о комплексных испы­таниях. Неприятности были, и еще накануне СП в до­вольно резких выражениях отчитывал и рядовых инже­неров, и главных конструкторов. Несколько раз звучало знаменитое королёвское: «Отправлю в Москву по шпа­лам!» Да, сейчас ему представлялась прекрасная воз­можность детально проанализировать все сбои в под­готовке к пуску и, невзирая на звание и положение, пуб­лично «дать перцу» всем, кто в предстартовые дни до­ставил немало неприятных минут Госкомиссии.

Сам Сергей Павлович готовился к таким заседаниям тщательно, считая их необходимыми, потому что здесь, в комнате, собирались все, кто имел отношение к пус­ку. «Наше дело коллективное, – часто повторял он, – и каждая ошибка не должна замалчиваться. Будем раз­бираться вместе…» И что греха таить, заседания Гос­комиссии продолжались долго, причем Сергей Павло­вич никогда не прерывал выступающих, даже если что-то не нравилось в их докладах или их выводы были не­верны. На стартовой площадке Королев становился иным: резко отдавал распоряжения, не терпел «дис­куссий», требовал кратких и четких ответов на свои воп­росы.

И вот теперь председатель предоставил ему слово…

Сергей Павлович встал, медленно обвел глазами присутствующих. Келдыш, который сидел рядом, при­поднял голову. Глушко что-то рисовал на листке бума­ги… В конце стола заместители Сергея Павловича, сра­зу за ними – представители смежных предприятий, стартовики – все затихли.

– Товарищи, в соответствии с намеченной програм­мой в настоящее время заканчивается подготовка много­ступенчатой ракеты-носителя и корабля-спутника «Вос­ток». – Королев говорил медленно и тихо. – Ход подготовительных работ и всей предшествующей подготовки показывает, что мы можем сегодня решить вопрос об осуществлении первого космического полета человека на корабле-спутнике.

Королев сел. Председатель Госкомиссии, приготовив­шийся записывать за техническим руководителем запус­ка, недоуменно поднял на него глаза: «Неужели все?» Келдыш улыбнулся, кажется, он единственный, кто пред­угадал, что Королев сегодня выступит именно так. И Мстислава Всеволодовича (через несколько дней в газетах его назовут Теоретиком космонавтики) обрадо­вало то, насколько хорошо он изучил своего друга…

В тишине было слышно, как Пилюгин наливает в стакан воду. Почему-то все посмотрели на него, и Ни­колай Алексеевич смутился. Отставил стакан в сторону, пальцы потянулись к кубику из целлофана – шесть штук уже лежало перед ним. У Пилюгина была привычка мастерить такие кубики из оберток сигаретных ко­робок.

Королев не замечал этой тишины.

Он смотрел на группу летчиков, но видел лишь одно­го – того старшего лейтенанта, о котором через не­сколько минут скажет Каманин.

«Волнуется, – подумал Королев, – конечно же, знает – его фамилия прозвучит сейчас, но еще не ве­рит в это… И Титов знает, и остальные…»

Нет, ни разу не говорилось публично, что первым назначен Гагарин. Решение держалось в тайне от боль­шинства присутствующих, не это было главным до ны­нешнего дня. Основное происходило там, в монтажно-испытательном корпусе…

При встречах Сергей Павлович ничем не выделял ни Гагарина, ни Титова, ни остальных. И это выглядело странным, потому что уже при первом знакомстве Гага­рин ему понравился: Королев не сумел, да и не захо­тел этого скрывать. Именно тогда, вернувшись с пред­приятия, Попович сказал Юрию: «Полетишь ты». Га­гарин рассмеялся, отшутился, но и он почувствовал сим­патию Главного…

Конечно же, решение пришло позже. Хотя к самому Сергею Павловичу намного раньше, чем к другим. Еще в декабре, том трудном декабре, каждый день которого он помнит до мельчайших подробностей. Сначала неудача с кораблем-спутником первого числа… Потом ава­рийный пуск, когда контейнер упал в Сибири и только чудом удалось спасти собачку… Это были жестокие дни…

Космонавты приехали к нему как раз после второй неудачи. Он был благодарен этим молодым летчикам. Они успокаивали его. Им предстояло рисковать жизнью, а этот старший лейтенант с удивительно приятной, рас­полагающей к себе улыбкой говорил так, словно в кос­мос предстояло лететь ему, Королеву.

А может быть, так и есть?

