Глава 18. АГИТПРОП
Глава 18.
АГИТПРОП
В конце 1930-х годов товарищ Жданов был занят таким разнообразием государственных дел и задач, что выдержать связное хронологическое повествование о них просто невозможно — поэтому вернёмся из весны 1940-го в март 1939-го, когда завершился XVIII съезд ВКП(б). Съезд ознаменовал создание нового, сталинского, государства в рамках большевистского революционного проекта. В отчётном докладе Сталин, опираясь на действительно впечатляющие результаты экономического роста за предыдущее десятилетие, объявил об «утверждении социалистического строя» в стране. После того как с построением социализма враждебные классы и классовая борьба ушли в прошлое, одной из главных задач правящей партии на новом этапе становилось «укрепление морально-политического единства нашего советского общества».
По существу, такая риторика означала, что раздираемую внутренними противоречиями отсталую страну сменяло вполне развитое государство, опирающееся на лояльное большинство граждан. Завершилась и политическая борьба — открытая и подковёрная — внутри правящей партии, остановился Большой террор.
Сталин поставил такие задачи, как «улучшение работы с кадрами» и «укрепление морально-политического единства». Жданов в своём выступлении на съезде конкретизировал их таким образом: «Основными отделами теперь будут Управление кадров и Управление пропаганды и агитации ЦК и соответственные отделы на местах»{315}.
По итогам съезда почти все специализированные отделы ЦК были объединены в два главных управления: Управление пропаганды и агитации (УПА), возглавленное секретарём ЦК Ждановым, и Управление кадров во главе с другим секретарём, 37-летним Георгием Маленковым.
Формально Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), тот самый агитпроп, создаётся 31 марта 1939 года на базе прежнего Отдела пропаганды и агитации (устной и печатной) ЦК. Но только 3 августа политбюро приняло постановление о структуре и руководящих работниках нового управления. На него возложили руководство всей пропагандой и агитацией в стране и теоретическую подготовку всех партийных и государственных служащих. В составе образовали пять отделов: партийной пропаганды, марксистско-ленинской подготовки партийных кадров, печати, агитации и культурно-просветительских учреждений. В штате УПА насчитывалось 115 человек. В дальнейшем его структура будет усложняться, а численность сотрудников значительно возрастёт.
Новая структура стала важным этапом на пути концентрации в руках Жданова всех нитей идеологического руководства — от политической теории и средств массовой информации до культуры, искусства и науки.
Став ещё в 1934 году после успешного завершения съезда советских писателей одним из главных проводников сталинской политики в области культуры, Жданов «съел» своего последнего конкурента в бюрократическом руководстве музами в начале 1938 года. Старый марксистский философ Платон Михайлович Керженцев занимал в 1936—1938 годах пост председателя Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР и крепко держал в своих руках кураторство театров и кинематографа. Но его карьера не выдержала встряски всеобщих выборов по новой сталинской конституции. На 1-й сессии Верховного Совета СССР в январе 1938 года Жданов жёстко раскритиковал работу Комитета по делам искусств и высмеял его председателя. Острый на язык, он назвал его председателя «коммивояжёром», обыграв слабость Керженцева — старый марксист до революции провёл много лет в эмиграции и так полюбил вояжи в Европу, что не смог отказаться от них и в 1930-е годы. По конституции, Совет народных комиссаров был подотчётен Верховному Совету, и раскритикованному председателю комитета при Совнаркоме пришлось оставить свой пост. В утешение интеллектуал Керженцев получил должность главного редактора Малой советской энциклопедии.
Успешная работа над «Кратким курсом истории ВКП(б)» к осени 1938 года делает Жданова руководящим авторитетом в теоретических и практических вопросах господствующей идеологии — в этой сфере другие сталинские соратники ближнего круга не были ему соперниками. С конца 1938 года Жданов в политбюро становится ответственным «за органы печати и дачу указаний редакторам» — курирует все средства массовой информации СССР.
Отныне Жданов — первый заместитель Сталина по идеологии, пропаганде, науке и культуре. Его текущую работу во главе УПА хорошо иллюстрируют разбирательства с ленинградскими биологами и литературными журналами летом — осенью 1939 года.
