Талант, воля, труд

Талант, воля, труд

Чем объясняется эта потрясающая нас и сегодня успешность? Полагаем, в некотором смысле действительно гениальностью — врожденными и усиленными воспитанием способностями, совместившимися в нем в таком составе и интенсивности, что до конца его дней позволяли справляться с текущим и перспективным управлением сложнейшим хозяйством. Ну и, конечно, свойственным ему представлением о мире и своем в нем месте, не позволившим растратить эти недюжинные способности понапрасну.

Судя по всему, Акинфий обладал прекрасной памятью. Без нее было бы невозможно держать в поле внимания множество частных вопросов, лишь малая доля которых затронута в сохранившихся документах. По-видимому, ее передал ему отец, свидетельство о выходившей за привычные границы памяти которого приводилось.

Из черт, выработанных воспитанием, отметим исключительно значимое место, которое в системе ценностей Акинфия занимал личный труд. Одно из самых уничижающих слов, которые он употребляет, говоря о других, — тунеядец. Торговое предпринимательство — дело для него куда менее достойное, чем промышленное. «Ныне умножилось ваших торговых при заводе живущих тунеядцов», — с сожалением замечает он в одном из писем, связывая с этим фактом некоторые происходящие там неустройства. (Заметим, по наблюдениям Татищева, харчами и «потребностями» при заводах торговали почти сплошь старообрядцы. Получается, что конфессиональное родство не мешало Акинфию объективно оценивать их место в экономической жизни своего «ведомства» и публично называть их так, как они, по его мнению, того заслуживали.) Еще одна выразительная цитата: «Вы посему лень отложите, и в то место смотрение приложите» — так он уговаривает заводских приказчиков, недостаточно прилежных в исполнении своих обязанностей[777].

Начинавший молотобойцем Акинфий, вероятно, обладал неплохим здоровьем. Это в совокупности с высоким статусом труда в его сознании и проистекавшими из этого мотивациями выработало у него высокую работоспособность. Акинфий принадлежал к людям, бесконечно влюбленным в свое дело, с радостью себя ему отдававшим.

Память, разнообразный по содержанию творческий труд, частью которого являлось многолетнее тесное соприкосновение со специалистами, совместное с ними решение разнообразных практических задач дали Акинфию возможность овладеть обширным опытом, усвоить множество прикладных знаний. Читая его письма, задумываешься: среди проблем, которые ему приходилось разрешать, существовали ли выходившие за пределы его компетенции? Акинфий уверенно дает указания по множеству прикладных вопросов: строительству речных судов и колокольни, подготовке площадки для устройства плотины и пруда, ремонту плотинных ларей, браковке продукции, использованию флюсов при плавке, экспресс-методам различения руд и так далее, и тому подобное. Сомнений в правильности и действенности своих распоряжений он, как правило, не испытывает. И, что удивительно, чаще всего попадает в цель. (Конечно, не всё идет гладко. Например, выбирая место для завода, не всегда удается правильно оценить энергетические ресурсы. Но тут одной выработанной опытом интуиции, понятно, не хватает, нужны исследования гидрорежима и расчеты на их основе.) Приказчик Невьянского завода, отказываясь без хозяина предоставлять Беэру сведения о заводах, писал: «Покуды господин мой сам обстоятельно во всех здешних Сибирских заводах не выправится, то в сочинении показанных ведомостей мне и протчим прикащикам не поверит»[778]. В этих словах — «сам обстоятелно во всех» — образ Акинфия-труженика схвачен исключительно точно.

Обширность всё возраставших прикладных знаний и стремление к их применению роднят Акинфия с Петром Великим. Характеристика «вечный был работник» (Пушкин) в равной степени приложима к обоим. Кстати, и относительная скромность в быту (представительские резиденции не в счет) их тоже роднит. Ранее их рядом друг с другом уже ставили. Павел Бажов прямо называл Акинфия «ревностным сподвижником» Петра.

Отметим, впрочем, важную черту самоидентификации Демидова, отличавшую его от царя. Акинфий, притом что его деятельность — часть большой совокупной работы по модернизации России, осознает себя скорее не модернизатором, а традиционалистом. В письмах приказчикам он апеллирует к полученным им в Тульской оружейной слободе знаниям и навыкам, которым вполне доверяет. Вот откровенное его высказывание, обращенное тоже к приказчикам: «Я старое никогда не покину, а вновь зачинать тяжело. Я бы доволен и от вас тем был, чтоб и вы старое не покидали. А вновь от вас без совету и без пробы зачинать вами не желаю. Пожалуйте, утверждайтеся на прежде положенных наших уставах»[779]. Эта черта его мировоззрения сближает его со старообрядцами. Но, как мы прекрасно знаем, демонстративная приверженность старообрядцев к традиции не мешала им успешно заниматься предпринимательством — тем, для чего позднее был выработан термин «старообрядческий капитализм».

Вдобавок к многоумению, работоспособности, самодисциплине — мощное стратегическое мышление и ярко выраженный талант управленца. Акинфий — менеджер, как говорится, от Бога. И менеджер поразительно эффективный.

Впрочем, основной метод, которым он пользовался, сегодня может вызвать настороженность. Это в чистом, беспримесном виде ручное регулирование. Остается только удивляться, как при непрерывном расширении и усложнении его хозяйство действовало, в общем, без существенных сбоев. При Акинфий всё работало как часы и несомненно имело запас прочности. Иначе в те годы, когда он был вынужден покидать заводы и долго жить от них в отдалении, всё быстро бы рухнуло. А оно устояло.

И все же не покидает ощущение, что еще немного, и избранный метод управления окажется несостоятельным. Наверное, в конечном счете к этому шло. Но при Акинфий до критической точки система точно не добралась. Несомненно, проживи он дольше, алтайская группа его заводов продолжала бы успешно развиваться и в историю цветной металлургии России вошли бы демидовские серебро и золото. Вошло же только первое, и то лишь как начальная страница обширной главы.

Предпринимательство вдохновенное и блистательное по результатам. И чем дальше, тем, кажется, все более безудержное, мерещится, все менее сдерживаемое этическими тормозами.