– Старший лейтенант Гагарин Юрий Алексее­вич… – вдруг услышал Королев, – запасной пилот старший лейтенант Титов Герман Степанович… – гово­рил Каманин. Он рекомендовал Государственной комис­сии первого пилота «Востока».

Голос Гагарина прозвучал неожиданно звонко:

– Разрешите мне, товарищи, заверить наше Совет­ское правительство, нашу Коммунистическую партию и весь советский народ в том, что я с честью оправдаю до­веренное мне задание, проложу первую дорогу в космос. А если на пути встретятся какие-либо трудности, то я преодолею их, как преодолевают коммунисты.

Что-то было у него мальчишеское. И все заулыба­лись, смотрели теперь только на этого старшего лейте­нанта, которому через два дня предстоит старт.

Стоп! Целых два дня?!

Заседание комиссии закончилось. Гагарина поздрав­ляли – сначала его друзья-летчики, потом те, кто был поближе, а затем уже все столпились вокруг него.

Сергей Павлович пожал ему руку одним из пос­ледних.

– Поздравляю вас, Юрий Алексеевич! Мы еще пого­ворим, – сказал он и быстро зашагал к двери.

Неподалеку от одного из стартовых комплексов Бай­конура есть два деревянных домика. Теперь здесь музей. В «Домике Гагарина», где Юрий Алексеевич провел последнюю ночь перед стартом, сохраняется все так, как это было 11 апреля 1961 года. В одной комнате – две заправленные кровати. На тумбочке – шахматы. Гага­рин и Титов тогда сыграли несколько партий. В сосед­ней комнате находились врачи. Кухонный стол застелен той же клеенкой. Вечером 11 апреля сюда пришел Кон­стантин Феоктистов. Втроем они сели и еще раз «про­шлись» по программе полета. Особой необходимости в этом не было, но Феоктистова попросил зайти к кос­монавтам Сергей Павлович.

Королев жил рядом. Точно такой же дом. У подуш­ки – телефонный аппарат. Он звонил в любое время суток. А до МИКа быстрым шагом – минут пятна­дцать…

Сергей Павлович заходил в соседний домик несколь­ко раз. Не расспрашивал ни о чем. Просто подтверж­дал, что подготовка к пуску идет по графику. Он словно искал у них поддержки.

– Все будет хорошо, Сергей Павлович. – Гагарин улыбался.

– Мы не сомневаемся, – добавил Титов. – Скоро уже отбой…

Гагарин аккуратно повесил китель, рубашку. Он не предполагал, что уже никогда не удастся этой формой воспользоваться – она так и останется в комнате на­всегда.

Оба заснули быстро. К удивлению врачей, что наб­людали за ними. Ночью приходил Королев. Поинтересо­вался, как спят. «Спокойно», – ответил Каманин.

Королев посидел на скамейке, долго смотрел на тем­ные окна. Потом встал, обошел вокруг дома, вновь за­глянул в окно, а затем быстро направился к калитке. Вдали сияли прожектора, и Королев зашагал в их сто­рону – там стартовая площадка.

Гагарин спал спокойно…

А Королев был таким же Главным конструктором, к которому привыкли его друзья и соратники. В эту ночь его видели везде, он переговорил с десятками людей, он был обычным СП, которого побаивались и любили.

…Потом Москва будет празднично и торжественно встречать Первого космонавта планеты. Его сразу же полюбят миллионы людей. За улыбку, за простоту, обая­ние, смелость, доверчивость. Поэтому он стал сразу так близок всем. Он будет идти по ковровой дорожке от самолета, и миллионы увидят, что шнурок на ботинке развязался. И все заволнуются: а вдруг наступит, спот­кнется и, не дай боже, упадет… А он не заметит своего развязавшегося шнурка, он будет шагать легко и как-то весело, словно для него, этого парнишки из Смоленщины, очень привычно видеть ликующую Москву, востор­женные лица, человеческое счастье. Неужели это пото­му, что он слетал в космос? И если у людей такая ра­дость, то при первой возможности можно махнуть и по­дальше, на какой-нибудь Марс…

Он шагал по московской земле, удивленный, что его так встречают… Впрочем, пожалуй, он был един­ственным, кто понимал: не его, Юру Гагарина, а Пер­вого Человека приветствует Земля…

А мимо Мавзолея шли москвичи. Вдруг Гагарин уви­дел своих ребят. Они подхватили Геру Титова на руки и подбросили вверх: «Мол, смотри – следующий!» Гага­рин улыбнулся и помахал друзьям.

