«Ее императорскому величеству не противимся, да смерть себе от Демидова видим…»

«Ее императорскому величеству не противимся, да смерть себе от Демидова видим…»

Зацепившись за Урал и настойчиво укрепляясь на занятом плацдарме, Никита обращает внимание на заводы, принадлежащие ему в центре Европейской России. В дополнение к существующим он решает построить на речке Вырке в семи верстах от Калуги еще одно предприятие.

В 1739 году он покупает здесь у графа М. Головкина Ромодановскую волость, состоявшую из двадцати восьми сел и деревень с населением 2268 крестьян мужского пола. До Головкина волость принадлежала Ромодановским, а еще раньше (это важно для дальнейшего) была дворцовой[989]. 700 здешних крестьян Никита посылает на уральские заводы[990], остальных привлекает к работе на ближних предприятиях, в том числе заставляет строить завод на Вырке. Крестьяне, еще недавно зажиточные (по их словам, имели по десять лошадей и жили «во благополучии»), через пару лет поднимают бунт, а некоторое время спустя — еще один.

Столь же непросто втягивались в заводские работы крестьяне еще одной приобретенной им волости — Оболенской. Демидов купил ее в 1751 году у князей Репниных[991]. Когда для отказа владения Демидову туда прибыл секретарь Вотчинной коллегии, крестьянин деревни Черная Грязь Михаила Матвеев, которому были «приказаны» все волостные жители, «едино согласно со всеми крестьяны умышлением» отказывать себя не позволил. Сопротивляясь, крестьяне действовали якобы «по приказу ж прежнего помещика их», но, возможно, оказались заложниками родственной распри. «И в ту волость, — рассказывал на допросе один из крестьян, Федор Зайцев, — оного секретаря и с имеющимися при нем не впустили и до владения оного господина Демидова, обънадеясь на приказание означенного князя Репнина, не допускают». Больше того, по его подсказке крестьяне стали собирать деньги на выкуп. «И собрано со всех той волости с крестьян якобы на выкуп денег суммою пятнатцать тысяч. И те денги имеютца и поныне той волости каждой деревни у зборшиков»[992].

Поведавший об этом Зайцев рассказывал с чужих слов — сам он в это время был далеко, занимался извозом. Но вот челобитная демидовского служителя, составленная и поданная в Тульскую провинциальную канцелярию по личному распоряжению хозяина 14 августа 1751 года. Он начал с заявления, что о противных указам поступках купленных его господином крестьян, об «умышленном их отбывательстве» известно не только в Вотчинной коллегии, но уже и в конторе Сената. Сенат определил взять «тех противников» серпуховскому воеводе, но его представителю и посланному от Вотчинной коллегии секретарю с командой «крестьяне веема продерзостно со общаго согласия при посторонних понятых в отъвет сказали, якобы они у себе имеют писменное повеление от князь Николая княж Васильева сына Репнина, чтоб оного господина моего ни в чем им не слушать и до отказу себя не допускать».

Другой крестьянин той волости, приведенный в Московскую полицмейстерскую канцелярию, показал: «Крестьяне с общаго мирскаго согласия против оного господина моего веема умышленное возмущение ко отбывательству чинят, ревнуя наставлению и науком означенного ж князя Репнина служителя ево». Настроение общества характеризовал так: они «и поныне состоят в противностях злодейского умышления против господина моего и всякие происки чинят ко отбывательству. А между тем начальствующие той… вотчины старосты и выборные крестьяне с товарыщи тоя… вотчину безвинно разоряют, и от своей братьи последнею пажить, скот и протчее отнимают и продают, и великим принуждением денги собирают якобы на выкуп, отчего оному господину моему великое затруднение и знатные убытки происходят»[993].

Последовавшие за этим в 1752 году волнения в Ромодановской волости принадлежат к наиболее крупным в Центральной России того времени[994]. Остановимся на них, тем более что темы «заводчики и работные люди» прежде мы касались только вскользь и в других поворотах.

