ЕЩЕ ОДНО ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ
ЕЩЕ ОДНО ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ
Андропов всегда был снедаем острым честолюбием. С годами оно только усиливалось, ибо правящая верхушка Советского Союза все более физически дряхлела, а главное — стала состоять из совершенно уже полнейших ничтожеств. Недаром они всеми теперь забыты и никто их даже не поминает — нечего и вспомнить. Но у него была одна главнейшая слабость — Андропов был шефом КГБ, наследника ленинской ВЧК, а оттуда никогда еще в Генеральные секретари люди не приходили. Напротив, был один случай совершенно противоположный — способный и честолюбивый интриган Берия попытался сам себя сделать Генеральным, но его все окружавшие "товарищи" дружно скрутили и вскоре велели расстрелять в лубянском подвале. Так что мечтать о высшей власти Андропову приходилось очень осторожно. Однако чему-чему, но ждать и молчать он научился давно.
Задача, стоявшая перед ним, — перебраться с Лубянки в кремлевские палаты — была, казалось, неразрешимой. Однако случилось же, как сказал поэт, "чудо, непостижное уму", это произошло! Как такое могло случиться, есть одна из величайших тайн этого таинственного человека. Свидетелей нет, сам он тем паче никаких следов о своих замыслах и путях достижения их не оставил.
Попытаемся же восстановить истинную картину этого советского чуда на самом-самом кремлевском верху. Будем тут осмотрительны с расхожими предположениями и предельно объективны. Андропов не любил своих "товарищей" по Политбюро, презирал их за скудоумие, убогий круг духовных интересов (вспомним любимцев Брежнева), нерешительность и стадность. Он это тщательно скрывал, прячась под облик послушного и такого же безликого бюрократа, изливая свою тайную тоску в стихах для собственного употребления. Его, самолюбца, мучило и то, что в графе про образование он вынужден был указывать "незаконченное высшее" (Справочник депутатов Верховного Совета СССР, 1974 г.).
Так-то оно и было в лучшем случае: кое-как заочно закончил речной техникум, потом вроде бы (точно ничего не известно) потолкался на каких-то партийных курсах, и все. То же и в Энциклопедии 1981-го: "Учился в Петрозаводском университете и ВПШ"; заметим, что глагол "учился" — несовершенного вида, значит, не окончил оба эти заведения. И только в газетах от 13 ноября 1982 года мимоходом отмечено: "Образование высшее", но наименования его нет, хотя называть его строго полагалось по протоколу. Доброжелательно станем утверждать, что Юрий Владимирович с 81-го по 82-й успел что-то якобы закончить, хоть совсем иные, исключительно важные дела отвлекали его в ту краткую пору.
Меж тем Брежнев и Кириленко окончили добротные технические институты, Устинов имел лауреатское звание, Громыко и Тихонов — доктора наук с 1956 и 1961-го, а Пономарев — даже академик с 1962-го. Чего уж стоили их дипломы и звания — иной вопрос, видимо, немного, но образовательную специальность все они имели. А вот Юрий Владимирович так и остался речным матросом, самым простым. Ясно, это его злило и раздражало — быть полицейской обслугой для людей, стоявших, по его мнению, ниже. В голове его гнездились планы (казавшиеся ему грандиозными) глобального переустройства всей Советской империи. Но кто из "товарищей" даст ему это выполнить? А годы бегут…
И вот тогда-то у Андропова созрело дерзкое решение — самому подняться на кремлевский Олимп. Неумолимое время, а также удачное стечение некоторых обстоятельств стремительно помогали перешедшему в наступление честолюбцу.
В 1978- м скоропостижно скончался Ф. Кулаков, член Политбюро, отвечавший за сельское хозяйство (был он, кстати, на четыре года моложе Андропова). Имелись в ЦК КПСС к началу 80-х два "вторых секретаря" — Суслов и Кириленко. Суслов, очень ослабевший к восьмидесяти годам, оставался партийным фанатиком, его не устраивали, даже, говорят, возмущали начавшиеся признаки разложения, в центре которых был "двор" Брежнева. Не претендуя сам на лидерство, он готов был поддержать резкий курс Андропова.
К началу 80-х почти полностью потерял влияние в Политбюро Кириленко, у него началось полное умственное оскудение, гораздо хуже, чем у Брежнева. Делегаты XXVI съезда (март 1981 года) рассказывали мне как печальный анекдот о заключительном заседании. По традиции список членов ЦК и кандидатов зачитывали по очереди два вторых секретаря: Суслов и Кириленко. Так вот Суслов свой список (319 человек) зачитал за 20 минут, а Кириленко бубнил свой (151 человек, вполовину меньше) аж 40 минут, причем нелепо и порой смешно путал имена и фамилии. Рассказывали эти же свидетели, что Кунаев и Щербицкий открыто над ним смеялись, сидя в президиуме.
В ту пору Москва полнилась слухами о каких-то неприятных приключениях сына и дочери Кириленко в их заграничных поездках. Об этом много сплетничали в западной печати, но поскольку пока не найдено никаких серьезных подтверждений, мы касаться этого не станем. Кириленко на XXVI съезде, разумеется, опять избрали в ПБ и вторым секретарем, исходя исключительно из брежневского стремления к "единству". Однако значение его в делах резко упало, о чем знали все, кому положено. Внешним проявлением этого стала следующая бюрократическая тонкость: 8 сентября 1981 года Кириленко исполнилось 75 лет. Дата отменная для юбилея, пост высокий, тут по всем канонам полагалась Звезда. Однако ему дали только скромный орден с формулировкой "за заслуги" (без эпитета "выдающиеся").
Итак, накануне кончины Брежнева Кириленко полностью был выключен из борьбы за его наследство. Сама жизнь, казалось бы, расчищала Андропову дорогу к власти.
