ОСЕНЬ 1958

ОСЕНЬ 1958

«Осень на Севере наступает рано. Надо было заго­товить на зиму топливо. И мы с Валей по вечерам пи­лили дрова, потом я их колол и складывал в поленни­цу. Хорошо пахнут свеженаколотые дрова! Помашешь вечерок колуном, и такая охватит тебя приятная уста­лость – ноет спина, побаливают руки, аппетит разыг­рается к ужину, и спишь потом беспробудно до самого утра».

Заполярье. Юрий Гагарин много летает, а в свобод­ные вечера читает вслух. Особенно нарвится Сент-Экзюпери и его «Ночной полет».

«…Он летел, и казалось, что все звезды принадле­жат ему».

А в конструкторском бюро, которым руководил Сер­гей Павлович Королев, уже начал рождаться корабль, который вынесет его, Юрия Гагарина, к звездам.

В течение трех лет я работал над телефильмом «Космический век. Страницы летописи». Одна из стра­ниц была посвящена созданию «Востока». Со многими людьми довелось беседовать, придирчиво расспрашивал я их о «дате рождения корабля», но установить точно определенный день так и не удалось: по-разному вошел «Восток» в судьбы проектантов и конструкторов, мно­гие из которых спустя годы стали прославленными лет­чиками-космонавтами СССР.

Константин Феоктистов, Олег Макаров, Виталий Се­вастьянов, Владимир Аксенов, Георгий Гречко… Инже­неры и космонавты. Впрочем, в ту осень 58-го они и не думали, что самим придется летать на тех самых кос­мических аппаратах, которые создавались в КБ, но их путь в космос начался именно в те годы, когда созда­вался «Восток».

– Еще в 57-м году начались работы поискового плана, – вспоминает К. Феоктистов. – Там работали несколько человек. Было два направления. Первое: так называемый «суборбитальный полет». Это просто подъ­ем на ракете вверх, потом спуск – сначала просто па­дение, потом торможение в атмосфере и раскрытие па­рашюта, приземление. Позже именно этим путем пошли американцы.

Второе направление более фантастическое. Всерьез рассматривался крылатый аппарат, на котором можно было бы возвращаться на Землю. Я сразу включился в работу этой группы… Сначала, естественно, больше нравился крылатый аппарат, и мне казалось, что тут все более или менее ясно. Ясно, как выбрать парамет­ры, как выбрать радиус затупления на крыльях, ясно, что он должен был иметь очень тупые крылья, чтобы поменьше были тепловые потоки и легче было решить вопрос с их защитой… Но потом все это направление было отметено, потому что стало ясно, что крылатый аппарат значительно сложнее, чем кажется на первый взгляд – ведь такой аппарат должен был бы прохо­дить гигантский диапазон температур…

Константин Петрович рассказывал об этой идее очень подробно: видно, до нынешнего дня ему нравил­ся «крылатый аппарат», и он сожалеет, что в те годы не удалось технически реализовать эту идею – невоз­можно было, ведь наука о космосе только начинала свой взлет.

– Значит, с точки зрения, скажем, формы, – про­должал Феоктистов, – мы рассматривали самые фан­тастические варианты, начиная с самых простых: конус, конус хвостом вперед, комбинация сферы с цилиндром, зонтик, чтобы увеличить площадь сопротивления и тем самым быстрее затормозить и снизить тепловые пото­ки, что действительно получилось и перегрузки при этом снижались, но вес конструкции, конечно, стремительно разрастался… И наконец, в апреле пришло озарение, родилась мысль, что самое простое – сфера. Сфера – это было самое интересное. Я считаю, что это реша­ющая мысль, которая дала возможность нам выйти вперед… Поскольку корабль предназначался для одно­го человека, то, зная размеры тела, приблизительно оп­ределили размеры аппарата, затем начали размышлять, как обеспечить приземление, мягкую посадку. В апреле основные принципы были сформулированы, в мае были уже оформлены некоторые расчеты, графики, эскизы, и в конце месяца мы доложили о своих предложениях Сергею Павловичу.

Это была одна из приятных встреч, – Константин Петрович улыбается. – Видно было, как он сразу все понял и загорелся… Затем было несколько сражений, мы их выиграли, и в ноябре 58-го состоялся Совет глав­ных конструкторов, который принял решение о том, чтобы сразу ориентироваться на создание спутника для полета человека.