На гостевых трибунах был и Сергей Павлович Ко­ролев. Он, как и Гагарин, не ожидал такого празд­ника…

Это был самый счастливый день в их жизни.

Вечером на приеме Сергей Павлович подошел к космонавтам.

– Видите, какой шум вы устроили, – он улыбал­ся, – подождите, не то еще будет… Но 12 апреля уже не повторить, – вдруг сказал Королев, и в его словах слышалась грусть…

Каждая минута этого дня высвечена воспоминания­ми тысяч людей, которые были на Байконуре, встречали Юрия Гагарина в приволжских степях, следили за его полетом на наземных измерительных пунктах. Каждое его слово известно, ни один шаг до старта и после воз­вращения из космоса не выпал из памяти участников и свидетелей космического подвига.

О 12 апреле 1961 года написаны книги, сняты филь­мы. Рядом с Гагариным всегда Королев, и иначе не может быть.

Этот день (пожалуй, он был единственным) в пол­ной мере раскрыл характеры обоих – Королева и Га­гарина. Он показал: история человечества не случай­но соединила их судьбы.

Гагарин собран, сдержан. Он отрешился от самого себя. Юрий Алексеевич прекрасно понимает, как бес­покоятся за него и волнуются все, кто провожает его к ракете, поднимается вместе на лифте к кораблю. Они пытаются успокаивать его, но на самом деле – сами нуждаются в тех самых словах, что произносят. И Гагарин каждым словом, жестом показывает им: «Все бу­дет хорошо!» Он снимает напряжение, и, следя за ним, люди становятся увереннее в себе.

А из остающихся на Земле лишь Королев ничем не выдает своего волнения. Он подчеркнуто спокоен, де­ловит.

Гагарин остается в корабле один.

Через несколько минут раздалось знаменитое «по­ехали!», и на наблюдательном пункте раздались апло­дисменты, хотя никаких оснований для ликования еще не было: ракета только начинала подъем, и все могло произойти. Но люди, прекрасно понимающие, насколь­ко еще бесконечно далеко до космоса, не смогли сдер­жаться…

На связи с Гагариным был Королев.

Много раз я прослушивал запись радиопереговоров. Ни до старта, ни во время вывода на орбиту – ни ра­зу Королев не выдал своего волнения. Казалось, он не испытывает никаких эмоций.

Они оба – Гагарин и Королев – были спокойны.

Но есть киносъемка. Сергей Павлович у микрофона. Он ведет переговоры с бортом корабля. И мы видим его лицо… Этот человек на экране мало похож на при­вычного Королева. Волнуется он бесконечно!

А ведь съемка проходила позже, уже после возвра­щения Гагарина. Кинематографисты попросили Сергея Павловича повторить все, что он говорил во время старта. И Королев вновь пережил те, гагаринские, ми­нуты. Теперь уже не сдерживая себя…

12 апреля 1961 года… Да, много написано об этом дне, сняты сотни кинофильмов, но тем не менее хочет­ся вновь и вновь возвращаться в то ясное солнечное утро, чтобы опять пережить волнения того дня. С го­дами они не притупляются, не стираются из памяти – ведь это звездные мгновения не только для тех, кто был в то утро на космодроме, но и для всех нас – со­временников Гагарина.

5 часов 30 минут

– Юра, пора вставать, – Карпов тронул за плечо Гагарина.

«Я моментально поднялся. Встал и Герман, напевая сочиненную нами шутливую песенку о ландышах.

– Как спалось? – спросил доктор.

– Как учили, – ответил я».

Позавтракали по-космически – из туб. Не очень вкусно, но надо, а вдруг придется пробыть в космосе несколько суток?!

– Такая пища хороша только для невесомости – на земле с нее можно протянуть ноги. – Настроение у Юрия веселое, приподнятое.

6 часов

Заседание Государственной комиссии.

– Замечаний нет, все готово, – доложил Королев. Космонавты в монтажно-испытательном корпусе.