В июне 1939 года группа ленинградских биологов направила письмо Жданову, в котором просила его разрешить проведение новой дискуссии между сторонниками и противниками академика Лысенко. Фамилия этого напористого сына украинского крестьянина, «босоногого профессора», как писала о нём в 1920-е годы газета «Правда», в последние десятилетия стала одиозной не менее, чем фамилия нашего героя. Не будем вдаваться в научные тонкости былых споров «чистых генетиков» и представителей «школы Лысенко», отметим лишь, что Трофим Денисович, будучи человеком властным и амбициозным, отнюдь не был, как это представляется в антисоветских мифах, ни циничным шарлатаном, ни ужасным монстром и губителем биологической науки.
Особенностью «школы Лысенко» была его практическая работа в крайне жёстких условиях тех лет — голодная и бедная страна требовала реального результата «здесь и сейчас», причём недорогими и простыми методами. Лысенко дал именно такие рецепты для сельского хозяйства 1930-х годов — за это его и ценила столь высоко сталинская власть. Но эти «сельские» лысенковские методы естественным образом вступали в противоречие с фундаментальной наукой, не ориентированной на быстрый практический результат.
Жданову не раз придётся столкнуться с Трофимом Лысенко. Вопреки стереотипам, наш герой — «гонитель интеллигенции» — в отношении этой самой интеллигенции, по меньшей мере её научной части, проявлял как руководитель компетентность и взвешенность. Жданов был далёк от тонкостей науки, но вспомним, что он не только был внуком первого русского критика Дарвина. В его биографии были и сельскохозяйственная академия в Москве, и профессиональная работа по решению проблем сельского хозяйства Нижегородского края, и любительское увлечение биологией, а естественно-научные книги составляли заметную часть его личной библиотеки. Сын нашего героя Юрий в конце 1930-х годов, будучи студентом химического факультета МГУ, специализировался на органической химии, тесно связанной с биологией. Позднее Юрий Андреевич, среди прочего, поделится одним интересным воспоминанием: «Отношение А.А. Жданова к Лысенко было более чем скептическое. Надо сказать, после мимолётных встреч с ним он говорил о низкой внутренней культуре Лысенко, об отсутствии в нём интеллигентности…»{316}
Итак, 28 июня 1939 года наш герой внимательно прочитал письмо ленинградских биологов. Значительная часть противников Лысенко из «старой» научной школы базировалась на исследованиях Всесоюзного института растениеводства[9], возглавляемого ещё неарестованным Николаем Вавиловым. Ленинградские учёные писали Жданову не только как начальнику соответствующего управления ЦК, но и как главе города на Неве.
В письме Жданов подчеркнул отдельные фразы и целые абзацы карандашом, сделал ряд отметок на полях — они показывают, какие аргументы авторов привлекли его особое внимание. Одним из главных были практикуемые сторонниками Лысенко «административные методы» научного соперничества. Жданов также подчеркнул пророчески звучащую для наших дней фразу о том, что «генетика даёт действительные возможности переделки наследственной основы организмов, буквально по заказу»{317}.
Не будучи научным специалистом, Жданов тем не менее быстро ухватил суть заумных теорий и споров в этой среде. Он подготовил резолюцию, которую вместе с оригиналом письма направил по кругу «на голосование» двум остальным секретарям ЦК — Маленкову и Андрееву. Все согласились с проектом Жданова. Уже на следующий день Центральный комитет поручил редакции журнала «Под знаменем марксизма» провести совещание по существу поднятых в письме ленинградских профессоров проблем и выработанные предложения внести в ЦК.
Здесь показателен механизм работы партийного руководства с подобными вопросами — журнал «Под знаменем марксизма» в 1920—1940-е годы являлся центральным философским изданием СССР, освещавшим вопросы фундаментального научного развития страны во всех сферах. И редакторы журнала, члены его редколлегии, зачастую выступали экспертами и арбитрами в принципиальных научных спорах. Постановление ЦК вместе с копиями письма учёных было послано Марку Митину, члену ЦК, главному редактору журнала «Под знаменем марксизма» и директору Института Маркса — Энгельса — Ленина, старому товарищу Жданова Петру Поспелову, также члену ЦК, главному редактору «Правды» и заместителю Жданова на посту начальника Управления пропаганды и агитации. В итоге административные методы Лысенко были подвергнуты жёсткой критике.