Небольшое отступление. Феоктистов рассказывал о первых этапах рождения «Востока». Для него, есте­ственно, главные события начались в 58-м, когда он начал работать в КБ. Но многие из его соратников и друзей дату рождения космического корабля относят еще к довоенному времени. Так считает Борис Викто­рович Раушенбах, член-корреспондент АН СССР.

– Я начал работать с Сергеем Павловичем, – го­ворит он, – в 37-м году, то есть задолго до войны. Нас было человек семь – я имею в виду инженеров. Ну а затем был рядом с Королевым до его смерти. И что любопытно, за эти годы характер его не менялся. Ко­гда он командовал нами семью и когда в конце своей жизни огромными коллективами, фактически целой от­раслью… Я сказал бы, что у него был характер полко­водца. Он не выдвигал каких-то гениальных идей, тех­нических или научных, но он умел увлечь, поставить четкую задачу, потребовать ее выполнения. Он умел выбирать из множества предлагаемых ему вариантов оптимальный. Были, конечно, и у него ошибки, но в по­давляющем большинстве случаев выбор был верен. Все это, вместе взятое, мне кажется, и привело к тому, что мы под его руководством достигли очень многого.

Теперь о спутнике и корабле, – продолжает Рау­шенбах. – Сам по себе спутник – с точки зрения нау­ки и техники – ничего особенного не представляет. За­пуск его был триумфом ракетоносителя, созданного Ко­ролевым и его коллективом. А спутник – всего лишь доказательство, что такая ракета существует… О «Во­стоке». Он начался почти одновременно со спутником – я имею в виду конструирование аппарата. А над ко­раблем Королев думал еще до войны. Ведь он тогда проектировал планер с ракетным двигателем, который мог бы летать в стратосфере. После войны были пуски вертикальных ракет с животными, где отрабатывались многие вопросы, связанные с созданием корабля для полета человека. Впрочем, прежде чем появился «Во­сток» как таковой, надо было решить огромное коли­чество проблем…

Взрыв восторга, вызванный запуском первого спут­ника, как и следовало ожидать, сменился безудержным полетом фантазии. Газеты и журналы пестрили заго­ловками материалов, в которых главными героями бы­ли космонавты, совершающие близкие и дальние по­леты. «Завтра полетит человек!» – звучало со страниц газет, и у многих, в том числе и у Юрия Гагарина, уже не было сомнений, что потребуются пилоты для спут­ников. Он еще не решался подать рапорт с просьбой направить его, если появится необходимость, для под­готовки к космическому полету, но в редакции га­зет и на радио, в Академию наук и в КБ Королева при­ходили письма, авторы которых предлагали себя для такого полета. Они готовы были отправиться в космос, даже не возвращаясь на Землю, – жертвовать жизнью во имя науки.

Стопка таких писем лежала на столе у Сергея Пав­ловича.

– В 58-м году, как только я пришел на работу в конструкторское бюро, – вспоминает Валерий Куба­сов, – я попал в проектно-конструкторский отдел, где был Михаил Клавдиевич Тихонравов. Меня посадили за чтение проекта по запуску человека в космос… Я чи­тал и удивлялся: недавно только запустили спутник, а люди уже думают о том, как запустить человека, и не только думают, но и готовы листы эскизного проекта… Кстати, уже тогда Королев думал и о полете человека к планетам солнечной системы, более того, занимался проектами таких полетов. Это казалось фантастикой.

– Как и Валерий Кубасов, я работал в том же от­деле, где были Феоктистов – руководитель группы, Макаров – старший инженер и где были созданы пер­вые спутники и в котором начинался проект, названный позже «Востоком», – говорит Виталий Севастьянов. – Удивительное это было время! Никто нас на работе не задерживал, но я не помню, чтобы мы уезжали раньше десяти-одиннадцати часов вечера. Помню, нас даже выгоняли с работы домой… И мы торопились лечь спать, чтобы утром снова бежать в родное КБ. Труди­лись без выходных, в праздничные дни – и, повторяю, нас никто к этому не принуждал, потому что было не­обычайно интересно.