* * *
Лейб-медик Кремля Е. Чазов уже был представлен читателю ранее. Он возглавлял так называемое 4-е управление Минздрава СССР, что в зашифрованном виде обозначало всю кремлевскую лечебную систему. Формально это подчинялось министру здравоохранения, но, по сути, строго надзирала за пациентами и врачами Лубянка. Так повелось еще со сталинских времен и просуществовало до конца Советской власти. Воспоминания Чазова очень откровенны. Он не был политиком, да и, по-видимому, несколько простоват. Он прямо рассказал, что именно Андропов продвигал его перед Брежневым на этот пост, а у него имелись конкуренты.
"Семь месяцев стоял во главе такого управления исполняющим обязанности, и дальше сохранять такое положение было просто неудобно. Единственный человек, активно поддержавший Брежнева в его решении, был Ю.В. Андропов. Дело в том, что летом 1966 года, за несколько месяцев до моего назначения, мне вместе с академиком Е.В. Тареевым пришлось консультировать Ю.В. Андропова в сложной для него ситуации.
Тамошние врачи и консультанты, не разобравшись в характере заболевания, решили, что Андропов страдает тяжелой гипертонической болезнью, осложненной острым инфарктом миокарда, и поставили вопрос о его переходе на инвалидность. Решалась судьба политической карьеры Андропова, а стало быть, и его жизни. Мы с Тареевым, учитывая, что Андропов длительное время страдал от болезни почек, решили, что в данном случае речь идет о повышенной продукции гормона альдостерона (альдостеронизме). Это расстройство тогда было мало известно советским врачам. Исследование этого гормона в то время проводилось только в институте, которым я руководил. Анализ подтвердил наше предположение, а назначенный препарат "альдактон", снижающий содержание этого гормона, не только привел к нормализации артериального давления, но и восстановил электрокардиограмму. Оказалось, что она свидетельствовала не об инфаркте, а лишь указывала на изменение содержания в мышце сердца иона калия. В результате лечения не только улучшилось самочувствие Андропова, но и полностью был снят вопрос об инвалидности, и он вновь вернулся на работу.
В период, когда я начал работать в управлении, он становился одним из самых близких Брежневу людей в его окружении. Познакомившись с ним через своего старого друга и соратника Д.Ф. Устинова, вместе с которым по поручению Хрущева руководил программами космоса и ракетостроения, Брежнев быстро оценил не только ум Андропова, его эрудицию, умение быстро разбираться в сложной обстановке, но и его честность. Советы Андропова, несомненно, во многом помогали Брежневу завоевывать положение лидера. К сожалению, после 1976 года, когда Брежнев отдал все "на откуп" своему окружению, советы Андропова часто повисали в воздухе".
Чазов во всей своей книге не скрывает близких отношений с Андроповым. Да, так примерно и было, но что это за "близость", если она была сугубо "односторонней", так сказать? Ясно, что Чазов был так называемым "доверенным лицом" Андропова. Нет-нет, ни о какой "вербовке" речи не идет, на таком высоком уровне подобные дела решаются иначе. Но о них обыкновенно никогда и никому не рассказывают. А какой степени взаимного доверия достигли они оба, видно по следующему отрывку из воспоминаний Чазова. Кстати, описываемая сцена чрезвычайно характерна для оценки нравов тогдашних руководителей нашей страны (идет 1975 год).
"Между тем события, связанные с болезнью Брежнева, начали приобретать политический характер. Не могу сказать, каким образом, вероятнее от Подгорного и его друзей, но слухи о тяжелой болезни Брежнева начали широко обсуждаться не только среди членов Политбюро, но и среди членов ЦК. Во время одной из очередных встреч со мной как врачом ближайший друг Брежнева Устинов, который в то время еще не был членом Политбюро, сказал мне: "Евгений Иванович, обстановка становится сложной. Вы должны использовать все, что есть в медицине, чтобы поставить Леонида Ильича на ноги. Вам с Юрием Владимировичем надо продумать и всю тактику подготовки его к съезду партии. Я в свою очередь постараюсь на него воздействовать".
При встрече Андропов начал перечислять членов Политбюро, которые при любых условиях будут поддерживать Брежнева. Ему показалось, что их недостаточно. "Хорошо бы, — заметил он, — если бы в Москву переехал из Киева Щербицкий. Это бы усилило позицию Брежнева. Мне с ним неудобно говорить, да и подходящего случая нет. Не могли бы вы поехать в Киев для его консультации, тем более что у него что-то не в порядке с сердцем, и одновременно поговорить, со ссылкой на нас, некоторых членов Политбюро, о возможности его переезда в Москву".
Организовать консультацию не представляло труда, так как тесно связанный с нами начальник 4-го управления Министерства здравоохранения УССР, профессор К.С. Терновой, уже обращался с такой просьбой. После консультации, которая состоялась на дому у Щербицкого, он пригласил нас к себе на дачу в окрестностях Киева.
Был теплый день, и мы вышли погулять в парк, окружавший дачу. Получилось так, что мы оказались вдвоем со Щербицким. Я рассказал ему о состоянии здоровья Брежнева и изложил просьбу его друзей о возможном переезде в Москву. Искренне расстроенный Щербицкий ответил не сразу. Он долго молчал, видимо переживая услышанное, и лишь затем сказал: "Я догадывался о том, что вы рассказали. Но думаю, что Брежнев сильный человек и выйдет из этого состояния. Мне его искренне жаль, но в этой политической игре я участвовать не хочу".