В начале ноября 1939 года Жданов вновь получает письмо от группы работников Всесоюзного института растениеводства. На этот раз ленинградские учёные жаловались на решение Лысенко, который, как президент Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук, не включил своих научных соперников в новый список членов учёного совета Института растениеводства. Жданов поддержал этот протест ленинградских профессоров против самоуправства Лысенко, заявив, что он «всячески не советует разрешать научные споры административным путём»{318}. В декабре 1939 года, когда мысли и действия нашего героя уже были заняты исключительно тем, как войти в Финляндию через линию Маннергейма, научные противники Лысенко вошли в учёный совет Института растениеводства.
Естественно, Управление пропаганды и агитации ЦК занималось не только и не столько наукой. 19 августа 1939 года заместитель начальника управления Пётр Поспелов направил Жданову докладную записку: «Просмотр ряда литературно-художественных журналов за 1939 год показывает, что руководство журналами поставлено неудовлетворительно… журналы явно отстают от жизни… в течение шести месяцев не дали ни одного более-менее крупного художественного произведения, изображающего современную действительность Советской страны».
Бывший товарищ Жданова по кружку тверских социал-демократических подпольщиков и Московской сельхозакадемии обвинил центральные литературные журналы «Красная новь», «Октябрь», «Звезда» и другие в том, что на их страницах «почти отсутствует освещение вопросов коммунистического воспитания, коммунистической морали, борьбы против пережитков капитализма в сознании людей, вопросы советского патриотизма, не освещаются в публицистических статьях такие проблемы, как задачи догнать и перегнать передовые капиталистические страны в экономическом отношении, и другие проблемы, выдвинутые в исторических решениях XVIII съезда ВКП(б)». Впрочем, этот кондовый политический вывод подкреплялся вполне практическими указаниями на реальные недостатки в работе и содержании «толстых» журналов. Причиной таких идеологических провалов Поспелов назвал то, что «фактически многими журналами руководят беспартийные сотрудники, зачастую политически непроверенные», а «пребывание в составе редакционной коллегии рассматривается писателями как некая почётная, но необязывающая работать должность»{319}.
Уже на следующий день, 20 августа 1939 года, состоялось заседание ответственного за кадровые вопросы Оргбюро ЦК ВКП(б). На заседании, помимо Жданова и Поспелова, выступили Маленков и ещё один старый ждановский товарищ, бывший номенклатурный секретарь Союза писателей Щербаков. От имени самих писателей и редакторов выступали Александр Фадеев и Фёдор Панфёров — оба не только маститые советские писатели, но и редакторы литературных журналов, соответственно, «Красная новь» и «Октябрь».
Оргбюро приняло постановление: «В целях устранения безответственности в редакциях литературно-художественных журналов, считать необходимым, чтобы во главе редакции журнала стоял ответственный секретарь, который должен отвечать за идейно-политическое содержание журнала, за организацию авторского коллектива, работу с авторами и т. д. Ответственный секретарь должен возглавлять редакционную коллегию журнала, руководить её работой»{320}.
Управление пропаганды и агитации совместно с Управлением кадров Маленкова были должны в десятидневный срок представить на утверждение ЦК кандидатуры ответственных секретарей всех центральных литературно-художественных журналов, а в дальнейшем вести работу по подбору и составу их редколлегий. Постановление также обязывало «отдел печати Управления пропаганды и агитации ЦК проследить за выполнением настоящего постановления и установить систематический контроль за работой литературно-художественных журналов». Таким образом, устанавливался систематический надзор товарища Жданова и его агитпропа над литературно-художественной периодикой.