Жалобы на Демидова ромодановских крестьян однообразны, но далеко не легковесны. Он установил работы для всех — «до сущего младенца»[995]. На строительстве Выровского завода трудились без различия полов. У женщин от тяжкой работы случилось полсотни выкидышей, а благополучно рожденные младенцы без материнского присмотра умирали. Подушную подать за отправленных на заводы выплачивали крестьяне, сумма ее достигала полутора тысяч рублей. Демидов установил барскую пашню, которую засеивал крестьянскими руками и крестьянскими же семенами. Поскольку большинство крестьян в это время трудились на заводах, ее обрабатывали старики и женщины.

Особенно впечатляют описания применявшихся Демидовым к ослушникам и жалобщикам наказаний. По словам крестьян, он «производил прежестокие и мучительные пытки, подымая на стряски, вкладывая в ноги великий и претежелые бревна, а [в] петли ж руки и ноги». Одного посадил «в поддомну, на руки и на ноги понобив тяжкие железы», другого, «заклав к плотине… уморил до смерти», третьего, «положа на железе, жег немилостиво». Крестьяне насчитали 20 человек, которых он «запытал до смерти», и еще 12 — «от страха» удавившихся и пропавших без вести. Больше двухсот человек погибло от мороза и голода. За «малое какое в деле неизправление» Демидов наказывал кнутом, после чего посыпал раны солью. Следующая пытка поражает своей изощренностью: заводчик сажает жертву «между домен в зделанную там им, Демидовым, тюрьму, которое выкопана в земли и выкладена камнем в вышину болея 6-ти сажен, и, накладывая на руки и на ноги, також и на шею 8-ми пудов цепь, и так в той преисподней морит безвинно»[996]. Не исключено, что кое-что крестьяне преувеличили (допустим, число пострадавших), но описания так богаты выразительными деталями, что картина в целом убеждает. Жесткость, с которой цегентнер Демидов пытался разговаривать с казенными кузнецами, обернулась жестокостью, когда на месте далеко не беззащитных оружейников оказались крепостные крестьяне.

Первый массовый протест ромодановских крестьян имел место в 1741 году. Для их усмирения была послана воинская команда. Крестьяне оказали ей сопротивление, и успешно: у солдат (25 человек) и поручика отобрали ружья, а их самих побили. Новая, более многочисленная команда одержала победу уже над крестьянами. После разбирательства двоих из них повесили, троих били кнутом и отправили в Сибирь для работы на казенных заводах, прочих причастных, наказав кого кнутом, кого плетьми, отпустили.

События 1752 года имели более значительный масштаб. Ранней весной в Ромоданове были получены два приказа Никиты Демидова, распорядившегося «всех той волости крестьян» отправить на Дугненский завод. Крестьянский сход постановил помещика не слушать и на работу не ходить, а просить об отписке волости в казну. Крестьяне, как видим, за три четверти века пребывания в статусе владельческих не забыли, что были когда-то дворцовыми. К тому же у них перед глазами был свежий прецедент: сопротивление заводчику крестьян Оболенской волости, настойчиво стремившихся не допустить их ему «отказа»[997]. Годом раньше они добились просимого: были включены в состав дворцовых. Ромодановцы отправились к ним за советом.

Осознавая возможность встречи с воинской командой, крестьяне решили подготовиться к ней: организовали занятия по боевой подготовке. Их проводил отставной солдат: учил действовать дубинами, дрекольем и камнями.

10 апреля Никита Демидов объявил калужскому воеводе о вызванной неподчинением крестьян остановке Выровского завода и уходе их с других предприятий. Он опасался, что бунтовщики свяжутся с работниками на уральских заводах и бунт начнется и там. Воевода послал представителя, но того в деревню не пустили.

В середине мая к месту событий прибыл Рижский полк. Попытка, форсировав Оку, войти в село окончилась неудачей: полсотни крестьян с дубьем и рогатинами вышли навстречу, солдат не пустили.

Повторная операция, предпринятая 22 мая, оказалась еще менее успешной. На церковной колокольне ударили в набат, созвавший до полутора тысяч вооруженных чем ни попадя крестьян. Войска остановились, на переговоры вышел офицер, но уговорить не смог. Солдаты зарядили ружья пыжами без пуль, выстрелили. Крестьяне не испугались — перекрестившись на храм Божий и набрав камней, выступили в атаку. Войска потерпели «великую конфузию»: командир отряда полковник Олиц попал в плен. Его держали в заводской тюрьме, потом в хоромах Демидова в течение двух недель. Семь офицеров и 25 рядовых были тяжело ранены, число легко раненных приближалось к двумстам. Было захвачено 210 ружей, 180 шпаг.