Вернувшись, я передал Андропову разговор со Щербицким. Тот бурно переживал и возмущался отказом Щербицкого. "Что же делать? — не раз спрашивал Андропов, обращаясь больше к самому себе. — Подгорный может рваться к власти". Политически наивный, не разбирающийся в иерархии руководства, во внутренних пружинах, управляющих Политбюро, я совершенно искренне, не задумываясь, заметил: "Юрий Владимирович, но почему обязательно Подгорный? Неужели не может быть другой руководитель — вот вы, например?". "Больше никогда и нигде об этом не говорите, еще подумают, что это исходит от меня, — ответил Андропов. — Есть Суслов, есть Подгорный, есть Косыгин, есть Кириленко. Нам надо думать об одном: как поднимать Брежнева. Остается одно — собрать весь материал с разговорами и мнениями о его болезни, недееспособности, возможной замене. При всей своей апатии лишаться поста лидера партии и государства он не захочет, и на этой политической амбиции надо сыграть".
Конечно, Андропов в определенной степени рисковал. Только что подозрительный Брежнев отдалил от себя одного из самых преданных ему лиц — своего первого помощника Г.Э. Цуканова. Говорили, что сыграли роль наветы определенных лиц, и даже определенного лица. Сам Георгий Эммануилович говорил, что произошло это не без участия Н. Я и сегодня не знаю, чем была вызвана реакция Брежнева. Но то, что у больного Брежнева появилась подозрительность, было фактом.
К моему удивлению, план Андропова удался. При очередном визите я не узнал Брежнева. Прав был Щербицкий, говоря, что он сильный человек и может "собраться". Мне он прямо сказал: "Предстоит XXV съезд партии, я должен хорошо на нем выступить и должен быть к этому времени активен. Давай, подумай, что надо сделать".
Первое условие, которое я поставил, — удалить из окружения Н., уехать на время подготовки к съезду в Завидово, ограничив круг лиц, которые там будут находиться, и, конечно, самое главное — соблюдать режим и предписания врачей.
Сейчас я с улыбкой вспоминаю те напряженные два месяца, которые потребовались нам для того, чтобы вывести Брежнева из тяжелого состояния. С улыбкой, потому что некоторые ситуации, как, например, удаление из Завидова медицинской сестры Н., носили трагикомический характер. Конечно, это сегодняшнее мое ощущение, но в то время мне было не до улыбок. Чтобы оторвать Н. от Брежнева, был разработан специальный график работы медицинского персонала. Н. заявила, что не уедет без того, чтобы не проститься с Брежневым. Узнав об этом, расстроенный начальник охраны А. Рябенко сказал мне: "Евгений Иванович, ничего из этой затеи не выйдет. Не устоит Леонид Ильич, несмотря на все ваши уговоры, и все останется по-прежнему". Доведенный до отчаяния сложившейся обстановкой, я ответил: "Александр Яковлевич, прощание организуем на улице, в нашем присутствии. Ни на минуту ни вы, ни охрана не должны отходить от Брежнева. А остальное я беру на себя".
Кавалькада, вышедшая из дома на встречу с Н., выглядела, по крайней мере, странно. Генерального секретаря я держал под руку, а вокруг, тесно прижавшись, шла охрана, как будто мы не в изолированном от мира Завидове, а в городе, полном террористов. Почувствовав, как замешкался Брежнев, когда Н. начала с ним прощаться, не дав ей договорить, мы пожелали ей хорошего отдыха. Кто-то из охраны сказал, что машина уже ждет. Окинув всех нас, стоящих стеной вокруг Брежнева, соответствующим взглядом, Н. уехала. Это было нашим первым успехом.
То ли политические амбиции, о которых говорил Андропов, то ли сила воли, которая еще сохранялась у Брежнева, на что рассчитывал Щербицкий, но он на глазах стал преображаться.
Дважды в день плавал в бассейне, начал выезжать на охоту, гулять по парку. Дней через десять он заявил: "Хватит бездельничать, надо приглашать товарищей и садиться за подготовку к съезду".
Выразительные описания, не правда ли? Отметим тут два важных обстоятельства политического значения. Во-первых, скрытный донельзя Андропов чрезвычайно откровенен с кремлевским Гиппократом, да еще по таким деликатнейшим вопросам, как отношения между членами Политбюро! Действительно, их отношения были весьма доверительными, причем исполнителем тут был явно Чазов. Во-вторых, уже к середине семидесятых годов Андропову удалось полностью контролировать деловую и даже личную жизнь Генсека, сохраняя по отношению к нему все внешние признаки полной и почтительной преданности. Одна подробность с удалением пикантной Н., пользовавшейся недолгим, но сильным влиянием на Брежнева, чего стоит! Так управляют не начальником, не союзником даже, а марионеткой.
Итак, за Брежнева Андропов мог быть спокоен. Он внимательно наблюдал за ним сам и через доверенного лекаря. Неожиданностей, опасных для себя, ему оттуда ждать не приходилось отныне. Суслов был хоть и стар, и дряхлел, но интриган был первостатейный, а опыт по этой части приобрел в Кремле громадный и еще задолго до появления там Андропова. Но их обоих объединяла любовь к строгому порядку, который стал сильно нарушать жизнелюбивый Генсек. К тому же замкнутый Михаил Андреевич никогда не рвался в руководители партии и государства, того не было ни при Сталине, ни при Хрущеве.
Выходец из полтавского поселка Карловка, специалист по сахароварению Коля Подгорный был глуп и груб, типично хрущевский выдвиженец. Только в самодовольной глупости он и мог возмечтать о высшем посте в стране, что так беспокоило предусмотрительного Андропова. Брежневу они с Чазовым о том своевременно доложили, а тот был очень ревнив. И вот после XXV съезда КПСС, к которому так разнообразно готовился Брежнев в Завидове, судьба Подгорного была решена быстро и просто: летом 1976 года его сбросили с высоченного, но совершенно безвластного поста — председателя президиума Верховного Совета СССР, президента страны то есть. Сбросили, и все, и никто ни в Верховном Совете, ни в стране и не вздохнул. А "президентом" Леонид Ильич поставил самого себя, он уже начинает входить во вкус должностей, званий и наград.