– Я был баллистиком. Считал траектории, заправ­ки разные, – вспоминает Георгий Гречко. – Однажды пришел руководитель и говорит: надо посчитать тра­екторию полета «объекта», в котором полетит человек. Мы составляем уравнения, программу, заводим в ма­шину и считаем. В частности, решалась такая задача, под каким углом к горизонту надо запустить двига­тель, чтоб ы при минимальном количеству топлива спу­ститься с орбиты. Я даже сейчас помню, на 12 граду­сов надо было отклониться от горизонтального направ­ления. Так что для меня «Восток» начался весьма буд­нично…

– С первого спутника и до «Востоков» я был кон­структором, – рассказывает Владимир Аксенов. – Поз­же я перешел на испытательную работу. Для меня кон­структорская школа была очень важной, в те годы мы прошли высшую инженерную подготовку. Мы всегда гордились, немножко удивлялись, но все-таки гордились своей работой…

– Очень приятно вспоминать те годы, – говорит Олег Макаров, – многое получалось сразу. Ведь пер­вый спутник пошел с первого раза, прямо скажу, это чудо не меньшее, чем сам спутник. Второй спутник по­шел с первого раза, третий – тоже… Но к «Востоку» мы подходили совсем не так: прежде чем беспилотная машина не отлетала тик в тик, секунда в секунду, че­ловек не пошел… Я почему-то восторгаюсь ракетами. До сих пор удивляюсь, как она, родная, такая большая, такая тонкая не разваливается и даже выносит тебя куда надо… В проекте «Востока» я больше всего по­мню Константина Петровича Феоктистова. Он вложил в него душу, сердце, энергию, знания – все, что угод­но. И остальных тоже помню: чудесные ребята. Должен сказать, что те, кто так или иначе окунулся в «Восток», так уже из космической техники не ушли. Причем некоторые – просто в силу характера! – уходили, но потом обязательно возвращались…

Этой осенью Сергей Павлович Королев и Мстислав Всеволодович Келдыш встречались часто – ведь в кос­мосе было очень много работы. Стартовали спутники Земли, готовилось наступление на Луну… Главный кон­структор и Теоретик космонавтики. Нет, они были не только единомышленники, соратники, прежде всего они были большие друзья.

Однажды Келдыш привез из Академии наук пачку писем, протянул их Королеву. Письма были от очень разных людей, но содержание было приблизительно одинаковое: «Прошу послать меня в космос, готов жерт­вовать своей жизнью».

Королев среагировал резко: «Человек полетит в кос­мос, когда будет полная гарантия его благополучного возвращения».

По вечерам в КБ проходил неофициальный конкурс.

– Устраивали дискуссии, как назвать те или иные системы, – вспоминает Виталий Севастьянов. – Для нас все равно было: космолет или космический корабль, космолетчик или космонавт. В основном терминология взята прямо из трудов Циолковского.

Георгий Гречко улыбается. Потом не выдерживает и возражает своему товарищу:

– Не совсем так было, Виталий. Я имею в виду термин «космический корабль». Он появился гораздо позже…

– Сначала «корабль-спутник», – замечает Се­вастьянов.

– Точно. И это на космодроме случилось. Конкурс был объявлен, как назвать объект, в котором полетит человек. Думали, думали – ничего толкового. И вдруг Сергей Павлович говорит: «Корабль-спутник». Мы впря­мую ему не могли возразить, но между собой недоумен­но пожимали плечами, мол, какой это «корабль»?.. А оказалось, действительно корабль, и сейчас даже трудно себе представить, что можно было дать какое-то иное название. Попробуйте, уверен, ничего не полу­чится. Видите, как далеко смотрел Сергей Павлович…

Человек в космосе. Пока эти слова звучали слишком непривычно.

За пределами Земли проведены первые эксперимен­ты. Десятки научных учреждений включились в косми­ческие исследования. Но все-таки особое внимание уде­лялось биологии и медицине – все прекрасно понимали, рано или поздно человек полетит.

Собачки уже поднимались в стратосферу. Но, может быть, все-таки лучше готовить к полету обезьян? Как-никак, они ближе к человеку…

Американские ученые предпочли тогда обезьян. Они запустили в космос шимпанзе Хэма, который столь же знаменит за океаном, как и наша Лайка.