Команду усмирителей увеличили: к Рижскому прибавился Киевский полк, еще два двигались от Кашина. Насчитав по прибытии подкрепления без малого 1400 боеспособных солдат, воинский консилиум решил, что их все же недостаточно, поэтому постановил, устроив форпосты, ждать. Однако вскоре прибыло предписание, потребовавшее (со ссылкой на изустное повеление императрицы) самых решительных действий: стрелять по восставшим из пушек, жечь их дома и «всею командою бить».

11 июня наступление началось. Войска подошли к перевозу. Стоявшие на другом берегу крестьяне кричали: «Мы Ее императорскому величеству не противимся, да смерть себе от Демидова видим, а к нему, Демидову, в руки не идем». Паромы отчалили, крестьяне обрубили канат. Одна рота села на мель, другая с помощью шестов кое-как добралась до берега, но высаживаться не спешила — стреляла с воды. Крестьяне не уходили. Командир на высадку так и не решился, ограничился посылкой в село очередного увещевателя. Крестьяне стояли.

19 июня попытка была повторена. Оку форсировали два полка. Запылали деревни, была объявлена атака. Только теперь крестьяне, ощутив скорую «погибель», дрогнули, из села вышли. Сразу было схвачено 200 человек, позже число задержанных достигло 674 человек. Восьмерых приговорили к смертной казни, но Сенат наказание смягчил, заменив ссылкой в Сибирь и работой там в кандалах на хозяйских заводах. Остальных ожидали кнут и плети.

Голос ромодановских крестьян долетел до властей, когда пик противостояния был уже позади. Свою челобитную они размножили в двадцати экземплярах и, раздав гонцам, отправили в Петербург. Многократное дублирование должно было повысить надежность операции. Достигли цели трое. Одного в столице арестовали, двое добрались до Царского Села, и, может быть, их экземпляр прошения попал к императрице. Во всяком случае, она о нем знала: 23 июля А.Б. Бутурлин объявил ее требование Сенату эту челобитную рассмотреть.

Суровое наказание не остановило протеста. В декабре 1752 года огонь вспыхнул вновь, на этот раз — среди крестьян, занятых на рудокопных работах. Они их оставили, покинули рудники, а некоторые отправились в свои деревни — как предполагал Демидов, «видно де, что оные соглашаются в прежней свой бунт». Рецидив удалось нейтрализовать в самом начале, трое, признанные зачинщиками, после наказания кнутом были отправлены в заводскую работу на Урал[998].

Вопрос, чьей кровью и потом оплачены богатства Демидовых, вставал неоднократно. В советское время ответ на него казался настолько очевидным (крепостных крестьян, разумеется), что его даже не слишком настойчиво искали — искали скорее яркие факты, его подтверждающие. Ромодановское восстание советским историкам пришлось особенно по душе, поскольку факт чудовищного внеэкономического принуждения был здесь налицо, к тому же он представал в разнообразных формах (был тут и частичный отрыв крестьян от земледельческих занятий, и широкое применение женского и детского труда, и бесчеловечные мучения крестьян на заводской каторге), к тому же — в сопровождении естественной на него реакции угнетенных[999].

Прошли годы. Образы Демидовых переписали, превратив из кровопийц в государственников, патриотов, меценатов, благотворителей. Объяснение их отношения к крестьянам («только дешевый крепостной труд мог обеспечить им прибыль»[1000]) кое-кем воспринималось в качестве оправдания.

А как же с насилием и жестокостью — были они? Нет? Оговорили благодетелей Отечества?

Было, многое было. Документы, как их ни перечитывай и ни перетолковывай, свидетельствуют об этом ясно и определенно. Современным представлениям о гуманизме и правах человека социальные отношения в царстве Демидовых явно не соответствовали. Соответствовали другим, для той эпохи многими считавшимся нормальными. Что ж, такова общая наша история, общая биография. Глядя из XXI века, бессмысленно судить русский бунт и тех его современников, кто гасил страшный пожар.

Обретя право знать правду, мы получили и тяжкое обременение: не забывать о ней.