Но не стоит думать, что вся политика сталинской власти в области культуры ограничивалась только таким надзором и контролем. Скорее это была оборотная сторона титанических усилий той же власти по культурному развитию страны. Цифры здесь впечатляют своей грандиозностью не меньше, чем в индустриальной сфере — с 1923 по 1939 год грамоту освоили 90 миллионов человек! Если к 1917 году по самым оптимистическим оценкам в Российской империи умела читать лишь половина всего населения, то к 1939 году грамотными стали уже каждые девять человек из десяти. Только за пять лет, с 1934 по 1939 год, общий тираж газет СССР вырос в полтора раза. Исследователи отмечают, что даже навязчивая пропаганда сталинского «Краткого курса истории ВКП(б)» помимо унификации политического сознания породила и заметный всплеск интереса людей к общественно-политическим наукам{321}. И подобный впечатляющий рост отмечается во всех сферах культуры — от книгоиздания до театра и кино. Это была самая настоящая культурная революция — в прямом смысле этого слова. И как всякая революция она не могла обойтись без насилия, насилия в духовной сфере. Товарищ Жданов и был одним из проводников такого насилия.
10 февраля 1940 года, когда начался успешный штурм линии Маннергейма, в ЦК на имя Сталина, Молотова, Жданова, Андреева и Маленкова поступила докладная записка секретарей Союза советских писателей Валерия Кирпотина — бывшего секретаря Максима Горького, и Александра Фадеева под суровым заголовком: «Об антипартийной группировке в советской критике»:
«Условия работы советской критики нельзя считать вполне нормальными. Несколько лиц, организованных как группа, оказались в исключительно привилегированном положении в области критики. В их руках всецело находятся "Литературный критик", единственный литературоведческий и специально критический журнал на русском языке в СССР, "Литературное обозрение", единственный библиографический литературный журнал. Группу поддерживает газета "Советское искусство". Группе покровительствует работник литературного отдела "Правды"… что отражается на подборе лиц, приглашаемых для сотрудничества… и что используется группой для муссирования слухов об оказываемой им будто бы партийной поддержке»{322}.
Примечательно, что среди лидеров этой тёплой группы неплохо устроившихся литкритиков особо был отмечен Георгий Лукач, венгерский эмигрант-коммунист, сын принявшего лютеранство еврейского банкира. Литературный критик был широко известен в то время и как европейский философ Дьердь Лукач, основоположник «западного» марксизма, используемого для критики сталинизма «слева».
Помимо конкретного обвинения группы литкритиков из центральных изданий в создании «литературной мафии», проталкивавшей своих и зажимавшей чужих, Фадеев и Кирпотин оснастили свой анализ обвинениями в духе дискуссий того времени: «отказ от теории классовой борьбы при оценке литературных явлений», «стремление оторвать советскую литературу от политики»… Они подкрепили эти ярлыки весьма наглядными примерами, которые, будучи спорными, отнюдь не являются надуманными. В частности, одного из таких литкритиков обвинили в том, что он «…совершенно обходит классовую борьбу в России начала XX века и даёт чисто психологический анализ творчества поэта-декадента, по формуле "всё понять — всё простить"».
Аналитическая записка, несомненно, должна была встретить полное понимание нашего героя, совпадая с его литературными вкусами и политическими убеждениями. Всё литературное и прочее «декадентство» товарищ Жданов откровенно и открыто не любил. В конце года, 26 ноября 1940 года, на заседании Оргбюро ЦК ВКП(б) он сделает доклад о том, что «литературная критика и библиография, являющиеся серьезным орудием пропаганды и коммунистического воспитания, находятся в крайне запущенном состоянии»{323}. Чтобы парализовать такие «мафии» критиков и исключить саму возможность их появления, не допустить сведения деятельности литературных рецензентов «к критике ради критики» растущей советской литературы, было принято весьма радикальное решение. Отныне критики должны были работать вместе с писателями в соответствующих секциях Союза писателей — прозы, поэзии и драматургии. «Созданная искусственно» секция литкритиков ликвидировалась. Издание специализированного журнала «Литературный критик» решено было прекратить, вместо этого создавались постоянные отделы критики и библиографии в редакциях литературно-художественных журналов и всех центральных газет. Этим отделам рекомендовалось сосредоточить усилия на библиографии, публикации рекомендательных списков литературы по тем или иным наукам, обзоров книжных новинок и т. п. Таким образом, вместо интеллектуальных упражнений для узкого круга «эстетов» отделы критики всех СМИ включались в деятельность по повышению общего культурного уровня массового читателя.