Животные в космосе будут долго находиться в тес­ной кабине, и такой полет моделируется в лаборатории. После многочисленных экспериментов выясняется: обезьяны теряют двигательную активность, если долго находятся в стесненных условиях. Значит, собаки вы­носливее. Да и к тому же – где взять обезьян? А со­бачки доказали – в очередной раз! – что они готовы служить человеку не только на земле.

Наши медики начали работать с ними еще задолго до запуска первого спутника.

– В конце пятидесятых годов было принято реше­ние начать исследования на животных, – вспоминает профессор В. И. Яздовский. – Для этого в головной части ракеты был выделен небольшой объем, и в нем размещены две собаки весом от 5 до 7 килограммов. Это был полет на высоту 100 километров… Затем экс­перименты усложнялись. Мы запустили шесть пар со­бак, некоторые из них летали по два раза, и мы получи­ли уникальные материалы о реакциях живого организма на факторы ракетного полета. Новая серия запусков. Альбина и Козявка полетели дважды, причем уже в ска­фандре. Они к нему настолько привыкли, что, когда их пытались после приземления потрогать, погладить, они пятились, влезали в скафандр и давали закрыть шлем… Мы провели огромное количество экспериментов, кото­рые в будущем легли в обоснование возможности поле­та человека на космическом летательном аппарате.

Через месяц после старта первого спутника в кос­мос поднялась Лайка. Первое живое существо за пре­делами Земли! С каким волнением все следили за ее полетом, интересовались ее самочувствием. Портреты Лайки на первых страницах газет, обложках журналов, на почтовых марках, спичечных коробках, пачках сига­рет. Лайка сразу же стала самой знаменитой собакой на свете, ее популярности завидовали кинозвезды.

Почему была выбрана именно Лайка? Этот вопрос я не случайно задал академику О. Г. Газенко – он рабо­тал с четвероногими космонавтами в те годы.

– Была партия, наверное, около 10 собак, – отве­тил ученый. – Это были беспризорные собаки, мы по­лучали их из зооцентра. Они очищались у нас от грязи и пыли, но все-таки оставались дворовыми, то есть без­домными, собаками.

– Вы отбирали именно таких?

– Они очень хороши своей высокой адаптивностью, интеллектуальностью, потому что жизнь их все время била. Они сообразительные собаки, умные, которые це­нят хорошее к ним отношение и готовы работать за ку­сок хлеба. Шустрые, умные, сообразительные и непри­хотливые—разве это не идеальный материал для иссле­дований?! Если возьмете породистых псов, то они изне­женные. Они требуют, чтобы у них все было хорошо – вовремя покормить, по часам выгуливать, потерпеть они не могут и так далее… В принципе никто, кроме дворо­вой собаки, не мог бы перенести такие суровые испы­тания.

– Лайка из их числа?

– Конечно.

– Какова дальнейшая судьба космических собак, тех, конечно, которые вернулись из космоса и из стра­тосферы?

– Большинство из них продолжали жить в виварии до их естественной кончины. В среднем такие собаки живут 13—14 лет. У Белки и Стрелки – наших знаме­нитых четвероногих космонавтов – появились щенки. Один или два из них – не помню точно – были пода­рены семье Кеннеди. Они жили в Белом доме, а затем на Пятой авеню… Так что разная судьба… Одна из собачек, – продолжает Олег Георгиевич Газенко, – у меня дома жила. Совершенно изумительная собачка! Смешно, конечно, наделять их человеческими свойства­ми, но должен сказать, нечто особенное в ее характере было – ведь Жулька несколько раз летала на ракетах. Не знаю, едва ли она гордилась тем, что сделала, – академик улыбается, – но вела она себя своеобразно. Она никогда не вступала в конфликты с другими соба­ками, у нее было большое внутреннее достоинство. И хотя собачьих газет нет, широких публикаций о ее подви­гах тоже не было, но все собаки к ней относились с уважением…

Газенко улыбается. Его юмор хорошо известен, и сколько раз на пресс-конференциях зал взрывался от хохота, когда выступал академик Газенко. И сейчас, рассказывая о далеком прошлом, Олег Георгиевич остал­ся верен себе.