Явным наследником Брежнева в стране дружно считали Г. Романова. Молод (23-го года рождения), участник войны, коренной ленинградец, инженер-корабел, к тому же обладавший приятной русской внешностью. Не покидая руководящего кресла в Смольном, он избирается в 1973-м кандидатом, а с марта 1976-го — членом Политбюро. Кто ему ворожил в Кремле, точно неизвестно, но бесспорны два предположения: без сочувствия Брежнева решение бы не состоялось, а Андропов должен был (про себя!) рвать и метать — конкурент, и явный, и чем-то превосходящий. Хотя бы по чистоте своего происхождения…
Известно, что одной из распространеннейших задач всех спецслужб является придумывание разного рода ложных слухов, а если возможно — их массовое тиражирование. Так возникла пресловутая "утка", будто Романов устроил свадьбу одной из своих дочерей в Таврическом дворце, а блюда гостям подавали на сервизе, принадлежавшем когда-то Екатерине Великой. Всякий современник событий подтвердит, что хотя ни советское, ни серьезное иностранное радио о том не сообщало, подавляющее большинство советских граждан поверили байке.
Кроме мистики, это ничем не объяснимо. Будучи сам коренным ленинградцем, никогда не порывавшим тесных связей с родиной, я спрашивал партработников, близких к Романову, как было дело-то. В ответ мне клялись и божились, что ничего даже отдаленно похожего не происходило. Свадьба состоялась в квартире отца, была весьма скромной, никто екатерининский сервиз, хранящийся в запасниках Эрмитажа, никак не тревожил. Я передавал это мнение доверявшим мне знакомым, в ответ большинство крутили головами. Потом, уже на исходе "перестройки", все это подтвердилось, но Романов давно уже пребывал на пенсии.
Нет доказательств, да и вряд ли они возможны, но нет и никаких сомнений, что источник таких слухов — служба Андропова. Романов был очень сдержан в бытовых потребностях, его семья тоже. Более того: во второстепенных западных газетах с конца 80-х стали появляться статейки, что Романов-де есть явный наследник Брежнева, обыгрывалась и "царская" фамилия его. Это типичный прием спецслужб (сам видел несколько образчиков таких газеток), на них потом легко ссылаться и класть справки в соответствующие столы.
Что ж, Андропову удалось малость подмазать Романова, но решающей роли в борьбе за власть это все же не имело. Главное — подобрать в Политбюро "своего" молодого члена и противопоставить его человеку из Смольного.
Основной целью стратегического плана Андропова была атака на самого Брежнева. Дело сугубо опасное, поэтому начинать следовало издалека. Ну, приемы известны: найти человека из его ближайшего окружения с периферии, отмеченного явными грехами, разоблачить его, скомпрометировать шефа, а потом, как акула, кругами постепенно приблизиться к самому и… Андропов так и начал, а автору этих строк довелось оказаться в самом эпицентре политической бури.
В последние годы царствования Брежнева отчетливо стали видны признаки разложения и гнили. Сам Генсек любил подарки, да не по мелочам: то примет "кадиллак" от заезжего президента, то собственный бюст в натуральную величину из чистого золота от нашей же азиатской республики, то еще другое-третье. Пример заразителен, особенно отозвался он в азиатских республиках и южных краях России, преимущественно соседствовавших с Кавказом. Такого не наблюдалось в первые годы правления Брежнева, не было при Хрущеве и тем паче — при Сталине. Скажем для объективности, что брежневские излишества не идут ни в какое сравнение с той вакханалией открытого и наглого лихоимства, что царит в нашей стране ныне.
Однако брежневское новшество встретило в обществе дружное недовольство. В условиях полного всевластия андроповских "органов", ни о каком открытом движении было нельзя, и помыслить, трудящиеся кинулись составлять письма. Миллионы. Ничего не стоило от них, конечно, отмахнуться, но нашлось немало патриотических людей (самых разных оттенков), которых такое положение не устраивало. В собственных интересах это течение попытались оседлать престарелый фанатик Суслов (за "чистоту идеи") и в особенности Андропов (ну, этот идеями-то не особо горел).
"Горел" он, как мы уже знаем, ненасытным честолюбием. Трудящиеся протестуют против хищничества и морального разложения начальников? КГБ и руководство комитета не может не стать на их защиту!. А вот уже от этого самого руководства зависит, какие "сигналы" рассматривать в первую очередь, какие попозже, а что-то и совсем отложить. Ясно, что Андропов направил внимание своих служб, прежде всего на близких к Генсеку людей.
В Краснодарском крае, исключительно богатом природой и курортами, с мая 1979-го безоглядно правил Сергей Медунов. Любопытно, что до этого он прослужил несколько лет Первым в Ялте, а затем в Сочи. Это означает, что он не только познакомился со всем высшим руководством страны, но и умел ладить с ним, отчего курортный начальник сделал к пятидесяти годам отличную карьеру. Ведь из Краснодара прямой ход в Политбюро проложил не так давно Д. Полянский.
Честолюбивым надеждам Медунова помогало явное покровительство Брежнева, с которым он познакомился в Крыму еще в конце 50-х. Был Медунов хамоват, своих намерений не скрывал, а "дружбу" с Брежневым преувеличивал. Итак, удар по Медунову был косвенным выпадом в сторону дряхлеющего Генсека.
Здесь мне придется вновь вернуться к нашумевшему в свое время "делу Семанова". Это нужно только исключительно для характеристики методов Андропова — честолюбивого, многоцелевого и чрезвычайно коварного политика.