– Меня одевали первым, – рассказывает Г. Ти­тов. – Юрия вторым, чтобы ему поменьше париться, – вентиляционное устройство можно было подключить к источнику питания лишь в автобусе. Кому-то из оде­вавших нас пришли на ум слова гоголевского Тараса: «А поворотись-ка, сынку! Экой ты смешной какой!» Мы взглянули с Юрием друг на друга и, хотя уже по­привыкли к скафандрам, не смогли удержаться от улы­бок. Неуклюже дошагав до дверей, мы остановились на пороге. От степи тянуло ветром, и под открытым гер­мошлемом пробежал приятный холодок. Ну а от до­мика – десять шагов до автобуса.

Подошел Королев. Он выглядел усталым. В минув­шую ночь он не сомкнул глаз.

– Все будет хорошо, все будет нормально, – за­верили его космонавты.

Сергей Павлович сел в свою машину и уехал на стартовую.

6 часов 50 минут

Короткие минуты прощания.

Над стартовой площадкой прозвучали слова Юрия Гагарина, которые скоро облетят весь мир: «Через не­сколько минут могучий космический корабль унесет ме­ня в далекие просторы вселенной. Что можно сказать вам в эти последние минуты перед стартом? Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгнове­нием. Все, что прожито, что сделано прежде, было про­жито и сделано ради этой минуты…»

У лестницы, ведущей к лифту, Юрия обнял Сергей Павлович.

Объявлена двухчасовая готовность

Гагарин вышел на связь.

– Юрий Алексеевич, как вы себя чувствуете? – спросил Королев.

– Спасибо. Хорошо. А вы? Сергей Павлович не ответил. На связи – Павел Попович.

– Юра, ты там не скучаешь? – интересуется он.

– Если есть музыка, можно немножко пустить…

– Даем.

– Слушаю Утесова. Про любовь.

Все невольно улыбнулись. Кажется, этот парень уже завоевал всеобщую любовь.

За два дня до пуска Попович ночевал в одной ком­нате с Гагариным.

– Юра, а ты не зазнаешься? – Павел хитро прищу­рил глаза. – Вернешься оттуда, – Попович неопреде­ленно махнул рукой, – здороваться перестанешь…

– Да как ты мог подумать такое?! – удивился Га­гарин. – Ну как ты мог такое сказать! Я же с вами все время. Нет, ты меня не знаешь! Совсем не знаешь!

– Успокойся, я пошутил.

Гагарин повернулся, рванулся к Поповичу, обнял его.

– Понимаешь, обидно такое слышать, – он говорил быстро, проглатывая слова, – очень обидно. Ведь и ты мог быть первым, и Герман, все ребята. Я же не виноват, что выбрали меня.

За два часа до старта Попович рассказал об этом случае Сергею Павловичу. Королев, невыспавшийся, расхаживал по бункеру: «Главный не в своей тарел­ке, – сказал один из стартовиков. – Его нужно от­влечь». Попович вспомнил о своей неудачной шутке – он понимал, что сейчас Королев способен слушать толь­ко об одном человеке.

– Значит, обиделся? – Королев улыбнулся. – Да, Юрий Алексеевич совсем иного плана человек. Я таких люблю… Павел Романович, стойте у этого телефона и не подпускайте меня, даже если буду ругаться. Хорошо?

Красный телефон. Если снять трубку и сказать всего одно слово, стартовая команда сразу же прекратит под­готовку к пуску. Всего одно слово – «отбой». Немногие имели право подходить к этому аппарату.

Павел понял Королева.

– Хорошо, Сергей Павлович, я не разрешу вам зво­нить.

Тот усмехнулся и вновь стал расхаживать по бункеру.

Поповичу показалось, что, когда объявили об очеред­ной задержке на старте, Сергей Павлович направился к телефону. Павел преградил ему путь:

– Вы сами приказали не пускать…

Лицо Королева начало краснеть. Наступила тишина, здесь хорошо знали, что характер у Главного крутой.

По громкой связи объявили, что подготовка к пуску вновь идет по графику. Королев сразу успокоился.

Потом уже в Москве он сказал Поповичу:

– Молодцом вел там, у телефона. И в космосе надо так же держаться, теперь знаю, что и его выдержишь…

У Королева были основания, чтобы все остановить… И у него, как у Главного конструктора, было такое пра­во. Об этом эпизоде ведущий конструктор «Востока» рассказал в нашей беседе:

– 11 апреля, уже ночью, я приехал из института, от медиков, где готовились космонавты к полету. Привез большой материал. Он назывался «Завтра полетит че­ловек».

– Завтра? – переспросил ведущий конструктор.