Еще одна страница воспоминаний. Она связана с тем человеком, который всегда шел от МИКа к старто­вой рядом с Сергеем Павловичем Королевым…

9 мая рано утром, когда город еще спит, у клуба завода «Компрессор», что на шоссе Энтузиастов в Моск­ве, появляются несколько человек. Они присаживаются на дощатый настил, сделанный накануне, и ждут. Обыч­но говорят о прошлом, вспоминают лето и осень сорок первого, товарищей, которые уже не смогут прийти сю­да. Но вот в переулке слышится гул мотора, и они, слов­но по команде, встают и смотрят на улицу, зная, что это идет их «катюша».

Новенькая, точно только что сделанная, установка вкатывается на деревянный помост – свой пьедестал. Она пробудет здесь до вечера, а после праздничного салюта вновь исчезнет, теперь уже до следующего года.

Вечером ветераны завода опять соберутся у клуба, и этот нигде не записанный и не предусмотренный ри­туал соблюдается строго, хотя никто не договаривается о встречах и они случаются сами собой.

Однажды я увидел здесь академика Бармина.

А потом Владимир Павлович был в главном зале Центра управления полетами. Готовился к старту но­вый экипаж, на Байконуре уже была объявлена полу­часовая готовность. Владимир Павлович молча смотрел на экран, где отображались все этапы подготовки к запуску ракеты. По его лицу нетрудно было заметить, что академик волновался. И это казалось странным, по­тому что тот самый стартовый комплекс, за работой ко­торого он следил, отправляет в космос не первый ко­рабль и даже не десятый – несколько сотен пусков в его биографии: от первой космической ракеты через спутники, межпланетные станции, «Востоки» и «Восхо­ды» к современным «Союзам».

– Беспокоишься так, словно все впервые, – скажет чуть позже Владимир Павлович, – наверное, такая уж судьба у нас, создателей космической техники: каждый старт внове. И это ощущение не должно пропадать…

Наверное, именно эти слова и определили характер беседы с Героем Социалистического Труда, лауреатом Ленинской и Государственных премий СССР академи­ком Владимиром Павловичем Барминым. Мы не гово­рили о конструкции стартовых комплексов, созданных под его руководством: к сожалению, даже самая совер­шенная техника устаревает быстро, другое дело – прин­ципы работы, умение найти верные пути. Особенно это важно для главного конструктора, чье положение обя­зывает принимать решения, определять уровень разви­тия той области науки и техники, во главе которой стоит конкретный человек со своими знаниями, взгля­дами, характером. В. П. Бармин относится к той уже ставшей легендарной плеяде главных конструкторов ра­кетно-космической техники, которая распахнула перед человечеством путь во вселенную. Итак, что же это за профессия – главный конструктор?

«Катюша» у заводского клуба и старт «Союза» – разные страницы одной жизни. Казалось бы, нет меж­ду ними прямой связи. Но это не так.

– Самое главное для коммуниста, для человека, на мой взгляд, – это способность отдавать самого себя до конца делу. Особенно важно, когда от тебя многое за­висит, – говорит Владимир Павлович. И его слова под­тверждаются каждой строкой собственной биографии.

…На одном из полигонов состоялся смотр новых образцов оружия. Пожалуй, наибольшее впечатление произвел залп пяти «катюш». И нарком обороны С. К. Тимошенко, и нарком вооружения Д. Ф. Устинов, и начальник генштаба Г. К. Жуков – все, кто увидел новую технику, не сомневались: ракетное оружие надо немедленно выпускать серийно. Правда, необходимы конструкторские доработки, но создатели «катюш» обе­щали устранить недоделки за несколько месяцев.

Война началась через пять дней…

Бармин приехал из наркомата поздно вечером. Его ждали.

– Нам поручено выпускать новую технику, – ска­зал он. – Двадцать два предприятия Москвы и облас­ти будут помогать. Предлагаю создать оперативный штаб. Работа круглосуточная. В первой смене Эндека и Васильев. Все ясно?

– А что именно делать? – спросил Васильев.

– Часть чертежей скоро будет, – ответил Бармин, – машина не готова к серийному производству, есть только опытные образцы… Да я и сам ее не ви­дел, – признался руководитель КБ завода.

В крошечном кабинете два городских телефона и три местных. В углу чертежный стол. Васильев при­колол к нему чистый лист ватмана. Около десяти при­шел Бармин. Они разложили чертежи, но общего вида установки пока не было.