Журнал "Человек и закон" в ту пору был боевым. В нашу редколлегию входили такие виднейшие юристы, как А. Рекунков, Л. Смирнов, А. Сухарев, от МВД — Ю. Чурбанов, известнейшие писатели Виль Липатов и Юлиан Семенов. Члены редколлегии были твердыми государственниками, они всецело поддерживали курс редколлегии на борьбу со всякими злоупотреблениями, за моральное здоровье народа и его воспитание в патриотическом духе. Очевидную поддержку нам оказывали в Вооруженных силах и отделе Административных органов ЦК. С этих-то сильных позиций мы и вступили в борьбу с кубанскими ворами. Недостатка в разоблачительных материалах не было: журнал (как и некоторые другие издания) был буквально завален письмами о тамошних злоупотреблениях. "Ходоки" из разных мест и краев, особенно из Сочи, появлялись у меня куда чаще, чем в свое время у т. Ленина.
Мы дали ряд острых материалов о безобразиях в хозяйстве кубанского хана. Учтем при этом моральный авторитет всесоюзного журнала и умножим на пятимиллионный тираж (у "Правды" тогда было около 10 миллионов). Особенно выделялся один материал — о злоупотреблениях в распределении жилой площади, в августовском номере за 1980-й назывались имена шести сочинских видных начальников, получивших квартиры (себе или детям) в обход закона. Принес этот материал в редакцию скромный журналист В. Цеков, причем почти не скрывалось, что собрать эти тонкие сведения ему помогли люди КГБ. Казалось, все ложится в простую и понятную схему: Андропов — через журнал — бьет по Медунову, то есть по окружению Брежнева. Но, как увидим, все было ох как непросто…
Медунов защищался отчаянно, хотя и грубо. 30 ноября того же 1980-го в кубанской местной газете "Черноморская здравница" (выходила как раз в Сочи) некий Бланк ухитрился облаять критические материалы по Сочи не только в нашем журнале, но и задеть "Правду", "Советскую Россию" и ряд других центральных изданий. Помню, наглая эта статейка потрясла тогда весь журналистский мир столицы. Я помчался к редактору "Правды" Ю. Афанасьеву с сочинской газетой, в "Советскую Россию", "Советскую культуру" и еще кой-куда. Уже 17 января 1981 года в канун открытия XXVI съезда в "Правде" дали убийственный материал по кубанским делам и по Медунову лично. Мы все договорились после съезда добить наглого Серегу. Надо было только переждать съезд.
Помню, хорошо помню торжественную мишуру этого "партийного форума", а просматривая ныне списки Президиума, вижу, что большинство-то их до следующего "форума" не дотянули — круто пошли события. Но кому дано чувствовать будущее? Леонид Ильич в прекрасном синем костюме сверкал четырьмя Звездами (пятую ему еще предстояло получить). Рутинный протокол шел своим чередом, но специалисты по его тонкостям не могли не обратить внимания, что Медунов выступил "в прениях" раньше, чем ему полагалось бы по номенклатуре. Он поставил своего рода "рекорд": упомянул имя Брежнева восемь раз и назвал доклад его гениальным (такой лексики в партии не слыхивали с 1953 года).
Всем казалось, что ползание на брюхе не поможет обреченному Медунову, но вдруг. В той же "Правде" 12 марта на первой полосе появился слащавый репортаж "Кубань начинает сев", а героем "сева" был, конечно, Сережа Медунов. В чем дело? Ну, подумал я, какая-то тактическая увертка партийной газеты. Но все оказалось куда глубже (а для меня — хуже).
Вспомним принципиальную записку Андропова на Политбюро о глобальной борьбе с "русизмом", где называлось мое имя и предлагалось изгнать меня из журнала, и дату записки: 28 марта 1981 года. Многоопытнейший Андропов тоже выжидал исхода съезда. Все прошло благополучно для него, а дальше надо немного уточнить тактику: Медунов подбит, и его скоро добьют, об этом позаботятся "органы", подбрасывая компромат всюду, куда надо. А в печати имя кубанского наместника уже ославлено, чего в партии не любят. Вопрос времени, а спешить Андропов не любил.
Окаянные "русисты" сделали свое дело? Зачем же создавать им популярность как борцам за народную справедливость?
Убрать нескольких из числа особенно боевых, остальные сами поймут, что надо сидеть тихо. Так и случилось. Как меня "убрали" из журнала, уже рассказывалось, не буду повторяться. Причины не объяснялись (сам-то я тоже не понимал, грешил на интриги Медуно-ва, а вот оказалось, напрасно). Так я остался без всякой работы, имея на руках беременную жену и двухлетнюю дочь.
Что скрывать, снятие Ганичева, а потом меня вызвало замешательство в русско-патриотических кругах. Пугала, прежде всего, какая-то таинственность и необъяснимость столь крутых по тем временам мер. Тут же стали чистить планы прорусских издательств и журналов. Кто осудит.
В заключение вернемся ненадолго к лживой книжечке Соловьева и Клепиковой. О деле Медунова там наворочена куча пошлых сказок, но сверхзадача супругов не забыта: да, Андропов стоял горой за "Русскую партию", привлек к борьбе с Медуновым своего подручного, "принципиального неосталиниста Сергея Семанова" — но поддержка Брежневым Медунова оказалась сильнее, и Семанова немедленно сняли с поста главного редактора. Правда, Семанов получил взамен скромную должность в редакции внеполитического журнала "Библиофил" (с. 111).
Как "смягчал" мою жизнь Андропов, видно из предыдущего изложения, договорим уж о моей краткой службе в несчастном альманахе. Действительно, в конце 1982-го меня взяли туда. Уже через несколько дней в ЦК узнали о моем скромном назначении (явно с подачи "органов", альманахто и выходил раз в год, и никто о нем и слыхом не слыхивал). Начальству велено было меня немедленно выкинуть, но руководство СП, включая Ф. Кузнецова и Г. Маркова, попросило отсрочить "казнь", им не хотелось нового скандала у себя в епархии, так они выстраивали мою защиту.