– «Завтра» – подразумевалось «скоро». Естествен­но, мы не знали, что старт будет именно 12 апреля… Итак, захожу к главному редактору «Комсомольской правды» Юрию Воронову. И хотя было известно, что в ближайшие дни человек будет в космосе, все-таки не ре­шились напечатать эту статью: слишком фантастическим это все казалось…

– Да… фантастика. Всю ночь с 11 на 12 апреля мы были на стартовой. Рано утром приезжает Королев. Уставшие глаза, уставшее лицо, но внешне очень спо­коен…

– Ты провожал Гагарина до корабля?

– Нас было четверо. Мы вместе поднялись на лифте. Подошли к люку, Юрий спрашивает у нашего монтаж­ника: «Ну как?» – «Все в порядке, «первый» сорт, как СП скажет», – ответил он. «Раз так – садимся». По­том была объявлена часовая готовность. Надо прощать­ся с Юрием и закрывать люк. Он смотрит, улыбается, подмигивает. Пожал я ему руку, похлопал по шлему, отошел чуть в сторону. Крышку люка ребята накинули на замки. Все вместе быстро навинчиваем гайки. Все! Вдруг настойчивый сигнал зуммера. Телефон. Голос Ко­ролева: «Правильно ли установлена крышка? Нет ли пе­рекосов?» – «Все нормально». – «Вот в том-то и дело, что ненормально! Нет КП-3…» Я похолодел. Значит, нет электрического контакта, сигнализирующего о нормаль­ном закрытии крышки. «Что можете сделать для провер­ки контакта? – спрашивает Королев. – Успеете снять и снова установить крышку?» – «Успеем, Сергей Павло­вич». Гайки сняты, открываем крышку. Юрий через зер­кальце, пришитое к рукаву скафандра, следит за нами. Чуть-чуть перемещаем кронштейн с контактом и вновь закрываем крышку… Наконец долгожданное: «КП-3 в порядке! Приступайте к проверке герметичности»… Тридцатиминутная готовность. Мы покидаем площадку. Все, теперь мы только зрители…

– Я понимаю, что этот великий день незабываем до мельчайших подробностей. Его нельзя определить одним словом.

– Можно. Это сделал Гагарин…

– И прошлое, и этот день, и будущее?

– Да. Всего одно слово – озорное и бессмертное, гагаринское: «Поехали!»

До старта – пятнадцать минут

– Как у вас гермошлем, закрыт? Закройте гермо­шлем, доложите, – звучит голос Каманина.

– Вас понял: объявлена десятиминутная готовность. Гермошлем закрыт. Все нормально, самочувствие хоро­шее, к старту готов.

На связь с Гагариным выходит Королев.

– «Кедр», я буду вам транслировать команды… Ми­нутная готовность, как вы слышите?

– Вас понял: минутная готовность. Занял исходное положение…

– Дается зажигание, «Кедр».

– Понял: дается зажигание.

– Предварительная… Промежуточная… Главная… Подъем!

– Поехали!.. Шум в кабине слабо слышен. Все про­ходит нормально, самочувствие хорошее, настроение бод­рое, все нормально!

– Мы все желаем вам доброго полета…

– До свидания, до скорой встречи, дорогие друзья!

Этот день врезался в память всех, кто пережил его. Каждый из нас запомнил его на всю жизнь, и мы расска­зываем о своих ощущениях, о своих волнениях, о празд­ничной, счастливой Москве.

У космонавтов, которые пошли работать на косми­ческие орбиты вслед за Юрием Гагариным, свои воспо­минания. И при каждом старте на орбиту – а наше время богато на космические эпопеи! – они возвраща­ются в тот солнечный апрельский день.

– …Когда я улетал, да и другие тоже, хотелось крик­нуть по-гагарински: «Поехали!» Причем и при первом полете, и при втором, – говорит Виктор Горбатко, – но еле сдержал себя. «Поехали!» – это гагаринское, и только его. Оно имело право звучать один раз, тогда, 12 апреля.

