Петр Паламарчук Добрая воля и воля Божия

Петр Паламарчук Добрая воля и воля Божия

Странным образом почти что все прощальные поминания знаменитого писателя ограничивались его произведениями молодых лет, в лучшем случае дополненными «Черными досками» – что сам он незадолго до кончины определил «ласковым реализмом». Зримым завершением этого круга детства и отрочества таланта служит переиздание работ той поры в одном томе в 1990 году – «Письма из Русского музея» с прекрасными снимками Анатолия Заболоцкого. Напротив того, в последней напечатанной книге сам автор приводит такую беседу: «Рязанская поэтесса Нина Краснова сказала мне однажды: “Все твои повести, это как деревня с ее домами, деревьями, колодцами, амбарами и прудами, а эта рукопись как церковь, венчающая деревенский пейзаж”. Пусть будет так. Правда, когда я спросил у нее: А что же в таком случае новая повесть “Смех за левым плечом”? – “Это крестик на церковке”»…

Подводя итоги своей творческой жизни, писатель назвал себя по преимуществу поэтом, а потом признался, что темы позднего периода жили в нем еще с детства: «Просто закономерность такая: сначала больше ягод, грибов, рыбалки – потом Ленина, революции, коммунизма, большевиков и так далее».

Но и это разбирательство в пользу правды, закончившееся выяснением ее корней на материале лютования в Хакасии предков нынешних переворотчиков в книге «Соленое озеро», уступило, наконец, место творческому построению.

Написав едкую перелицовку пушкинского «Воображаемого разговора с Александром I» в виде умозрительной беседы с «самым омерзительным из советских временщиков», Владимир Алексеевич обратился к созиданию. Стал первым председателем Фонда возрождения Храма Христа Спасителя, свел близкое знакомство с Императорским Домом, неоднократно отмечавшим его своим благосклонным вниманием.

Решающим в этой цепи, как видится, было незаурядное событие – посещение разгромленного во Второй мировой имения Гавриила Державина, а затем женского монастыря, что послужило основою для влюбленного разбора его оды «Бог». Почти одновременно произошло воцерковление, ускоренное близким знакомством с отечественной иконописью. В том же ряду находится стояние за ответственное разбирательство с останками Царственных Мучеников. Солоухин, и прежде не так уж редко посещавший заграницу, получил возможность не прикровенно (как когда-то, тайком, он пробирался в 1984 году к вермонтскому отшельнику), а достойно общаться с представителями первой и второй волн российского изгнания – и они принимали его с восторгом истосковавшихся по русскому соотечественнику людей, чему мне довелось быть свидетелем, в обоих полушариях, от съезда «Витязей» в Бельгии до всемирного собрания молодежи в Аргентине.

Еще при жизни у него вышло несколько многотомников – хотя некоторые остались незаконченными: удел редкий для живущего на родине сочинителя. Но главным достижением может быть названо – согласно древнему христианскому поверью, что благая воля получает воздаяние прежде на земле, а уже потом и на небесах – никем почти неожиданное, но им самим во многом подготовленное крушение власти сатанинского чужебесия (пусть и оборотившегося теперь в иную масть). Он говорил об этом с совершенною смелостью: «Все эти митинги с красными флагами – не что иное, как ностальгия по свинарнику: я хочу свою следующую статью так и назвать.

– Все, давай, ребята, назад, там кормушка. Но ведь свинарника уже нету, и фермы нету, и председателя колхоза – никого.

А для сомневающихся добавлял: «Что будет – не знаю: хуже, лучше. Но назад я не хочу. Вот моя позиция!»

О своем будущем он знал загодя, и поэтому сказал: «Мне 72 года, тяжело. Я хотел еще о Тамбовском восстании написать, но уже не поднять». И поведал, что покуда не дописанная его книга под названием «Чаша» будет посвящена некрополю русского рассеяния под Парижем на погосте Сент-Женевьев-де-Буа.

Владимир Солоухин удостоился исключительной чести первого (причем Патриаршего) отпевания в воскресшем соборе Христа Спасителя. Уже при земной жизни, всего за несколько месяцев до ее завершения, он мог лицезреть также, как на одном из парных, десятилетиями праздновавших в главном храме Кремля – Успенском – престолов вновь воссел Святейший Патриарх. Исполнения второго общего нашего чаяния – явления обок Первосвятителя Царя – он будет молитвенно ожидать уже в Царствии Небесном. И тогда совсем по-другому должны зазвучать завершающие слова его прощального романа «Последняя ступень», многих изображенных в нем первоначально задевшие за живое: «Даже в самый последний момент отчаяния и безысходности ты прошепчешь слова благодарности им, приведшим тебя за руку, словно ребенка, от ступени к ступени, до последнего края, за которым нет уже ничего от привходящих мелочных обстоятельств, а есть только полный простор, полная свобода и твоя добрая воля. Да еще – на все – воля Божья».