Вспомним, что старый шадринский друг нашего героя и его политический противник, бывший эсер Николай Здобнов в 1930-е годы стал одним из крупнейших специалистов-библиографов. Тогда в стране только появились механические вычислительные машины, и именно Здобнов первым предложил создать на их основе единый справочно-библиографический аппарат по всей книжной продукции СССР…
Андрею Александровичу представлялись и другие поводы лягнуть нелюбимые им явления культуры. 25 сентября 1940 года управляющий делами ЦК ВКП(б) товарищ Крупин представил на имя Жданова докладную записку «О сборнике стихов Анны Ахматовой». Ленинградское отделение издательства «Советский писатель», находившегося в ведении Союза писателей, в мае 1940 года выпустило солидный сборник стихов поэтессы. Как позднее вспоминал будущий доктор искусствоведения, а тогда референт литературной секции Комитета по сталинским премиям Виталий Виленкин, сборник Ахматовой «стал событием для старой интеллигенции и совершенно ошеломил студенческую и литературную молодёжь»{324}. Скажем мягко, Виленкин, приятель Ахматовой и личный секретарь Немировича-Данченко, один из создателей Школы-студии МХАТ, под «студенческой и литературной молодёжью» подразумевал только свой круг общения — людей, близких к искусству и чуждых всему иному. Их мнение, как и позиция «старой интеллигенции», несомненно, заслуживает уважения и внимания. Но в наши дни — не побоимся этого слова — тоталитарно господствует взгляд на историю культуры именно этого среза общества. Настолько тоталитарно, что создаётся впечатление полного отсутствия в социуме тех лет совсем иных вкусов и мнений. Точнее, по господствующей версии, иные взгляды присутствуют только у партийных чиновников, которые гнобят творцов не иначе как по врождённой черноте своей души.
Но реальность несколько сложнее этой версии. Тот же Дмитрий Васильевич Крупин отнюдь не родился бюрократом правящей партии. Ровесник Жданова, в юности он был народным учителем в Вятской губернии. Мировая война сделала его прапорщиком, а огонь Гражданской войны — комиссаром стрелковой бригады. Энергия социального взрыва превратила в партийного босса обычного школьного учителя.
Значительная часть провинциальной русской интеллигенции начала XX века, к которой принадлежали и Жданов, и Крупин, и великое множество иных партийных и беспартийных людей, имела вкусы, радикально отличавшиеся от навязываемого нам ныне стандарта Серебряного века. Тот же «старательно забытый» крестьянский поэт Спиридон Дрожжин был им несравненно ближе и ценнее всяческих символистов и акмеистов с имажинистами.
После революции эта искренняя неприязнь к столичной «салонности» с её «аристократическими» замашками, особенно остро воспринимавшимися разночинной интеллигенцией полуфеодальной империи, трансформировалась в решительное неприятие тех, кто был чужд будням строительства нового общества. Ведь это новое общество строилось во многом потом и кровью той самой провинциальной интеллигенции, некогда ушедшей «в социализм». Накануне великой войны сюда примешивался ещё один немаловажный момент — осознание того, что в период тяжёлых испытаний уж точно не нужны будут рефлексирующие неврастеники и сторонние созерцатели. Нужны будут люди, способные своё творчество сделать средством достижения победы, мобилизовать во имя высокой цели человеческие характеры и чувства.
Докладная записка Крупина Жданову по форме — пусть и спорная, но самая настоящая литературная рецензия с обильным цитированием стихотворений Ахматовой: «Переиздаётся то, что было написано ею, главным образом, до революции. Есть десяток стихов (а в сборнике их больше двухсот), помеченных 1921 — 1940 годами, но это также старые "напевы".
Стихотворений с революционной и советской тематикой, о людях социализма в сборнике нет. Всё это прошло мимо Ахматовой и "не заслужило" её внимания.
Издатели не разобрались в стихах Ахматовой, которая сама в 1940 году дала такое замечание о своих стихах:
"…В стихах всё быть должно некстати,
Не так, как у людей.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда…"
Два источника рождают стихотворный сор Ахматовой и им посвящена её "поэзия": бог и "свободная" любовь, а "художественные" образы для этого заимствуются из церковной литературы»{325}.