В полночь раздались первые звонки. То материалов не хватает у смежников, то чертежей нет, то отступле­ние от размера…

– Главное – ни минуты задержки, – распорядил­ся Бармин, – решайте от моего имени… Я в наркомат.

К шести утра на «Компрессоре» появились предста­вители смежников. Они подвозили готовые детали. Кто на машине, кто на трамвае. А утром на завод пришла «катюша», одна из тех, что стреляла на полигоне.

В кабинете Бармина короткое совещание. После залпа сгорает электропроводка установки. Через два ча­са на «катюше» устранен и этот дефект. За сутки их ликвидировали более десяти. Вот так и метались Энде­ка и Васильев между телефоном и чертежным столом.

Сменялись в штабе ведущие конструкторы, а Бар­мин, казалось, не уходит с завода. Но и в цехах появ­ляется редко, у себя в кабинете сидит. С мелочами к нему не идут – не принято, да и не для этого нужен главный… А через несколько дней в КБ «Компрессо­ра» разработано два варианта новой установки – на ЗИС-5 и ЗИС-6. «Своя» машина успешно проходит про­верку на полигоне. 23 июля первая «катюша», сделан­ная на заводе, отправлена на фронт, 25 июля – вторая, а за два месяца 244 боевые установки М-13 и 72 уста­новки для снарядов М-8 вышли из проходной «Компрес­сора». Серийное производство налажено, техническая до­кументация подготовлена.

Для конструкторского бюро Бармина началась иная работа.

Осень. Дороги развезло. ЗИСы буксуют. Нужна «катюша», которой не страшны ни распутица, ни бездо­рожье.

Как обычно, пять ведущих конструкторов собрались у главного. Владимир Павлович сказал о просьбе армии.

– Естественно, надо максимально использовать го­товые детали, – добавил главный, – ну а сроки, сами понимаете: машина была нужна еще вчера.

Пили пустой чай. Спорили. Здесь же, в кабинете Бармина, набросали первые чертежи. А утром отправи­лись в цехи. Куском мела отмечали на готовых деталях, что нужно убрать или добавить. Рабочие тут же изго­товляли необходимый узел. Иногда чертеж для серии делали с уже готовой конструкции.

И вновь всего несколько дней потребовалось коллек­тиву КБ, чтобы передать «катюшу» на гусеничном ходу для испытаний.

Несколько строк из отчета: «Боевая установка БМ-13 предназначена для стрельбы реактивными оперенными снарядами калибра 132 мм. Смонтирована на гусенич­ном тракторе СТЗ-5. Применялась в боях под Москвой и Ленинградом, на Северо-Западном, Волховском и Ка­рельском фронтах в период с ноября 1941 по 1942 год включительно».

Да, военное время требовало полной отдачи сил и таланта. Один из соратников Бармина, А. Н. Васильев, сказал очень верно: «Энтузиазма бывает недостаточно, если человек не знает, что именно он должен делать. Владимир Павлович не только умел зажечь людей, увлечь их, но и перед каждым он ставил четкую про­грамму действий. Он учитывал и способности и возмож­ности каждого из нас…»

– История конструкторского бюро начинается имен­но с «катюш», – рассказывает В. П. Бармин. – Нас было всего 35 человек, это с техническим персоналом. Годы войны, трудные и очень напряженные, сплотили коллектив. Товарищеские отношения, сложившиеся в те бессонные и голодные дни, остались между нами и тог­да, когда мы уже ушли с «Компрессора».

Владимир Павлович не сказал о том куске хлеба, дневном пайке, который он отдал товарищу. А может быть, сам забыл об этом случае – ведь шел октябрь 41-го, фашисты были у Москвы. Тогда они делали реак­тивные установки для бронепоезда. Завод был уже эва­куирован, в цехах пусто – только самое необходимое оборудование для ремонта «катюш».

И тогда конструкторы отправились в железнодорож­ные депо, где застряли вагоны с техникой, которую не успели вывезти из столицы. Находили какие-то детали, ставили на бронепоезд. Конечно, реактивные установки выглядели, мягко говоря, не очень красиво («из метал­лолома», – шутил Бармин), но действовали. Бронепоезд принял участие в боях за Москву.