Впрочем, через несколько месяцев меня все же "казнили", то есть отправили на все четыре стороны. Органам цензуры, которые были полуприкрытым отростком "органов", было велено мое имя повсюду изымать. Сняли в течение 1983-го мои статьи из версток "Нашего современника", "Молодой гвардии", "Вопросов истории"… В статье почтенного ленинградского профессора А. Хватова в академическом журнале "Русская литература", посвященной "Тихому Дону", цензура вырубила аж четыре полосы, где упоминалось мое имя.
Выгнали меня с истфака пединститута, где я имел полставки лет десять. Все перечислять было бы скучно, но вот последний штрих: мой бывший сотрудник, человек к общественным делам совершенно равнодушный, летом того же года как-то о чем-то своем позвонил Ире Андроповой; первой ее фразой была: "Если хочешь говорить о Семанове, то не надо.". Этим я последний раз напоминаю злонамеренным Соловьеву и Клепиковой, как Андропов "смягчал наказание" по поводу меня.
И еще пара слов, чтобы не обращаться далее к Медунову и его судьбе.
Он бился до конца, хотя, повторяю, грубо. Андроповские люди в конце 1981-го и начале 1982-го чуть ли не половину его сочинских деятелей усадили за решетку, некоторые даже в бега пустились, но Сережа не хотел сдаваться. Помню, вся Москва хохотала: в октябре 1981-го в тогдашнем официозе, журнале "Огонек", появляется пространная "рецензия" на очередную "книжку" К. Черненко, сочинение было подписано скромно: "С. Медунов". На что рассчитывал простодушный автор? На помощь "Кости"? Но тот гуманистом никак уж не был.
И подчеркнем, что окончательную судьбу Медунова решил непосредственно сам Андропов, причем уже не окольными интригами, а на сей раз прямым воздействием на слабеющего Генсека. Свидетелем решающей сцены стал последний (и жалкий!) идеолог КПСС Вадим Медведев, в 1982 году Секретарь ЦК. Он сообщил в мемуарах: "В один прекрасный день я находился в кабинете Леонида Ильича, когда ему позвонил Андропов. Связь переключили с телефонной трубки на микрофон, все было слышно. Я поднялся, чтобы выйти из кабинета, но Леонид Ильич взмахом руки попросил остаться. Юрий Владимирович докладывал о первом секретаре Краснодарского обкома партии Медунове, говорил о том, что следственные органы располагают неопровержимыми доказательствами того, что партийный лидер Кубани злоупотребляет властью, в крае процветает коррупция.
Как обычно, Брежнев ждал конкретного предложения.
— Что же делать?
— Возбуждать уголовное дело. Медунова арестовать и отдать под суд.
Брежнев, всегда соглашавшийся, долго не отвечал, потом, тяжело вздохнув, сказал:
— Юра, этого делать нельзя. Он — руководитель такой большой партийной организации, люди ему верили, шли за ним, а теперь мы его — под суд? У них и дела в крае пошли успешно. Мы одним недобросовестным человеком опоганим хороший край… Переведи его куда-нибудь на первый случай, а там посмотрим, что с ним делать.
— Куда его перевести, Леонид Ильич?
— Да куда-нибудь. Заместителем министра, что ли.
На этом разговор закончился. Он продолжался минут десять.
Леонид Ильич был очень огорчен: Медунов — его ставленник — подвел его. В том, что Андропов сказал правду, Брежнев не сомневался.
Как раз в это время Андропов получил письмо от В.И. Воротникова, посла СССР на Кубе. В 1975–1979 гг. Воротников работал заместителем председателя Совета Министров РСФСР, и назначение послом на Кубу для него было полной неожиданностью. Он воспринял его как опалу, хотя и не знал причин. Однако климат Кубы оказался очень тяжелым для всей семьи Воротникова. Он просил поэтому дать ему хотя бы должность секретаря сельского райкома, но в России. Андропов вызвал Воротникова в Москву и предложил ему возглавить партийную организацию Краснодарского края. Воротников согласился".
Да, Андропов победил слабеющего Генсека, так сказать, "нокаутом", а не "по очкам"! Добился-таки, чтобы Медунова сняли с одобрения его давнего покровителя Брежнева. Это было нечто из ряда вон выходящее! И обратим внимание, что Андропов единолично решил важнейший в партийных делах вопрос — кадровый. Именно он назначил преемника Медунова, а ведь речь шла о крупнейшем и богатейшем Краснодарском крае. Вся партийная верхушка отлично поняла теперь, "кто есть кто" в Кремле.
Неизбежное случилось: 20 июля 1982 года Секретариат ЦК освободил Медунова от занимаемого поста, а вскоре он вышел на пенсию и тихо доживал в Москве; его допрашивали, прощупывали со всех сторон, но ничего вроде бы не нашли. В борьбе с умирающим Брежневым Андропов повел в счете: вот кто окружает Генсека.
Повторим, "борьба с коррупцией", которую Андропов так настойчиво вел в Сочи и на Кубани, почему-то не распространилась далее. Потом-то достоверно стало известно, что "сосед" Медунова — секретарь Ставропольского края Горбачев тоже был, так сказать, не безгрешен (очень мягко говоря!). Однако там никаких дел, тем более громких, "органы" не заводили. Почему же? Да потому только, что Горбачев был из "команды Андропова", был ему нужен в отдаленной перспективе. Весьма осведомленный в этих делах ставрополец В. Казначеев достоверно поведал о происходившем там: "Борьба с коррупцией и злоупотреблениями коснулась лишь не угодных Андропову людей. Думается, что как раз основные коррупционеры остались в стороне. Не пострадал никто из андроповского окружения — ни Гейдар Алиев, ни Виталий Федорчук, ни Эдуард Шеварднадзе, ни Михаил Горба-чев.