С церковной-то литературой товарищ Жданов был знаком не понаслышке… Разгромная «рецензия» Крупина писалась явно в спешке, и, похоже, чиновный автор перепечатывал отрывки из Ахматовой по памяти, так как допустил в цитировании мелкие ошибки. От рецензии докладная записка управделами ЦК отличалась лишь последней безапелляционно-начальственной фразой: «Необходимо изъять из распространения стихотворения Ахматовой».
Ситуация вокруг Ахматовой усугублялась тем, что она была ленинградской поэтессой и, помимо Ленинградского отделения издательства «Советский писатель», её стихи в том же году активно публиковали литературные журналы города на Неве — «Ленинград», «Звезда», «Литературный современник». И товарищ Жданов, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома, особенно остро воспринял это, с его точки зрения, форменное безобразие, написав на первом листе рецензии-докладной раздражённую резолюцию: «Просто позор… Как этот Ахматовский "блуд с молитвой во славу Божию" мог появиться в свет? Кто его продвинул?»{326}
Современные ценители и исследователи творчества и судьбы поэтессы не сомневаются, что не раз потом звучавшая в разных вариациях фраза товарища Жданова про ахматовский «блуд с молитвой на устах» является плагиатом из статей 1920-х годов крупнейшего ленинградского литературоведа Бориса Эйхенбаума[10]. Однако высказывание о «блуде» секретаря ЦК может быть куда более личным.
Никто из исследователей ранее не обратил внимания, что у Жданова и Ахматовой давно, едва ли не с начала века, были общие знакомые. Волей судьбы одна из лучших художниц Серебряного века О.Л. Делла-Вос-Кардовская была другом семьи и столичной поэтессы Ахматовой, и провинциального интеллигента Ивана Жданова, родного дяди нашего героя. В Переславле-Залесском большой дом четы художников Кардовских соседствовал с домом учителя Жданова, а в Царском Селе, петербургском дачном пригороде, Кардовским принадлежала половина дома, хозяевами второй половины которого была семья тверских дворян Гумилёвых. В 1909 году Кардовская напишет портрет Николая Гумилёва, в 1914 году — портрет Анны Ахматовой, в 1923 году — портрет Ивана Жданова. При всей женской дружбе с Ахматовой, Кардовская явно сочувствовала семейной драме Николая Степановича. И, судя подошедшим до нас мемуарам о семействе Кардовских[11], более чем вероятно, что именно Ольга Людвиговна стала источником слухов, впрочем, вполне небеспочвенных, о весьма вольной личной жизни Анны Андреевны… Для круга общения провинциальных интеллигентов в переславской усадьбе Кардовских такие «римские» нравы петербургской богемы были весьма шокирующими. Теперь вспомним: Андрей Жданов и до революции, и в 1920—1930-е годы не раз гостил в семье дяди в Переславле. И он сам, и его интеллигентные родственники уж точно любили поболтать «о вечном», о литературе. Так что такие соседские сплетни о «блуде» знаменитой поэтессы Ахматовой Андрей Жданов вполне мог получить практически из первых рук…
Всё семейство Ждановых, с их священническими корнями и «народническим» мировоззрением, отличалось весьма строгими взглядами на мораль в отношениях полов. А наш герой к тому же всю жизнь любил одну-единственную женщину, свою жену. Так что Жданов вполне искренне презирал «блудницу» Ахматову, и отношение к ней как к человеку полностью совпадало со столь же презрительным мнением о её творчестве.
В сентябре 1940 года Жданов оставляет пост начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) — накануне войны он всё глубже погружается в сложнейшие вопросы подготовки армии и военной промышленности. Все «литературные» и прочие «культурные» вопросы были лишь малой частью занимавших его проблем.
Отладив за полтора года функционирование «идеологического монстра», агитпропа, Жданов передал его 32-летнему Георгию Александрову, бывшему тамбовскому беспризорнику, благодаря советской власти и комсомолу закончившему в начале 1930-х Московский институт истории и философии[12]. Он был штатным философом и редактором Отдела пропаганды ЦК, только что защитившим диссертацию об Аристотеле. Однако, оставив пост начальника агитпропа, Жданов лишь расширил свои функции и своё влияние в государственном аппарате — политбюро поручило ему «наблюдать» за деятельностью Управления пропаганды и агитации. А человек из его команды, Пётр Поспелов, в те же дни стал главным редактором газеты «Правда».