В депо у одного из техников случился обморок. От не­доедания. Потом пытался оправдаться перед товарища­ми – мол, в Москве у него мать и жена больная. Бармин молча достал свой паек хлеба и протянул технику. Наверное, это сделал бы каждый, но важно быть пер­вым. И в доброте, и в доверии.

– Я не представляю своей работы без веры сотруд­никам. В большом и малом, – заметил Владимир Пав­лович. – Плохо, когда конструктор постоянно чувствует опеку. Словно крылья подрезают, а он обязан быть уверенным в своих силах.

Нет, не звания и прошлые заслуги, хотя, безусловно, и они учитываются, в КБ Бармина определяют положе­ние и должность специалиста.

– Конструктор обязан быть на уровне современного состояния науки и техники, – сказал в беседе Бармин, – значит, надо учиться… Постоянно, вне зависи­мости от возраста и званий.

В военные годы родились традиции КБ Бармина. Их бережно сохраняют и сегодня.

Как-то главный конструктор приехал из наркомата. Собрал своих коллег.

– Нам поручили новую машину, – сказал Бармин. – Скоро приедут представители из армии. Хорошо бы по­казать наш проект… Прошу вас подготовить свои пред­ложения.

Пять вариантов обсуждались у главного. Автор луч­шего из них стал ведущим по машине.

Спустя много лет надо было разработать первый стартовый комплекс Байконура. И вновь в конструктор­ском бюро был объявлен творческий конкурс. Его побе­дители вне зависимости от заслуг и положения стали основными разработчиками комплекса.

– Конструктору нельзя быть в плену старых пред­ставлений, – часто повторяет Владимир Павлович. – «Коллектив единомышленников» – так я называю наше конструкторское бюро, – говорит он, – но подобную атмосферу надо создавать бережно, заботясь о том, чтобы каждый член коллектива чувствовал и ответствен­ность свою, причастность ко всему происходящему. От­сюда и энтузиазм в работе, и творческий подход к ней… Вы знаете, в чем, на мой взгляд, одна из величайших заслуг Сергея Павловича Королева в развитии ракетно-космической техники? Я вижу ее не только в том, что под его руководством созданы реальные конструкции но­сителей, станций и кораблей-спутников, но и в осуще­ствлении идеи, принадлежавшей ему, – объединении уси­лий главных конструкторов, создании Совета главных.

Встречались то у Королева в кабинете, то у Пилю­гина, то у Глушко, то у Бармина. Все зависело от того, что именно обсуждалось: то ли носитель, то ли система управления, двигатели или стартовый комплекс. Быва­ло, спорили долго, но решение не принимали до тех пор, пока не приходили к единому мнению.

Выводы Совета главных конструкторов ложились на столы министров и директоров предприятий, работников космодрома и специалистов по подготовке космонавтов.

Именно по его предложению были приняты решения о пусках, которые в те годы казались многим фантасти­ческими.

– Смелость? – переспрашивает Бармин и сразу же отвечает: – Конечно же, иначе в новой технике нель­зя. Но риск должен быть оправдан, более того, проду­ман. Совет главных – это не собрание элиты: мол, мы решили, выполняйте. Иначе было. К примеру, обсудили мы что-то, а вдруг у рядового инженера возникли свои предложения. Он сразу же шел к Королеву. Сергей Пав­лович, если убеждался, что есть рациональное зерно, немедленно созывал совет. Не стеснялся говорить об ошибках откровенно и честно, анализировать их сообща. Кстати, на любых совещаниях Сергей Павлович высту­пал последним. Он внимательно выслушивал всех, а за­тем высказывал свою точку зрения… В процессе дискус­сии руководитель может даже изменить свои выводы, и это говорит не о его некомпетентности, а об умении из большого числа вариантов находить наиболее эффек­тивный. А как иначе? Для Главного конструктора чрез­вычайно важно быстро разбираться в новых вопро­сах, подмечать основное.

Первый спутник ушел со старта, окутанный языками пламени. Огненный вал, рожденный двигателями, поднимался ввысь, и ракета вместе со спутником исчезала в нем. Надо было укротить огонь – ведь предстоял за­пуск космонавтов.

