Агония Тульского завода

Агония Тульского завода

В то время как на алтайских и уральских заводах Акинфия его плавильщикам наконец явились самые ценные из металлов, с которыми имела дело металлургия той эпохи, медленно умирал его Тульский завод.

Дефицит угля, без которого не могли действовать домны, усугублялся, затраты на производство увеличивались. Ситуация была особенно неблагоприятной из-за того, что конкурентом металлургии в пользовании лесом выступало казенное оружейное производство. К середине — второй половине 1730-х годов проблема достигла невиданной прежде остроты.

Приведем фрагмент «объявления», направленного из Кабинета в Сенат 14 сентября 1738 года. В нем излагается доношение А.В. Беэра, знакомого с положением дел не понаслышке, — напомним, что он стоял в то время во главе Тульской оружейной конторы. Беэр сообщал, что для заготовки «дерев на дело фузейных и пистолетных станков посылал он промемории в Алексин и в Лихвин к воеводам и нарочно в те уезды закупщиков, однако ж ни по какой цене годных на то дерев достать не могли, и крестьяня не возят, отъговариваяся тем, якобы леса вырублены… И за тем в деле ружья учинилась всеконечная остановка… И хотя он, едучи чрез те засеки, приказывал крестьяном, чтоб удобной лес возили на станки в Тулу, но оные без указу не слушают и отговариваются, что кроме засеки такого лесу взять негде, а воеводы и надзиратель без указу в засеке рубить не дают». Беэр просил приписать эти засеки к оружейному заводу, дабы «употреблять к оружейному делу на уголь и станки». На заседании Кабинета было «усмотрено», что лес к оружейному делу приходится возить из «дальних мест дорогими ценами, отчего и ружью цена повышается». Из опасения остановки «в деле ружья» предложение Беэра приняли[648]. Последний лесной резерв — казенные засеки Лихвинская, Перемышльская, Козельская и Одоевская — именным указом были приписаны к заводу[649]. Потребности государственного предприятия были этим удовлетворены. Но многочисленным мелким мастерским, в которых выполнялась часть технологических операций, легче не стало. Для рядовых кузнецов, работавших хоть и на казну, но в собственных дворах в слободе, с припиской засек ситуация изменилась мало. Беэр в 1739 году сообщал о конкуренции между казенными оружейными мастерами и владельцами железцовых кузниц. Железного дела промышленники, по его словам, «привозимой в Тулу для продажи уголь у оружейных мастеров перекупают по ночам и выезжая по дорогам. А оружейным мастерам за непристанною при оружейном деле работою, от которой им всегда отлучится не можно, того угля по времяни, как от работ свободятся, и купить нечего. А хотя многократно от Оружейной канторы публиковано и тем промышленикам перекупать угля и запрещено, пока оружейныя мастера не накупятся углем, однако на то несмотря, крадком покупают и великую цену на уголь подымают, и за угольем в оружейном деле остановку чинят»[650].

В таком непростом положении находилось казенное производство, а ведь его проблемы решали в первую очередь. Партикулярным заводам (Тульскому Акинфия Демидова в том числе) приходилось труднее.

Кроме того, 10 июля 1741 года его завод пострадал от пожаpa. Беэр, со ссылкой на демидовского приказчика Ивана Зотова, сообщал в Кабинет, что «у помянутого Демидова пожар учинился… от произходящаго из молотовой в трубу огненных искр, от которых приуготовленные к той работе насыпанные в сарае и пред сараем уголья загорелись. И от того де пожара дом и со всем строением згорел весь без остатка. Уголья згорело немалое число, а оставшей заливается водою»[651]. Сгорели также сараи, конюшня.

Завод снова пустили, но вопрос, нужен ли вообще этот старый завод, работавший на среднего качества руде и продолжавшем дорожать угле, остался. Стоило ли его поддерживать, если конец, казалось, неизбежен?