Выполняя указания Жданова, новый начальник Управления пропаганды и агитации Александров подготовил для заседания Секретариата ЦК ВКП(б) проект постановления «Об издании сборника стихов Ахматовой» из двух пунктов. В первом «за беспечность и легкомысленное отношение к своим обязанностям» объявлялся выговор директору издательства «Советский писатель» и директору его Ленинградского отделения, а также политредактору Главлита[13]. Вторым пунктом предлагалось «внести в ЦК ВКП(б) предложения об усилении политического контроля за выпускаемой в стране литературой». В таком виде постановление было представлено секретарям ЦК Жданову и Андрееву. Резолюция первого гласила: «За. Жданов». Но председатель Комиссии партийного контроля прореагировал жёстче: «По-моему, это решение недостаточно. Андреев». Вероятно, этот ныне абсолютно забытый человек с примечательно безликим именем Андрей Андреевич Андреев вспомнил, что дочь петербургского чиновника Аня Горенко писала богемные стихи как раз в то время, когда он, сын нищего смоленского крестьянина, работал посудомойкой в московском трактире.
В итоге в УПА дополнили проект постановления: «Отметить, что работники издательства… политредактор Главлита… допустили грубую ошибку, издав сборник идеологически вредных, религиозно-мистических стихов Ахматовой»{327}. Андреев вписал карандашом ещё один, очень короткий последний пункт: «Книгу стихов Ахматовой изъять». В 1914 году, когда у «царскосельской весёлой грешницы» вышла первая большая книга стихов о салонных томлениях изысканной барышни, подросток Андрей Андреев вкалывал на петербургской обувной фабрике «Скороход».
«Перо задело о верх экипажа. / Я поглядела в глаза его. / Томилось сердце, не зная даже…»{328} — не зная, даже не задумываясь о тех миллионах полуголодных, остававшихся за бортом того экипажа. Позже Жданов совершенно справедливо в глазах большинства людей своего поколения назовёт эти стихи Ахматовой «поэзией десяти тысяч верхних старой дворянской России».
Впрочем, не стоит думать, что тут была какая-то вражда к стихам и поэтам или повышенное внимание конкретно к Ахматовой — данному постановлению оргбюро от 29 октября 1940 года предшествует постановление политбюро о проведении вечера, посвященного памяти Адама Мицкевича. Сама поэтесса отнюдь не была «запрещена» — в следующем году журнал «Ленинград» опубликует цикл её стихотворений. Изъять же в ноябре вышедший весной сборник Ахматовой просто не успели, так как его быстро раскупили обитатели столиц, Москвы и Ленинграда. Видимо, ещё и поэтому сообразительный товарищ Жданов не спешил включать пункт об «изъятии» в проект постановления.
Отметим, что ни до, ни после Сталина власть в России не уделяла такого пристального и постоянного внимания вопросам литературы и культуры вообще. Этому есть очень простое и чёткое объяснение. Не зря сам Сталин с горечью говорил, что в прошлом Россию «били за отсталость, за отсталость военную, за отсталость культурную». Культурная отсталость как причина неудач и поражений русской цивилизации не зря названа одной из первых. Стихи и фильмы тут по важности не уступали линкорам и танкам. Над преодолением этой культурной отсталости и бился «идеолог-практик» Жданов. Преодоление требовало от творческих личностей и напряжения, и самоограничения разнузданных талантов — ясно, что не всем творцам это нравилось. Но, вероятно, для развития страны и народа слезинками нервных поэтов и сексуально-раскрепощённых поэтесс можно пожертвовать? По крайней мере наш герой отвечал на этот вопрос утвердительно…
Сам Жданов своё мнение о литературе формулировал так: «Литература призвана не только к тому, чтобы идти на уровне требований народа, но более того, — она обязана развивать вкусы народа, поднимать выше его требования, обогащать его новыми идеями, вести народ вперёд»{329}.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.