Сначала отсекали пламя водяной завесой. А потом родилась новая идея: использовать газовые потоки. Пе­ределки уже готовой конструкции ложились на плечи Бармина. «Ну зачем эти новшества? – убеждали его. – Комплекс работает, к чему лишние хлопоты?» Но Бармин был непреклонен. Эта черта его характера («упрям­ство», говорят некоторые), на мой взгляд, необходима для главного конструктора. В жизни Бармина было не­мало случаев, когда ему приходилось отстаивать свои предложения долго и настойчиво. И все удивлялись, насколько упорно он стоял на своем, хотя по характеру человек мягкий. Но ведь за идеей конструкции был кол­лектив, и Бармин всегда чувствовал себя его полномоч­ным представителем.

Сегодня за две секунды до включения зажигания срабатывает инжектирующее устройство, и сверху вниз вдоль тела ракеты обрушивается поток азота. Пламя уходит вниз. Оказалось, достоинства новой системы не только в безопасности. С хвостовой части носителя мож­но было снять почти полтонны теплозащитного материа­ла – надобность в нем отпала.

– Эффективность нашей работы, – заметил Бармин, – прямо связана с надежностью и простотой кон­струкции.

Глубокий смысл в словах Владимира Павловича! И вновь надо говорить о традициях КБ: чем проще кон­структорское решение, тем лучше…

Война. В Москву приезжает У. Черчилль. Ему де­монстрируют новую военную технику. И английский премьер с восхищением отзывается о боевом станке М-30.

– Как гениально просто!

Станок предназначен для стрельбы реактивными опе­ренными снарядами. Они укладывались в деревянные укупорочные ящики, которые одновременно служили направляющими. Надо было только вытащить клинья. Но даже когда солдат забывал это сделать, ящики ле­тели вместе со снарядами. Свист, шум, грохот, но летел снаряд!..

Создание боевого станка было отмечено Государ­ственной премией.

За стартовый комплекс Байконура Владимиру Пав­ловичу присудили Ленинскую премию.

Близкое знакомство с космической гаванью, откуда начинают свой путь «Союзы» и «Прогрессы», убеждает, что это сложнейшее инженерное сооружение… одновре­менно и простое. Всего за 20 минут ракета переводится из горизонтального положения в вертикальное, любая точка доступна для осмотра, выдвигается платформа для обслуживания хвостовой части, фермы – это и ра­бочие этажи комплекса, наконец, горючее и окислитель одновременно подаются на борт, и требуется менее ча­са для заправки носителя… Вся конструкция комплек­са вместе с ракетой легко приходит в движение, хотя весит многие сотни тонн. Даже при сильном ветре комп­лекс не раскачивается, и ничто не мешает работать стартовой команде…

Показывал нам, журналистам, космический старт Алексей Леонов. «Как видите, – заметил он, – комп­лекс настолько прост и надежен, что ни разу не отка­зал: сотни пусков как часы действуют».

Прост? Это какой меркой оценивать это понятие! Простота и надежность, рожденная человеческим по­двигом… И невольно хочется повторить: «Как гениально просто!»

В беседе с Владимиром Павловичем я упомянул о часах.

– Сравнение не совсем верное, – улыбнулся кон­структор, – предположим, что мы увеличим часы до размеров комплекса, и сразу же нам покажется, на­сколько грубовато они сделаны… При его проектирова­нии у нас не было никаких образцов. Мы шли непро­торенным путем, от всего отрешились, ведь нужна была принципиально новая конструкция. В ее основе сотни изобретений, труд многих месяцев, бессонные ночи и творческий поиск. В создании стартового комплекса при­нимали участие тысячи людей, многие машинострои­тельные заводы, строительные организации… Впрочем, видно, судьба у нас, конструкторов, такая: когда схема рождается, говорят: «О, это очень сложно!» – а прой­дет несколько лет: «Смотрите, насколько просто все…» – Владимир Павлович улыбается, потом добав­ляет: – А если вдуматься, то это еще одно свидетельство динамики развития космической техники. Быстро шагаем в космос…

С утра Юрий Гагарин начал звонить в родильный дом. Наконец трубку взял врач.

– Кого ждете? – спросил он.

– Девочку.

– Тогда радуйтесь, у вас дочь! А как назовете?

– Леночка… – ответил счастливый отец. Это было 10 апреля 1959 года.

До старта первого человека в космос оставалось 2 года и 2 дня.