Акинфий пытался подтянуть экономические показатели, ослабив налоговую нагрузку: в 1742 году попросил о сложении «за учинившимся пожаром» доменного оклада на три года. По-видимому, просьба осталась без удовлетворения, и в июле следующего года он бил челом вновь: называя оклад «отягощенным», просил об освидетельствовании тульской домны и установлении для нее новой ставки налога по образцу, принятому для соседей — Родиона Баташева (сына умершего к тому времени Ивана Баташева) и Акулины Даниловой. Завод между тем работал — в 1743 году с него рапортовали о выплавке чугуна.

По-видимому, в полной мере преодолеть трудности, связанные с восстановлением завода, выйдя при этом на терпимый уровень рентабельности (или терпимой убыточности), после пожара так и не удалось. В 1744 году Акинфий остановил единственную домну Тульского завода — может быть, прямую наследницу первой домны, построенной его отцом[652]. Несколько последующих лет на предприятии работали только молотовые.

Каковы были планы Акинфия в отношении старейшего своего производства — остается загадкой. За 20 лет самостоятельного после отца управления хозяйством он не построил ни одного завода в центре европейской части России. Сомневаемся, что его отношение к этой промышленной площадке изменилось к концу жизни, — хотя бы потому, что проблема с углем, ставшая одним из основных стимулов, развернувших Демидовых в сторону Урала, только обострилась. Вроде бы всё шло к тому, чтобы закрыть единственный принадлежавший ему на родине завод и окончательно проститься с Тулой. Но так ли было в действительности?

Некоторое сомнение на этот счет возникает при размышлении о судьбе каменного дома, находившегося на демидовском заводе. Его облик известен по планам двух его этажей, снятым с натуры в 1754 году. Что этот каменный дом возник при комиссаре Демидове, маловероятно. Озаботься строительством Никита Первый, он бы начал с перестройки главного дома (в Оружейной слободе), а не заводского. В период раздела наследства Акинфия, когда было неясно, кому какой завод достанется, эта постройка появиться тоже не могла. Наиболее вероятное время строительства — Акинфиево двадцатилетие. В цитированном рапорте Беэра 1741 года упоминается, что огонь, уничтожив деревянный дом, пощадил некие «большие каменные полаты»[653]. Это могли быть складские помещения. Но не исключаем, что подразумевался строящийся жилой дом, которому предстояло сменить деревянный.

Акинфий собирается свертывать бизнес в Туле, закрывать здесь завод и одновременно строит на нем капитальный каменный дом? Неувязочка…

Противоречие можно снять, предположив, что дом строился для сына Прокофия. Возможно, Акинфий, опираясь на опыт своего отца, старался удержать его, неизбранного в качестве наследника, подальше от Урала — получается, в Туле. Здесь у Акинфия было единственное достойное жилище — в слободе. Этот дом как нельзя лучше выполнял представительские функции, и Акинфий, можно думать, намеревался оставить его себе. Прокофию после отделения следовало отселиться. На начало 1740-х годов подходящего дома в Туле у Акинфия, похоже, не было. Возможно, именно поэтому он и затеял строительство нового дома у плотины постепенно угасавшего завода.

Но как быть с тем, что, судя по завещанию, сам завод Акинфий Прокофию отдавать не собирался? Не исключаем, что, закладывая фундамент дома, он еще не стоял на столь категоричной точке зрения. С учетом глубины пропасти, в которую сползала экономика этого завода, он мог и решиться на такой подарок.

Впрочем, могло быть и не так или не совсем так. Смущают «каменные палаты» на заводе, упомянутые Беэром, — что если это старый жилой дом, сосуществовавший с деревянным? Смущает активная позиция Акинфия в вопросе, который, казалось, давно был закрыт, — по поводу Верхотулицкого завода, после бурных внутрисемейных разборок доставшегося дочери его брата Акулине. Но об этом — в следующей главе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.