Чрезвычайно трудно сейчас проследить все махинации, которые прокручивал Горбачев, находясь на Ставрополье и в Москве. Это работа для следственных органов, которым придется искать причинно-следственную связь между событиями, происходившими в нашей стране с 1985 по 1991 год. Со своей стороны могу сказать лишь о том, о чем мне известно лично.
Партийные привилегии давали некоторые преимущества, порой достаточно ощутимые: квартиру, машину, дачу, покупку продуктов, необходимых книг в спецмагазинах, медицинское обслуживание. Однако все пользовались этими благами по-разному: были и те, кто практически не пользовался привилегиями, были и другие, среди них — Горбачев.
Все, начиная от шикарной мебели из дорогих пород дерева, которую Михаил Сергеевич приобретал через своих людей (в числе которых был Кручина) за бесценок, почти как струганные доски, до роскошных загородных домов, которые строились специально для сиятельной четы. Ставропольский "Интурист", по сути, был превращен в личную дачу Горбачева, где принимались только нужные, полезные Михаилу Сергеевичу люди.
Суслов прибыл в край по случаю двухсотлетия Ставрополя, город наградили орденом Октябрьской Революции. Михаил Андреевич был с дочерью. Торжества совпали с днем рождения Майи Михайловны. Горбачевы узнали об этом заранее и, естественно, окружили дочь Суслова чрезвычайно любезными ухаживаниями. Раиса Максимовна весь день никого к ней не подпускала, вцепившись в ее руку мертвой хваткой. Жены других секретарей допущены не были.
Майе Михайловне преподнесли дорогие подарки. Перед самым отъездом по указанию Горбачева семье Суслова вручили подводное ружье, модную по тем временам кожаную куртку для внука… "Партийная совесть", видимо, в полудреме благосклонно приняла подношения.
Это был не единичный случай. Зная особое расположение Брежнева к министру гражданской авиации Б. Бугаеву, Горбачев пригласил Бориса Павловича с семьей и знакомыми в Кисловодск. Встречу организовали на высшем уровне — дорогие подарки, роскошный ужин. Это был единственный раз, когда Михаил Сергеевич явился без супруги. Охотно танцевал, говорил комплименты жене министра, другим дамам".
Так что же, не ведал обо всем этом Юрий Владимирович? О Кубани всю подноготную выяснил, а у соседей — ничего? Знал он все прекрасно, однако Суслов был ему союзник (в какой-то хоть мере), Бугаев — тот вообще мелкая сошка в большой политической игре Андропова, а про Горбачева уже сказано.
Вот так выборочно боролся Юрий Владимирович с коррупцией, которая в последние годы правления Брежнева разрасталась, как эпидемия. Но у него были тогда совсем иные планы и цели.
* * *
Акула неумолимо сужала круги. Теперь в разработку "органов" попало три направления: Н. Иноземцев как давний и ближайший советник Брежнева, В. Гришин как один из возможных его наследников, имеющий мощную опору в столице, и, наконец, Галина Леонидовна, любимая дочь Генерального Секретаря.
Следует начать с первого. Николай Николаевич Иноземцев тоже заслуживал бы особой книги (настоящее отчество его было "Израилевич", но это так, между прочим). Он был типичной фигурой хрущевско-брежневского времени: острый, практического склада ум, поверхностное образование, полная беспринципность, помноженная на неуемный карьеризм, и, конечно, как самое важное, полная прозападная ориентация. В отличие от Аген-това, Арбатова, Бовина и иных из ближайших советников Брежнева у него была совсем иная карьера: по окончании аспирантуры Института международных отношений он через небольшое время — сотрудник высших номенклатурных изданий партии, сперва журнала "Коммунист" (1952–1955), а в 1961 — 1966 годах — в "Правде", где закончил карьеру замом главного редактора.
В сорок лет — доктор наук, в сорок семь (1968) — академик по Отделению экономики. Чуть ранее делается директором созданного специально под него Института мировой экономики и международных отношений АН СССР. Итак, в аппарате ЦК Иноземцев не служил, избрал вроде бы нейтральную карьеру "ученого" (настоящие-то ученые дружно полагают, что публикации его в научном смысле ничего не стоят). Зато, по сути, стал главным советником Брежнева и всего Политбюро, ибо его гигантский институт занимался только тем, что пек различные "справки" для цековских подразделений, причем по любым вопросам. Обладая вкрадчивым характером, он был очень близок к Брежневу.
Атака на Иноземцева повелась Андроповым очень резко и с нескольких направлений. Ну, не удержался бедный выскочка от мздоимства, своего бывшего завхоза сделал аж замом директора, а тот возил ему безвозмездно импортную мебель и обустраивал личную дачу. Ну мелочь, о чем толковать, однако в начале 1982-го в привилегированном институте появились люди из прокуратуры, стали прощупывать хозяйственные дела. Это казалось невероятным — проверяют советника Брежнева, только что избранного в члены ЦК!
Опытный Иноземцев смекнул, откуда дует ветер, и денежки за незаконные услуги поспешно внес в казну (мелочь, говорили, 18 тысяч всего, но… как можно партийному идеологу!). Дальше — хуже. В апреле в институте Иноземцева появляются люди не из прокуратуры, а из самого КГБ. Надо знать обстановку в этих элитных столичных заведениях, чтобы понять в чем дело. Молодые сотрудники состояли преимущественно из сынков и дочек, не выползали из загранок, презирали все "совковое" и были, естественно, антисоветски настроены в самом пошлом смысле этого слова; ну, и православных там набиралось немного. Короче, институт был "прогрессивным". И вот группа аспирантов института во главе с Фадиным создает рукописный сборничек "Поиски", что-то из области либерального коммунизма. 6 апреля 1982 года устроили в институте обыск, а нескольких молодых людей даже забрали. Началось следствие, кое-кого стали таскать по всей форме в Лефортово. Баловень судьбы Иноземцев не выдержал не очень-то уж страшных испытаний: 12 августа, работая у себя на даче в саду, он скоропостижно скончался.