– В конце марта все космонавты первой группы разъехались по разным точкам, для связи. Я был на Камчатке. Вдруг сквозь космический треск и шумы слы­шу его голос: «Как у меня дорожка?» – это он о траек­тории спрашивал. Представляете, на активном участке летит, первый старт человека, а Юрий спокойно и дело­вито интересуется очень конкретными вещами. Казалось бы, эмоции должны захлестнуть, а он работает. Значит, Гагарин спрашивает, а параметров у нас еще нет. Но я кричу в микрофон: «Все хорошо! Дорожка отличная! Все в норме!» Гагарин узнал меня: «Спасибо, блон­дин!» – говорит. Вот в этот момент я понял, что все в порядке. – Алексей Леонов на секунду задумывается, вспоминает. – Он меня поразил в то утро своей выдер­жкой, мужеством. Я сам испытал, что такое «активный участок» и встреча с космосом, и до сих пор преклоня­юсь перед Юрием – ему было трудно, но он был уве­рен, что нам, на Земле, гораздо труднее, и поддерживал нас. Забота о других – главная черта Гагарина…

Виталий Севастьянов дважды уходил в космос, ра­ботал там вместе с А. Николаевым и П. Климуком в общей сложности почти три месяца.

82 суток и 108 минут. Казалось бы, несопоставимые цифры?

– Конечно, – соглашается Севастьянов. – Каждый месяц нашего полета можно сравнивать лишь с секунда­ми первого. Мы шли в космос проторенной тропинкой, лишь там, на орбите, начиналось новое. А для Гагарина все впервые, абсолютно все! Тогда, в 61-м, даже трудно было представить, что последует за первым полетом, насколько широка и разнообразна будет последующая программа космических исследований. Пожалуй, лишь несколько человек, таких, как М. В. Келдыш и С. П. Ко­ролев, могли прогнозировать «наше космическое буду­щее». И поэтому так принципиален полет Гагарина… 12 апреля произошло «смещение эпох». Позавтракали люди в одной эпохе, а обедали уже в другой. И это ска­залось на всех. Я вышел из Центра управления, уже все свершилось. Но люди, которых я встречал на улице, еще не знали этого. Они спешили по своим делам, о чем-то переговаривались. Короче говоря, был буднич­ный день большого города. И вдруг словно все взорва­лось – праздник выхлестнулся на улицы, всеобщее ли­кование и радость. Это был удивительный день. Вес сразу же полюбили парня, который летел над планетой. Я часто спрашиваю себя: а почему так дорог и близок Юрий Гагарин каждому из нас, всем людям? Была у не­го черта в характере, которая кажется мне главной, – это доброта. В фильме «Девять дней одного года» герой говорит: «Коммунизм могут построить только добрые люди». Это о Гагарине.

– Я уверен, не будь Гагарин первым космонавтом он стал бы прекрасным летчиком, или металлургом, или колхозником. Главное – к этому времени он уже со стоялся как человек. Он всегда замечал в других луч­шее, – добавляет Леонов. – Вспомните: «У меня прекрасная мама», – говорил Юрий. И это так. Анна Тимофеевна дала ему все. Отец приучил к труду с детства Он говорил о своей учительнице так, будто лучшие учителей в мире нет. Друзья? Преподаватели в реме­сленном училище? Товарищи по службе в армии? Командиры? Обо всех Гагарин говорил: «Замечательные люди, лучшие». Юрий умел ценить человека, и это его самого сделало таким.

Встречались после апреля 61-го Королев и Гагарин редко. Только на космодроме, провожая вместе новые космические корабли. Даже в Звездный городок Сергей Павлович не мог приезжать часто – он работал без праздников и выходных, словно торопился сделать как можно больше. Пилотируемые полеты, Луна, Марс, Ве­нера… А жить оставалось так недолго…

Гагарин тоже не принадлежал себе. Много ездил, встречался с людьми, готовился к полету.

Но Сергей Павлович внимательно следил за выступ­лениями Гагарина, его статьями, поддерживал его стремление учиться.

Иногда говорят, что Королев относился «по-отцов­ски» к Гагарину. Это не совсем точно. Он стал для пер­вых космонавтов планеты Учителем, точно так же, как для него самого был К. Э. Циолковский.

Все видели и знают улыбку Гагарина, но я помню его слезы. В тот день, когда Москва прощалась с Сер­геем Павловичем Королевым.

Апрельское утро 61-го года окончательно и на века соединило судьбы Сергея Павловича Королева и Юрия Алексеевича Гагарина. Им, представителям двух поко­лений советских людей, суждено было войти в историю нашей цивилизации вместе.

В этот день Первый космонавт планеты говорил и от имени Главного конструктора: «Вся моя жизнь ка­жется мне одним прекрасным мгновением!»

Гагарин – это героизм эпохи.

Королев – это гений отечественной науки.

Они оба олицетворяют подвиг народа.