Некролог в "Правде" был по наивысшему разряду, подписались, как говорится, "все". Первой шла подпись Брежнева, а второй — это уже воля русского алфавита — устроителя убийства Андропова. Более того, на другой день после официального некролога в той же "Правде" появилась маленькая заметочка "В последний путь". 17 августа, сообщалось там, в конференц-зале Академии наук состоялись проводы покойного. В карауле стояли, естественно, Арбатов, Замятин, Загладин и др., а среди множества венков, как было особо отмечено, "венок от семьи Брежневых"…
Вопрос тут был вовсе не сентиментальный, а политический: Леонид Ильич открыто давал понять, что любил и любит Николая Израилевича и хорошо понимает те пути, которые толкнули его друга в могилу. Нет, дряхлеющий Брежнев и не думал сдаваться без боя, хотя Андропов уже побеждал в этой подковерной схватке по всем статьям.
Договорим уж до конца про этот характерный случай с еврейскими "социалистами". Уже в конце 1982 года все они (А. Фадин, Ю. Хавкин, Б. Кагарлицкий и др.) были отпущены, хотя их заставили письменно покаяться и дать показания обо всем, что знали. Очень типичный почерк Андропова: Иноземцев, приближенный Брежнева, опозорен и устранен, а зачем мучить бедных юношей? Они могут еще пригодиться. И пригодились вскоре при "перестройке".
Тут вдруг произошло событие огромной политической силы. 19 января 1982 года у себя на даче застрелился С. Цвигун. На молодого Вертера никак уж не походил он. Здоровый, простоватый, он был не чужд искусствам: сам выпускал под разными псевдонимами сочинения о "советских разведчиках". Его супруга Роза отличалась тем же, но сочиняла на темы "общечеловеческие" (тоже под псевдонимом, даже вступила в Союз писателей). Держала салон, охотно покровительствовала молодым дарованиям. Помню, как в буфете Большого театра я был ей представлен Юрием Селезневым, в ее салон входившим; потрясла меня тогда нить не мелких бриллиантов на отвороте ее скромно-сверхмодного костюма.
Внешняя история этого неслыханного события хорошо известна ныне. К вечеру Цвигун приехал на дачу. Розы не было, там находилась только обслуга. Один из охранников чистил на дворе снег. Цвигун подошел к нему, не заходя в дом, и спросил, куда ведет эта дорожка? При этом вид и голос у него были совсем спокойны.
" — А никуда, — ответил тот, — к забору, Я тут расчистил немного, а у забора сугроб.
— Вот и хорошо, что никуда, — ответил Цвигун и пошел к забору.
Около сугроба он и застрелился".
Несколько лет назад в одном из управлений Министерства здравоохранения обнаружили следующий документ.
"Усово, дача 43. Скорая помощь. 19 января 1982 г. 16.55. Пациент лежит лицом вниз, около головы обледенелая лужа крови. Больной перевернут на спину, зрачки широкие, реакции на свет нет, пульсации нет, самостоятельное дыхание отсутствует. В области правого виска огнестрельная рана с гематомой, кровотечения из раны нет. Выраженный цианоз лица. Реанимация, непрямой массаж сердца, интубация. В 17.00 приехала реанимационная бригада. Мероприятия 20 минут не дали эффекта, прекращены. Констатирована смерть. В 16.15 пациент, гуляя по территории дачи с шофером, выстрелил в висок из пистолета "Макаров". Подписи пяти врачей".
Уже 21 января во всех центральных газетах появился необычный некролог. Хотя Цви-гун был членом ЦК, под его некрологом не было фамилий Брежнева, Кириленко и Суслова. Были подписи Андропова, Горбачева, Устинова и Черненко, а также членов коллегии КГБ; фамилии большинства из них мы узнали тогда впервые.
Внезапная смерть Цвигуна существенно и быстро изменила положение Андропова в системе КГБ, позволяя ему взять на себя непосредственное руководство теми следственными делами, которые вел Цвигун, и изучить важные документы, которые тот предпочитал хранить в личном сейфе.
Ну, что искал и что нашел Андропов в сейфе своего бывшего зама, о том не узнает никто и никогда. Но совершенно неожиданный отсвет на отношения внутри своеобразного "треугольника" Брежнев — Андропов — Цвигун дают опять-таки свидетельства Чазова.
"Брежнев в этот период уже не мог реально оценивать ни обстановку, ни свои действия. Только этим можно объяснить продвижение, с подачи подхалимов и некоторых членов семьи, своих близких родственников и их друзей на руководящие должности. Не было бы ничего плохого, если бы они выдвигались по своим заслугам, таланту или организаторским способностям. Однако уровень общего развития и знаний у большинства из них был таков, что их продвижение по служебной лестнице вызывало у большинства недоумение, улыбку и скептицизм. Все это рикошетом ударяло по престижу Брежнева. Было, например, образовано надуманное Министерство машиностроения для животноводства и кормопроизводства, которое возглавил свояк Брежнева — К.Н. Беляк. А разве соответствовал по своим знаниям и способностям должности первого заместителя министра внешней торговли сын Брежнева? О зяте — Чурбанове — написано столько, что нет необходимости еще раз говорить об этой одиозной фигуре.
Нам, врачам, с каждым годом становилось все труднее и труднее поддерживать в Брежневе даже видимость активного и разумного руководителя. Его центральная нервная система была настолько изменена, что даже обычные успокаивающие средства являлись для него сильнодействующими препаратами. Все наши попытки ограничить их прием были безуспешными благодаря массе "доброжелателей", готовых выполнить любые просьбы Генерального секретаря. Были среди них и Черненко, и Тихонов, и многие другие из его окружения. И это при том, что по нашей просьбе Андропов предупредил их всех о возможной опасности применения любых подобных средств Брежневым.